— Извини, пришлось немного задержаться, — сказал он.
— Кто приходит с таким букетом, тому все прощается, — рассмеялась она, любуясь тюльпанами. — Но где же ты достал их?
Загоров считал, что вовсе не обязательно рассказывать, как он на попутной машине поехал за несколько километров в цветочное хозяйство и как вышла задержка на обратном пути.
— Где достал, неважно, — отвечал он с рыцарским великодушием, — важно, чтобы они нравились тебе, моя дорогая.
— Очень нравятся, Алешенька. Такая прелесть! — Она поднесла тюльпаны к смуглому лицу; из-за розовых бутонов блестели ее агатовые глаза. — Проходи, голубчик мой.
— Спасибо.
Он снял фуражку, неторопливо причесал русые, шелковистые волосы, заботливым взглядом окинул себя. Казалось, он родился военным и никогда никем иным быть не может. Прошли в комнату.
— Какая ты красивая сегодня! — сказал он, привлекая любимую к себе, и после каждого поцелуя спрашивал: — Ну как ты тут?.. Соскучилась?.. Ждала меня?..
Она отвечала кивком головы, вся светилась от радости — и глаза, и влажные, алеющие от поцелуев губы. Каждая жилочка в ней трепетала от счастья встречи.
— Спасибо, Алешенька, что пришел! Давай присядем…
— А я хочу сначала наглядеться на тебя, — озорно, по-мальчишески улыбнулся он. Теплыми ладонями взял ее лицо, с минуту неотрывно всматривался в него. — Какое счастье, что ты у меня есть, — прошептал он.
Обычно его серые глаза поражали выражением твердости, почти холодности. Сейчас они нежно сияли, и все лицо от широкого лба до подбородка было смягченным, растроганным, словно он сбросил маску всегдашней суровости.
Аня уже давно угадывала оттенки его настроений, и сейчас сдержанно-стыдливо потянулась к нему, закинула ему за шею руки. Он истосковался по ее теплу и ласке, был порывист, нетерпелив.
…Ей пришлось потом заново делать прическу, переодеваться. А он ходил за ней по пятам, целуя то шею, то плечо, и она чувствовала себя на седьмом небе. «Надо объясниться с Алексеем, и нам всегда будет так хорошо», — решила она. Тут же принялась накрывать на стол.
В душе она благодарила Любу за помощь, не забывала и ее советы. Когда сели за стол, выпили вина, начала с той осторожностью, на какую способны женщины, если они хотят чего-то добиться:
— Кушай, кушай! Ты очень худ, тебе надо поправляться. Если бы мы жили вместе, я бы так о тебе заботилась!
Он посмотрел на нее с ласковым укором:
— Опять Елена написала?.. Говори, родная, что у тебя там на душе.
Лицо ее вдруг порозовело от волнения и решимости.
— Алешенька, извини, но я так не могу больше. Ты часто уезжаешь, а я даже не смею спросить в полку, где ты. Кто я тебе, как назовусь?.. Устала и отвечать на глупые вопросы, почему занимаю твою квартиру, а ты живешь отдельно. Я уже не говорю о прочем.
Он погладил ее по худенькому плечу, вздохнул и качал:
— Честно признаться, меня пугает семейная жизнь после того, как женился мой товарищ по училищу. Дружил он с девушкой — водой не разольешь, а едва расписались — тут и началось! Ссоры, оскорбления, дошло до измены. Боже мой, что мне однажды довелось увидеть и услышать! До сих пор холодом окатывает, как подумаю. — Он помолчал, вспоминая. — Я тогда собрался в отпуск и получил от товарища телеграмму: срочно приезжай. Попал к ним как раз в тот день, когда они подали на развод, делили мебель и вещи… Все это не передать никакими словами.
— Не у всех же так складывается, — возразила она.
— Это понятно. Но зачем нам спешить?.. Вот я пришел к тебе, и у нас праздник, какой другим во сне не снится. Конечно, мы с тобой чаще расстаемся, зато не знаем, что такое семейные неурядицы. И у нас такие встречи, которым позавидуют самые счастливые женатики. Ну как, убедил?
Аня промолчала. Он принялся было за еду, но отложил вилку.
— Тебе хочется еще что-то сказать?
— Извини, Алешенька, — тихо и не совсем уверенно отозвалась она. — Может, я и не права… Но мне все-таки кажется, что счастье — не только праздничные булки, но и черный хлеб на каждый день. Пусть иной раз черствый, горький, но хлеб.
Он глянул на нее озадаченно.
— Не совсем понимаю тебя…
— Что ж тут не понимать? — Голос ее обрел силу и убежденность. — Вот ты говоришь, что счастье — в радости встреч. А мне оно видится в заботах о близком человеке… Иной раз купила бы что-то, приготовила, поделилась с тобой мыслью, сомнением, отвела душу в разговоре. А тебя нет рядом — и не хочется ничего делать, ни думать, ни говорить. Все тускнеет, как в дождливый день. И ощущение такое, будто живу я совсем-совсем напрасно.
