– Узнаете адрес?
– Хорошо. А телефон как забрать?
– Вы мне сможете перезвонить? Скажите адрес, и мы с вами там и встретимся.
– Ну,., ладно. Только вы не отключайте больше.
– Больше не буду.
Оля убрала телефон в карман.
Молодой человек в очках с тонкими металлическими душками и рваных на коленках джинсах смотрел прямо Оле в глаза.
– Девушка! – позвал он хрипловатым, очень низким голосом. – Который час?
Все остальные захихикали.
– Время не подскажете? – переспросил он, улыбаясь.
– А у вас что, часы не настоящие? – Она указала глазами на его запястье.
Девушки засмеялись в голос.
– Игрушечные! – подхватил кто-то.
– Китайские! За пять долларов! Без механизма!
– А ему это не главное! Главное – чтобы ROLEX было написано!
– Идиоты, – улыбнулся парень, – я не ношу ROLEX.
Оля повернулась и пошла в сторону дороги.
– До свидания, девушка! – крикнул ей вдогонку тот, кто интересовался временем.
– До свидания, – ответила Оля. Очень серьезно.
Ей захотелось иметь часы. Смотреть на них иногда и всегда знать, сколько времени.
Только она не знала пока – хорошо ли это, всегда знать, сколько времени.
Наверное, хорошо. Тогда минуты, когда ты несчастна, наверное, не будут казаться вечностью. И наоборот, те, которые отсчитывают моменты счастья, не будут казаться секундами.
Оля вспомнила, как однажды она умирала.
Это было год назад. Она проснулась ночью оттого, что все ее ноги с внутренней стороны и простыня были в крови. Ничего не болело. Она закричала, вскочила, побежала в ванную. Она была одна.
Она сунула руку под ночную сорочку, рука тоже оказалась в крови.
Кровь шла прямо из нее, сочилась по ногам густыми темными струйками, и такими же точно, только прозрачными, текли слезы из глаз. Она хватала полотенца, она пыталась остановить ее. Полотенца намокали, становились грязно-красного цвета, кровь не останавливалась.
Она решила, что жизнь ее прекращается, плакать бессмысленно, звать на помощь некого, хорошо, что не больно.
Она лежала в грязной, мокрой кровати и ждала. Смерти.
Она представляла себе, что приедет Дедушка, а она будет уже мертва. Он наверняка очень расстроится. Грустный, он будет хоронить ее. И жалеть о том, что не уберег. И о том, что мало о ней заботился. И держал ее в этом доме. И никогда не возил в парк. И не давал звонить маме.
Через несколько дней, когда Дедушка приехал, он все ей объяснил. Он сказал:
– Слава богу! А то я уже думал, что ты не здорова.
И еще сказал:
– Поздравляю! Ты стала девушкой.
И еще он объяснил, что такое будет происходить с ней раз в месяц. И научил пользоваться разными специальными штуками, чтобы не портить полотенца. Он очень хорошо тогда ей объяснил. И когда они засыпали, Оля с гордостью и с сознанием собственной важности, шепотом, чтобы его не разбудить, повторяла эти слова:
– Поздравляю! Ты стала девушкой!
Мне можно называть тебя Олей? – спросил доктор.
– Называйте хоть горшком, только в печь не кладите.
– Как ты себя чувствуешь? Жалобы есть?
Маруся расхохоталась.
– Как вы думаете, есть жалобы у устрицы, когда ее выковыривают из раковины? Жалуется она на то, что нож слишком острый?
Доктор посмотрел на Марусю профессионально долго и мягко.
– Расскажи мне об этом человеке, – попросил он.
– О каком?
– О том человеке, в доме которого ты жила восемь лет.
– О моем мнимом отце? Я жила у него все семнадцать.
– О нем. Расскажи мне о нем, о себе, обо всем, что тебе хочется рассказать.
– Когда я была маленькая, моя мама покупала дорогой чай, знаете, вкусный такой, он пах земляникой и медом, и прятала его в шкаф. Он был у нас для гостей. Понимаете, я могла его пить, только когда у нас гости.
– Понимаю, – кивнул доктор. – А ты просила его у мамы?
– Да просить было бесполезно, денег-то много не было. Все самое лучшее пряталось для гостей. Чтобы перед гостями не стыдно было. А потом она говорила мне, что деньги – это плохо, что они меня портят. Что ей за меня стыдно. То есть деньги – это стыдно, а чай дорогой для гостей – это не стыдно.
– Оля, когда ты говоришь «моя мама» – это ты кого имеешь в виду?
– Когда я говорю «моя мама», я обычно имею в виду мою маму, а вы когда говорите «мама», имеете в виду свою подушку? Или асфальтовый каток?
