Спрятавшись в ельнике, затаив дыхание, Лида ждала, когда прервется издевательский мотив «Коробочки». Оттого, что Пашка Доможиров коверкал мотив знаменитой русской песни, у Лиды потемнели глаза, губы вытянулись в ниточку! «Нужно положить конец безобразию!» – гневно думала она, вспоминая преподавательницу Галину Захаровну, которая говорила, что на свете нет ничего лучше, чем русские народные песни.
– Безобразие! – гневно шептала Лида.
Лицо у нее сделалось неподвижным, узкоротым, узкоглазым, и, видимо, от этого появилось на нем тупое, бездумное выражение, словно она стирала грязное белье или полола очень сорный огород.
Когда Пашка Доможиров оборвал дурашливый мотив «Коробочки» и наступила тишина, Лида мерным шагом вышла из укрытия. От напряжения она шагала так тяжело, как ходят за плугом мужчины, забыв о наказе Галины Захаровны держаться прямо, стройно, Лида сутулилась, косолапо ставила ноги, а руки держала на отлете, и они казались длинными.
Лида еще не добралась до центра утрамбованной площадки, а на берегу уже установилась звонкая тишина, так как, примолкнув, люди смотрели на Лиду удивленно, растерянно и немного насмешливо. Это ее сначала испугало. Лида невольно замедлила шаги, со страхом почувствовала, что не знает, куда деть руки, и уж было совсем остановилась, как поймала на себе насмешливый и презрительный взгляд Ляльки, Лида ощутила, как холодная волна злости подступила к горлу, и, не понимая еще, что делает, вдруг ораторским жестом вскинула руку.
– Товарищи! – звучно сказала Лида. – Товарищи, что вы делаете?
Она не знала, о чем говорить дальше, ни одно слово приготовлено не было, и ей стало так страшно, что ноги подкосились. Однако на лице Лиды ничего не отразилось, оно было бесстрастным и холодным, хотя она, словно в полусне, беспомощно шевелила губами. Потом Лида увидела лицо студента Садовского, поняла, что страдальческое выражение его глаз чем-то связано с ней, Лидой, и ей от этого стало легче, хотя ноги по-прежнему дрожали. Поэтому Лида сжала колени, по-рыбьи хватила ртом влажный речной воздух и как бы издалека услышала свой напряженный до предела голос:
– Товарищи, вы срываете культурно-массовую работу в клубе! – оказывается, говорила Лида. – Под какую музыку вы танцуете, товарищи? Я удивляюсь на вас, юноши и девушки! Как вы променяли культуру в клубе на некультурный досуг! Каждый культурный человек будет с вас смеяться, если увидит, что вы танцуете прямо на земле. И что каблуки проваливаются, и что товарищ Доможиров играет без нот, и что при слабом освещении нельзя друг дружке показать наряды…
Выкрикивая отдельно стоящие слова, Лида делала руками городские энергичные жесты, прямой ладонью рассекала воздух, и стояла она так, словно выполняла трудную физическую работу. Потом Лида в последний раз взмахнула обеими руками, проговорила последнюю обличительную фразу, и из ее сильной, широкой груди вырвался облегченный вздох.
– Вот так, товарищи! – обыкновенным голосом сказала Лида. – Нельзя срывать культурно-массовую работу…
Лида внимательно осмотрелась и только сейчас увидела, что происходит вокруг нее. Она заметила, что парни и девушки смущенно прячут глаза в землю, что на добром, умном лице студента Садовского застыла страдальческая гримаса, что девушки-студентки от смущения и неловкости что-то напевают сквозь зубы, что Витька Вдовин, чудом появившийся на берегу, злыми шагами уходит, а учитель Вадим Сергеевич сидит на бревне, ссутулившись. Затем Лида перевела взгляд на Ляльку Ступину и увидела на ее лице торжество, а когда Лида окончательно повернулась к Ляльке, девушка сделала шаг вперед и крикнула:
– Ишь, вырядилась в тюлевы чулки!
Люди стояли по-прежнему тихо, избегали смотреть на Лиду, и Лялькин голос в тишине звучал еще несколько длинных секунд. «Что делать?» – беспомощно подумала Лида, ощутив себя одиноко стоящей на середине лунного пятачка. Не умея выразить это словами, Лида чувствовала несуразность того, что стоит отдельно от всех, что меж нею и людьми блестит полоска утрамбованной земли и светится прозрачный воздух. «Что делать?» – еще раз подумала Лида и невольно посмотрела в сторону студента Садовского.
Студентов на площадке уже не было – их высокие, стройные фигуры скрывались в ельнике, облитые желтой луной, а там, где они только что стояли, осталось пустое пространство, в котором лежал кусок зеленой реки. Увидев это, Лида беспомощно развела руками, затравленно оглянулась и сомкнула озябшие колени. Она по-прежнему не знала, что делать, но ей на помощь неожиданно пришел баяпист Пашка Доможиров.
– Эй ты, узкоглазая! – крикнул он и рванул мехи баяна. – Это разви не музыка! Спляши, узкоглазая!