— Тебе хочется, чтобы мы чаще встречаюсь?
— Мне хочется, чтобы ты был всегда рядом. Всегда, понимаешь?.. Проснусь среди ночи, а в квартире пусто. Нападет какой-то страх, полезут раздумья, и я не могу больше уснуть. Утром встаю разбитая…
— Короче говоря, ты хочешь, чтобы мы жили вместе, — перебил он ее, начиная нервничать. — Но если мы будем мужем и женой, то ведь я все равно не всегда буду рядом. Я же военный, Аннушка!
— Но будет рядом кто-то, кому нужна моя забота и защита. В нем я буду видеть тебя. — Она выводила черенком вилки на скатерти невидимый узор и не поднимала на него темных, грустных глаз.
Загоров отставил тарелку с недоеденным салатом, тяжело вздохнул.
— Ты хочешь иметь ребенка?
— Да, хочу.
— Что ж, я тебя понимаю. Желание материнства — святое желание. Без него не было бы и нас с тобой.
Он вдруг замолчал, не хотел больше ни пить, ни есть. Поскучневшими глазами смотрел перед собой. Аня пристально глянула на него раз-другой, смуглое лицо сделалось виноватым, расстроенным. Уже не рада была, что завела этот разговор. У нее же мягкий, податливый характер, и она так боится заслужить его неудовольствие.
Однажды он позвонил ей на работу, а у них как раз было собрание. Выслушав объяснение, он обронил до свидания, и повесил трубку. После этого не заходил дней десять… Был бы мужем, не делал бы таких фокусов. Подулся бы да и остыл… Потом, разумеется, у них была радостная встреча. Но пока Аня дождалась этой встречи, у нее изболелась душа.
«Что ж, видать, такова моя участь. Не быть мне королевой», — горько подумала она и погладила его по руке.
— Алешенька, голубчик, ну что с тобой?
Видя, что она так убита его молчаливым неодобрением, он стряхнул с себя насупленность.
— Ничего, это просто так. — И снова взялся за вилку. Она заглядывала ему в глаза, виновато и преданно улыбалась.
— Ты на меня сердишься, правда?.. Ну скажи, сердишься?
— Нет, родная моя, — отвечал он, и это было неправдой. Он действительно сердился. Но сказать ей об этом — значит вовсе обидеть ее и испортить вечер, а он так хорошо начался.
Она все поняла.
— Извини, пожалуйста. — Голос у нее дрогнул. — Никогда больше не буду говорить об этом. Даю тебе слово.
— Но почему же!.. То, что на душе, надо высказывать. Иначе как же? — Он чувствовал, что фальшивит, и не любил себя в эту минуту. — Извини и ты меня… Ты знаешь, я решил посвятить армии всю свою жизнь, без малого остаточка. А служба — ревнивая дама, не терпит соперниц…
Он говорил торопливо, сбивчиво. Слова его звучали как извинение за то, что он рассердился, за то, что сфальшивил.
— Не расстраивайся, Алешенька, — сказала Аня, не дослушав, явно думая о своем. — Может, еще немного винца?
Во взгляде, словах, в каждом ее жесте было беспредельное милосердие. Она простила ему, и у него отлегло от души.
— Спасибо. — Глаза его вдруг оживленно засветились. — А знаешь что? Пойдем-ка сейчас за город, а? Такой прекрасный вечер, а мы сидим и киснем.
— И верно!.. Какой ты молодец! — Она вскочила. — Сейчас оденусь и пойдем. Я быстро…
По асфальтовому раздолью шоссе мотоцикл несся гудящим вихрем. Анатолий и Евгений, оба в зеленых дорожных шлемах, щурились от встречного ветра, обвевавшего их голубой вечерней прохладой. Они радостно улыбались при мысли, что проведут вечер в театре. Вел мотоцикл Русинов.
Солнце заметно поостыло и, клонясь к горизонту, наливалось краснотой. Оно тоже неслось куда-то легко и неслышно. Казалось, сама удача, сказочно щедрая, отправилась вместе с ребятами в веселое путешествие.
Когда выехали на противоположный край широкой лощины, лес начал отступать, точно утомленный бешеной гонкой. Анатолий сбавил газ, притормаживая: впереди повороты, перекресток, постройки… Но лишь миновали небольшой городишко, снова увеличили скорость. Оставались позади селения, мелькали автобусные остановки со знакомыми надписями. А впереди из дымки уже вставали строящиеся на окраине огромного города корпуса нового завода и за пыльной листвой придорожных деревьев проглядывалась сплошная мешанина построек, высоковольтных мачт. Все ближе первые дома, переезды. По тряской брусчатке, вслед за автомобильной суетой, друзья въехали на городские улицы.