— И тебе не жалко отпустить его из роты? — спросил Одинцов. — Ведь без командира взвода останешься до следующего года. Свободных офицеров-танкистов ни в части, ни в округе нет.
— Как-нибудь перебьемся, — неунывающе отвечал Русинов. — Дадим училищу взаймы, чтобы при выпуске вернули с прибавкой.
— Ладно, взаймы так взаймы, — согласился Одинцов и привлек к себе Евгения. — Счастливого пути в преподаватели!.. Приказ о вашем отчислении прибудет недельки через полторы. Ждите.
Пожатие его руки было напутственным, отцовским. Только теперь Евгений проясненно понял, как дорог ему суровый полковник, как много он сделал для него за минувшие два года.
— Спасибо, Георгий Петрович! — сказал он растроганно.
— Спасибо и вам за службу… Но о полигоне все же не забывайте. Отсюда начинается и солдат, и офицер, и полководец.
Прощаясь с Анатолием, Одинцов задержал его руку.
— Далеко увидели тебя, орел, на этих учениях! Далеко… Не зазнавайся только, не обленись, не погуби в себе божью искру… Живи, Русинов, на зло врагам!
Подозвал стоявшего в сторонке сына Владимира, повел к своей машине, что стояла в ельнике. Анатолий и Евгений с минуту смотрели им вслед. Они тоже чувствовали себя сыновьями полковника Одинцова. Старшими сыновьями, уже получившими отцовский надел.
В этот погожий осенний день аэропорт жил обычной суматошно-кипучей жизнью. Подходили и отходили троллейбусы с пассажирами, юркие такси, автомобили разных марок. Репродукторы вещали о посадке и убытии самолетов. И оглашая людскую суету раскатистым гулом, взмывали и садились сереброкрылые воздушные лайнеры.
Розоватый мотоцикл с двумя офицерами в зеленых шлемах пересек площадь, остановился под деревьями. Выдернут ключ зажигания, и мотор, утомленно чихнув, заглох. Офицеры поднялись с мотоцикла, сняли шлемы, надели фуражки.
— Ну вот и приехали! — обронил Анатолий. На погонах у него светилось по три звездочки и он выглядел как бы старше годами. Помог товарищу освободить от крепления на багажнике сумку и чемодан. Смуглое лицо его было грустным: он провожал друга в Ульяновск, к новому месту службы.
Евгений улетал московским рейсом. Он и радовался перемене в своей жизни, и переживал разлуку с Русиновым, и до последнего момента не был уверен, что правильно поступил. Но теперь уже ничего не изменишь…
Оба посмотрели на часы, — вот и приспела прощальная минута. Бывало и тяготились друг другом, и ссорились, и даже чуть не подрались, а подошла эта минута — поняли: приросли один к одному.
— Все, Толя!.. Пора.
Обнялись, расцеловались, не стыдясь того, что на глазах сверкают слезы, что подрагивают губы.
— Счастливо, Женя! Не поминай лихом. «Зеленой» тебе улицы в службе. Счастья в семье, здоровья.
Евгений помедлил. Он был заметно расстроен, сожалел о чем-то несбывшемся, но пересилив себя, проговорил:
— Тебе тоже, Толя!
Вздохнули и разошлись. Один в зазывно распахнутые двери аэровокзала, второй — к мотоциклу. У мотоцикла Анатолий стоял минут пять, набираясь решимости на что-то трудное. Но вот встрепенулся. Подойдя к телефону-автомату и опустив монету, набрал номер квартиры Русиновых.
— Да-а! — пропел в трубке девичий, дохнувший счастьем голос.
— Здравствуй, Лена!.. Отец-мать дома?
— Никого нет, — доверительно сообщила она. — Ты хотел зайти?
— Нет, заходить не буду… Вот что, Ленок: собирайся в дорогу! Оденься потеплее, захвати с собой документы. Поняла?
— Что ты задумал, Толя? — прозвучало в трубке смятенно.
— Сделай, что прошу, и выходи в сквер. Я скоро буду там.
— Ну… хорошо.
Когда подъехал к скверу, что находился неподалеку от заветного дома, девушки еще не было. «Струсила!» — мелькнула мысль. Но тут показалась Лена — в осеннем пальто, косынке и сапожках. В руках у нее был темный саквояж, где, должно быть, упрятано самое сокровенное из девичьего гардероба, увесистый портфель с книгами и конспектами.
Анатолий кинулся навстречу, порывистый, нетерпеливый.
— Ты умничка! — воскликнул он.
Забрав саквояж и портфель, вдруг почувствовал успокоение в душе.
— Садись, поехали!
Она медлила: еще не все судороги нерешительности перетрясли ее. И глядя, как он деловито увязывает на багажнике ее вещи, промолвила дрожащим голосом:
— Но что же ты не скажешь, куда мы собрались!..
— Ты едешь к мужу на постоянное местожительство. — Разгибаясь, он обдал ее коротким, ослепительным взглядом. — Еще вопросы будут?.. Вот тебе шлем, чтобы не придиралась милиция.
Напялив шлем на голову поверх косынки, она села. Мотоцикл сорвался с места — и городские улицы оставались позади. На окраине у последней телефонной будки, Анатолий остановился, приглушил мотор, деловито спросил:
— Служебный номер отца помнишь?
Лена назвала. Он зашел в будку, позвонил в театр. Ему ответили, что Борис Петрович на совещании у директора.
— Вызывайте немедленно! — кинул он с грубоватой напористостью.
Как видно, это повлияло. Вскоре отец схватил трубку, заговорил обеспокоенно:
— Я слушаю! Кто у телефона?
— Это я, Борис Петрович. Анатолий.
— А-а, Толя… Извини, я очень занят. Что ты хотел?
— Сказать два слова… Сегодня я исполняю свое обещание. Первое. Не ищите Ленку, она уехала со мной. Второе. Мы подаем документы в загс. Третье. Приглашаем вас на свадьбу. О месте и времени сообщим дополнительно. Все!
— Постой, постой! — заволновался отец. — Ишь ты, какой шустрый!.. Это серьезно?
— Совершенно.
— Ах, сукины дети!.. Что же вы делаете? Без ножа ведь режете!..
— У нас нет иного выхода. Вы это знаете.
— Ах, сукины дети!.. Где вы сейчас?
— В загсе, пишем заявление. Будьте здоровы! — И парень повесил трубку.
А Лена с мотоцикла смотрела как-то робко, вопрошающе. Из-под косынки и шлема на левую бровь ей наползла светло-русая прядь. Она сдувала ее, оттопыривая губы.
— Может, вернемся, Толя? — Ей было не по себе.
— Нет, Ленок! Как говорили в старину, мосты сожжены.
Он сел и привел в готовность ходкую машину. Девушка прижалась к нему сзади, жалуясь:
— Мне чего-то боязно…
— Не бойся. Со мной не пропадешь.
— А ты опять будешь лететь, как сумасшедший?
— Нет, Ленок! Я буду ехать сегодня осторожнее того кормчего, который когда-то вез цезаря и его счастье.
Вскоре город в солнечном сиянии остался позади. И открылся простор. Открылись опустевшие, в осенней позолоте нивы и поля. Впереди синела даль, за далью — синий лес. И где-то там, за долами, ждал их небольшой, но верный своей судьбе городишко.
