Однако я отклонился от темы, утомив вас лирическим отступлением. Шли дни. Бывало, я не видел ее вовсе, а на другой день мы встречались дважды. Незаметно эти встречи стали вехами моей жизни, а затем, я и оглянуться не успел, превратились в саму жизнь. Свидимся ли мы нынче? Вознаградятся ли минуты и часы моего ожидания? Одарят ли меня взглядом? Вспоминала ли она обо мне хоть изредка? Есть ли у нас будущее?.. Хватит ли мне духу подойти к ней? Духу! Чего стоят все мои деньги, что толку в моей мудрости, обретенной в пагубе трех супружеств? Я полюбил ее… Я хотел ею обладать. Но тогда пришлось бы ее купить.
Позвольте два слова о себе. Я богат. Среди жителей Лондона отыщется человек десять богаче меня. А может, лишь пять-шесть. Какая разница? Я богат и свое состояние сколотил по телефону. На Рождество мне стукнет сорок пять.
Я был женат трижды: каждое мое супружество длилось соответственно восемь лет, пять лет и два года. Последние три года я холост, но не празден. Заминки не случилось. Она непозволительна для сорокапятилетнего мужчины. Я всегда спешу. Каждый выплеск спермы из семенных пузырьков (или что там ее производит) на единицу уменьшает мой жизненный ресурс. У меня нет времени на разбирательство неистовых отношений, самокопание, невысказанные обвинения и молчаливую защиту. Я не желаю быть с женщинами, которым по окончании совокупления невтерпеж поболтать. Я хочу лежать в покое и просветлении. А затем надеть носки и ботинки, причесаться и заняться делами. Я предпочитаю молчуний, которые получают наслаждение с явным безразличием. Весь день я в разговорах — по телефону, на деловых обедах и встречах. В постели я хочу тишины. Повторяю, я не прост, так ведь и жизнь сложна. Но в этом отношении мои требования немудрены и вполне исполнимы. Я склонен к удовольствию, не отягощенному душевным тявканьем и скулежом.
Вернее, так было прежде… прежде чем я полюбил ее и узнал томительную радость полнейшего и бессмысленного саморазрушения. Но что мне теперь до смысла, мне, кому на Рождество исполнится сорок пять? Я часто проходил мимо магазина и смотрел на нее. Поначалу мне было довольно и взгляда, и я спешил дальше на встречу с деловым партнером или очередной любовницей… Не знаю, когда я понял, что влюблен. Жизненная веха стала самой жизнью незаметно, как в радуге красный цвет переходит в оранжевый. Вот я — человек, который походя бросает взгляд в магазинную витрину. И вот я уже влюбленный… просто влюбленный мужчина. Это произошло не быстро. Я стал задерживаться перед витриной. Другие… другие женщины, выставленные там, были мне безразличны. Мою Хелен я углядывал тотчас, куда бы ее ни помещали. Другие были просто куклами (о, любимая!), не стоящими даже презрения. Но в ней заряд красоты порождал жизнь. Изящной лепки чело, идеальный носик, улыбка, глаза, прикрытые в истоме или наслаждении (разве узнаешь?) Долгое время мне хватало того, что я вижу ее сквозь стекло, я был счастлив тем, что стою подле. В своем безумии я писал ей письма, да, вот до чего дошло, они хранятся у меня до сих пор. Я назвал ее Хелен («Дорогая Хелен, подай мне знак… Я знаю, что ты знаешь… и так далее»). Но вскоре я влюбился по уши и желал безраздельно владеть ею, познать ее, поглотить. Я хотел лежать с ней в постели и держать ее в объятьях, я мечтал, как она раздвинет ноги… Мне не знать покоя, если не окажусь меж ее белых бедер, если мой язык не раздвинет ее губы… Я понял, что скоро войду в магазин и попрошу ее продать.