– Расскажи мне об отце.
– О настоящем или не настоящем?
– О каком ты хочешь?
– Лучше о настоящем. Он очень большая шишка. Его зовут Афанасий Котинский. Знаете такого?
– Нет.
– Он вообще олигарх, у него самолет собственный. Дайте мне телефон, я ему позвоню! – Маруся уже кричала.
Доктор встал.
– Дайте мне телефон!
– Я зайду к тебе завтра.
– Дайте мне телефон! – Маруся схватила подушку, хотела швырнуть ее доктору вдогонку, но передумала. Со всей силы ударила ею по кровати. Несколько раз. И показала язык закрытой двери, и растянула в стороны уши, и даже проблеяла. И расплакалась.
Когда все это закончится?
– Играем в «Монополию»! – донеслось из холла.
В дверь заглянула девушка с хвостом. Ее глаза блестели, рот улыбался.
– Быстрей! Ты идешь?
– Нет, – Маруся махнула головой.
– Почему? – удивилась девушка и даже замерла на секунду от изумления.
– Не хочу.
– Ну, ладно, я пойду. – Она убежала, довольная и нетерпеливая.
Маруся щелкнула выключателем телевизора.
Если бы папа думал, что я пропала, что со мной что-то случилось, мой портрет был бы по всем программам. С обещанным вознаграждением. А ничего такого нет. Значит, либо он не знает… Либо это его работа. Но зачем?
Маруся сгребла полную охапку конфет «Грильяж» в карман и пошла к актрисе.
Постучав в дверь, она не дождалась ответа. Актриса неподвижно лежала на кровати. С закрытыми глазами.
– Это я, – сказала Маруся.
Актриса не шевельнулась.
Маруся села на краешек ее кровати. Достала конфету, положила ее под ее ладонь. Рука была напряжена.
– Я принесла вам конфету. «Грильяж». Мои любимые.
Они помолчали, Маруся посмотрела в окно.
Деревья, и листья на них, и воздух за окном застыли так же, как эта безмолвная фигура на белой, аккуратно застеленной кровати.
– Здорово вы придумали, – сказала Маруся. И одобряюще улыбнулась. Хоть актриса ее и не видела. Она оставляла свои глаза закрытыми.
Подождала минутку, словно дала ей время ответить. Мысленно.
– Когда глаза закрыты, то они не моргают, – произнесла Маруся. Понимающе. М очень нежно.
– И о чем тут тогда говорить, правда? – Маруся подумала, может быть, развернуть конфетку и вложить ее, развернутую, актрисе в руку? Или, может быть, в рот?
Не стала.
– На улице тоже ничего не происходит, – произнесла Маруся, – ив холле. Правда, они собрались в «Монополию» играть. Писательница, наверное, фруктовые сады скупает…
Маруся снова сделала паузу, чтобы дать возможность актрисе мысленно улыбнуться.
– Только без вас всем скучно. Все вас ждут. Все, – повторила Маруся. – Даже эта смешная медсестра в реперской шапочке. Вы, наверное, ее помните. Вам бы эта шапочка очень пошла. Вы бы просто отлично в ней выглядели…
Маруся даже не увидела, а почувствовала, что дверь слегка приоткрылась, она обернулась, та самая медсестра в черной крупной резинкой вязанной шапке, которая так необычно сочеталась с ее больничным халатом, кивнула ей, и Маруся ответила ей понимающим жестом руки.
Дверь прикрылась.
– Ну, я пойду, – сказала Маруся. И послушала тишину. – Рада была вас видеть. Я еще позже зайду.
Она встала и, ласково улыбнувшись, кивнула актрисе. Выложила на тумбочку все конфеты, что были у нее в кармане.
– Дайте мне телефон, – попросила Маруся медсестру в шапочке.
– Не положено, – сказала медсестра. – Для вас нужно специальное разрешение доктора.
– Я хочу папе позвонить, – сказала Маруся очень жалостливо.
– Какой он тебе папа, бедняжка, – черная шапочка сочувственно качнулась.
– В каком смысле? – не поняла Маруся.
– Ох, пройдет время, все станет на свои места. Жизнь, она длинная. Все будет хорошо.
Марусе захотелось угостить медсестру конфетой. Но карманы оказались пусты. Поэтому она только улыбнулась.
Девушка перезвонила довольно быстро. И продиктовала Оле адрес.
– Вы знаете, как туда проехать? – поинтересовалась она.
– Нет, не очень… – По улице с таким названием Оля не проходила за эти дни ни разу.
– А где вы находитесь?
Оля ответила без запинки. Читать вывески уже вошло у нее в привычку.