Глумясь над музыкой, издеваясь над чудесной русской песней, Пашка заиграл «Коробочку» в плясовом темпе. У него были сильные руки, хороший баян, и звуки наполнили площадку, реку, ельник; люди засмеялись, зашумели, шум поднялся над толпой, поплыл над Чулымом. На пятачок утрамбованной земли выскочил слегка подвыпивший шальной парень Мишка Мурзин, бросившись Лиде под ноги, принялся плясать.
– Уй-уй! – вскрикивал Мишка. – Уй, затопчу!
Попятившись от неистового Мишки, Лида боком сдала в сторону, затем, все прибавляя шаг, двинулась в тень молодых елок. Остановившись, она тяжело перевела дыхание, повернулась лицом к реке и замерла. У Лидиных губ прорезались две тоненькие морщинки, плоский нос думающе сморщился, и темные брови одной прямой линией пересекали ее лицо.
С пригорка были видны противоположный берег Чулыма, лес, и река сверху казалась круглой, похожей на огромный витой жгут, окрашенный желтой изменчивой краской. Далеко шел катер, переливались красные огоньки, мягко светили зеленые бакены. Пашкина оголтелая музыка отчего-то не мешала ночной тишине, и она была глубокой, тяжелой, сквозной.
Когда оцепенение прошло, Лида встряхнула плечами, словно выходила из холодной воды, и поправила растрепавшуюся прическу. «Пойду к Вадиму Сергеевичу, – тихо подумала она. – Пойду посижу с ним!» Однако она еще несколько минут стояла на месте, не в силах сделать первый шаг. Потом она вспомнила, что Вадим Сергеевич на бревнышке сидит одиноко, что у него грустные плечи и что он ее робеет. Тогда Лида вышла из укрытия, бесшумно подшагав к Вадиму Сергеевичу, осторожно села на кончик бревна. Взяв руками косынку за уголки, она исподлобья посмотрела на учителя, и он обернулся. Увидев Лиду, Вадим Сергеевич невольно подвинулся, хотя бревно было длинным. В ответ на это Лида улыбнулась и спросила:
– А вы чего не танцуете, Вадим Сергеевич?
Вышитая рубашка славно сидела на широких плечах Вадима Сергеевича, на белой материи четко выделялся его крепкий, выпуклый подбородок. В вышитой рубашке Вадим Сергеевич казался простым, понятным, малопохожим на того учителя, который любил носить черные костюмы. И лунный свет помогал: лицо казалось свежим, запавшие глаза – мягкими, молодыми, а каштановые волосы золотились.
– Надо бы танцевать! – шутливо сказала Лида и потрогала Вадима Сергеевича за рукав вышитой рубахи. – Будете получать физическое развитие.
Лида была здоровой девушкой, у нее были крепкие нервы, думала она незамысловатыми мыслями, и такого пустяка, как доброе молчание Вадима Сергеевича, ей было довольно для того, чтобы прийти в себя. Уже в ту секунду, когда Лида трогала учителя за рукав, у нее было такое чувство, словно она не стояла пятнадцать минут назад перед стыдящимися ее людьми, словно не с ней, а с кем-то другим произошло нелепое на пятачке утрамбованной, земли. Не умеющая долго заниматься сама собой, Лида уже хорошо чувствовала себя. «Уладится, обойдется!» – подумала она.
– Если не хотите танцевать, идемте гулять! – предложила Лида. – А можно пойти в клуб, послушать новые пластинки.
Она терпеливо ждала ответа. Ей была привычна мысль о том, что мужчины – главные люди на свете, что с их причудами и желаниями нужно считаться. В этом убеждения Лида была тверда, и даже ее любимая преподавательница Галина Сергеевна, утверждающая, что в современном браке мужчина и женщина должны быть равными, не могла переубедить Лиду. От матери, бабок и прабабок Лида усвоила мысль с том, что хороша только та семья, где жена охотно подчиняется мужу, где муж – глава, хозяин, распорядитель. Потому она спокойно ждала ответа, а Вадим Сергеевич все смотрел на нее и молчал.
Пашка Доможиров уже играл «Рябину», девушки тихонько пели, и Лиде было хорошо. Река вся лежала перед глазами, пересеченная лунной полоской, блестящая, теплая. Лицо Вадима Сергеевича по прежнему было задумчивым, и, наверное, от этого было трудно понять, о чем он размышляет.
– Не хочется гулять, не хочется танцевать, не хочется разговаривать, – еще немного помолчав, полусерьезно сказал он и тихонечко вздохнул. – Ничего не хочется, Лидия свет Васильевна!
Он опустил голову, и Лида поняла, что происходило с Вадимом Сергеевичем, – его не было на берегу Чулыма. Учитель был там, где шли лунной улицей деревни студенты. Вадим Сергеевич потому и сидел на бревнышке, что отсюда хорошо было видно всегда оживленное личико студентки Страховой, большие глаза Былиной, стройные спортивные фигуры парней. «Пусть себе сидит на бревнышке!» – подумала Лида об учителе и тихонечко поднялась, пошла в ту сторону, куда смотрели глаза.