Легко, скажете вы. Ты же богач. Можешь купить сам магазин, коли захочешь. И всю улицу. Конечно, я бы мог купить эту улицу и еще много других. Но послушайте меня. Речь шла не просто о сделке. Эго вам не покупка участка под застройку. В бизнесе делаешь предложения, рискуешь. Однако сейчас я не мог допустить неудачу, ибо желал свою Хелен, нуждался в ней. В глубине души я боялся, что мое безрассудство выдаст меня с головой. Я не был уверен, что в переговорах по сделке сумею сохранить твердость. Если сгоряча предложить слишком высокую цену, управляющий заинтересуется и, естественно, сделает вывод (ведь он тоже бизнесмен, не так ли?), что коль скоро товар ценен для меня, он ценен для кого-нибудь еще. В магазине Хелен уже давно. Вдруг хозяева решат убрать ее и уничтожить? Эта мысль терзала меня ежеминутно.
Я понимал, что действовать нужно быстро, но я боялся.
Я выбрал понедельник — спокойный день в любом магазине. Однако не был уверен, что спокойствие мне на руку. Может, в людную субботу лучше? Тихий день… оживленный день — мои решения противоречили друг другу, словно параллельные зеркала. Я потерял сон, стал груб с друзьями и практически бессилен с любовницами, терял деловую хватку. Надо было выбирать, и я выбрал понедельник. Стоял октябрь, сеял мелкий унылый дождик. Я дал шоферу выходной и сам приехал в магазин. Надо ли рабски следовать глупым условностям и описывать первое жилище моей ненаглядной Хелен? Оно мне неинтересно. Большой магазин, универмаг, торгующий исключительно одеждой и сопутствующими дамскими товарами. Эскалаторы, душная атмосфера скуки. Будет. Я выстроил план. И вошел внутрь.
Надо ли вдаваться в детали переговоров до того момента, когда драгоценность оказалась в моих руках? Ладно, быстро и кратко. Я обратился к продавщице. Она переговорила с другой. Обе кликнули третью, которая послала четвертую за пятой, и та оказалась младшей приказчицей, отвечающей за оформление витрин. Учуяв мои богатство и власть, но не тревогу, они роились вокруг меня, точно любопытная детвора. Я уведомил, что просьба моя необычна, и они беспокойно переминались с ноги на ногу, избегая моего взгляда. Я говорил напористо, обращаясь к пяти девушкам разом. Мол, хочу купить пальто, выставленное в витрине. Подарок жене, сказал я; еще мне угодно приобрести ботинки и шарф, представленные с пальто. Женин день рожденья, поведал я. Мне нужен и манекен (ах, моя Хелен!), дабы наряд предстал во всей красе. Я посвятил девиц в свою маленькую праздничную хитрость: изобрету какой-нибудь обычный домашний повод, чтобы заманить жену в спальню, она войдет, а там… Представляете? Я живописал эту сцену, внимательно наблюдая за девушками. Я попал. Переживая смак сюрприза, они улыбались и переглядывались. И осмелились смотреть мне в глаза. Надо же, какой муж! Каждая представила себя моей женой. Разумеется, я готов приплатить… Нет-нет, и речи быть не может, сказала приказчица. Меня просят принять это как подарок от магазина. Она повела меня к витрине. Я шел за ней сквозь кроваво — красную пелену. Ладони мои взмокли. Красноречие иссякло, язык прилип к нёбу, и я смог лишь слабо махнуть рукой в сторону Хелен. «Вон та», — прошептал я.
Некогда я был торопливым прохожим, мимоходом взглянувшим в витрину… теперь же я стал влюбленным, который под дождем нес на руках любимую к ожидавшей машине. Правда, в магазине предложили упаковать одежду, чтобы не смялась. Но покажите мне мужчину, который согласится нести свою возлюбленную голой под октябрьским дождем. От радости я что-то лепетал, пронося Хелен по улице. А она жалась ко мне и цеплялась за мои лацканы, точно новорожденная обезьянка. Я нежно уложил ее на заднее сиденье и осторожно повез домой.
Дома все было готово. Я понимал, что она сразу захочет отдохнуть. Я принес ее в спальню, снял с нее ботинки и уложил на белые хрустящие простыни. Я нежно поцеловал ее в щеку, и через мгновенье она крепко уснула. Я же пару часов поработал в библиотеке, наверстывая в де лах. Теперь я был безмятежен, меня озарял спокойный внутренний свет, позволявший глубоко сосредоточиться. Потом на цыпочках я прошел в спальню. Во сне ее лицо обрело выражение невероятной нежности и понимания. Губы ее чуть раскрылись. Я опустился на колени и поцеловал ее. Затем вернулся в библиотеку и с бокалом портвейна сел у камина, размышляя о своей жизни, супружествах и недавнем отчаянии. Все прошлые невзгоды казались необходимыми для того, чтобы свершилось нынешнее счастье. Теперь у меня была Хелен. Она спала в моем доме, в моей постели. Никто другой ей не нужен. Она моя.
Когда пробило десять часов, я скользнул к ней в постель. Я старался ее не потревожить, но знал, что она не спит. Как трогательно вспоминать о том, что мы не сразу набросились друг на друга. Нет, мы лежали рядышком (она была такая теплая!) и разговаривали. Я рассказал, как впервые увидел ее, как расцвела моя любовь, как задумал освободить ее из магазина. Поведал о трех своих супружествах, работе и любовных связях. Я решил ничего не скрывать от нее. Я рассказал обо всем, что передумал, с бокалом портвейна сидя у камина. Я говорил о будущем, нашем совместном будущем. Я признался, что люблю ее, и, кажется, говорил о том беспрестанно. Она молча слушала с напряженным вниманием, которое позже я научился в ней уважать. Она погладила мою руку и удивленно заглянула мне в глаза. Я раздел ее. Бедняжка! Под пальто она была голой; я был ее единственным на свете достоянием. Я привлек ее к себе, прижался к ее обнаженному телу, и в ее распахнутых глазах мелькнул испуг… Она была девственница. Я шептал ей на ушко, уверяя, что буду нежен, умел и сдержан. Я ласкал ее языком меж бедер, ощущая пахучее тепло ее непорочного вожделения. В ее податливые пальцы (о, как они прохладны!) я вложил свое пульсирующее естество. «Не бойся, — шептал я, — Не бойся». Я проник в нее легко, словно огромный корабль, тихо скользящий в ночную бухту. Вспышку боли, мелькнувшую в ее глазах, пригасили длинные расторопные пальцы наслаждения. Прежде мне были неведомы такой восторг и столь полная гармония… почти полная, ибо, признаюсь, в ней была неизгладимая червоточинка. Из девственницы Хелен превратилась в ненасытную любовницу. Она требовала оргазма, которого я не мог обеспечить, и не отпускала меня, не давая продыху. Ночь напролет она балансировала на краю утеса над пропастью нежнейшей смерти… в которую, несмотря на все мои усилия и старания, я не сумел ее сбросить. Наконец, часов в пять утра, я от нее отвалился, обезумевший от усталости, измученный и раздавленный собственным провалом. Вновь мы лежали рядом, но теперь в ее молчании слышался невысказанный укор. Зачем же я забрал ее из магазина, где она пребывала в относительном покое, зачем уложил ее в постель и бахвалился своим умением? Я взял ее руку. Она была жесткой и неприветливой. Возникла паническая мысль, что Хелен меня бросит. Гораздо позже этот страх еще вернется. Ее ничто не удерживаю. Она была без гроша и, в сущности, без профессии. Голая. И все равно могла уйти от меня. Существовали и другие мужчины. Она могла бы вернуться на службу в магазин. «Хелен, — настойчиво звал я, — Хелен…» Она лежала совершенно неподвижно и словно затаила дыхание. «Все придет, вот увидишь, все придет». С этими словами я вновь вошел в нее и медленно, неприметно, по шагу повел за собой. Понадобился час плавного ускорения, и, когда серый октябрьский рассвет проткнул набрякшие лондонские тучи, она кончила, покинув сей подлунный мир… в своем первом оргазме. Она вся напряглась, глаза ее невидяще уставились в пустоту, и мощная внутренняя конвульсия окатила ее океанской волной. Потом она уснула в моих объятьях.
