— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли помолиться вместе с нами, — сказала одна из женщин Чалмерсу и внимательно оглядела его штаны и обувь. — Меня зовут Бланш, а это Марсия.
Женщины потеснились на скамье, освободив ему место рядом.
— Я пришел не для того, чтобы молиться с вами. — Чалмерс устало вздохнул.
— О, в таком случае мы приносим свои извинения за то, что потревожили вас, — вежливо произнесла Марсия. — Пожалуйста, простите. Никогда не следует принуждать людей к молитве. Это сугубо личное дело каждого. — Слова ее были прерваны криками и веселым гамом — с амвона объявили новый номер. — Мы просто подумали, что вы хотите присоединиться к нам, ведь вы так внимательно на нас смотрели.
— Простите, я не осознавал, что смотрю на вас, — промямлил в ответ Чалмерс.
— Да, вы этого не осознавали, — сказала Бланш, промокнув потное лицо розовым носовым платком. — Но ничего страшного. Вам не обязательно оставаться с нами. Можете вернуться к той женщине, с которой вы были.
Она снисходительно похлопала Чалмерса по плечу. Он не почувствовал прикосновения и понял, что левая рука полностью онемела. По правой тоже начали ползать мурашки.
— В церкви не следует продавать алкоголь, — сказала Марсия Чалмерсу. — Как вы думаете? Надеюсь, что всем этим пьяницам станет тошно от выпитого.
— Здесь разрешают продавать спиртное, потому что церковь имеет пятнадцать процентов дохода, — пояснила Бланш. — Пить не разрешают в Храме Новой Веры.
— Я не собираюсь посещать пресвитерианскую церковь, — произнесла Марсия, — мне там неуютно. — Она повернулась к Чалмерсу: — А какую веру исповедуете вы?
Он судорожно пожал плечами. Он не мог вспомнить, какого вероисповедания придерживается и верит ли он вообще в Бога.
— Вы не возражаете, если я немного посижу с вами? — спросил он вместо ответа. Колени его тряслись, он едва держался на ногах. — Я не буду молиться, просто посижу.
Женщины согласно кивнули и улыбнулись. Он опустился на скамью, и голова его откинулась назад, словно набитый чем-то тяжелым мешок. Чалмерс прикрыл глаза. Он бился изо всех сил, стараясь вновь обрести память, он должен, просто обязан все вспомнить. Джордж Митракис, бормотал он. Райли Эпплсон. Джордж Митракис.
— Должно быть, вы удивляетесь тому, что мы пришли молиться сюда в такой поздний час, — сказала Марсия. — Думаю, что люди удивляются этому, но ведь никогда нельзя с уверенностью сказать, какие мысли роятся в чужих головах. Мы ходим сюда так поздно, потому что работаем по воскресеньям. Бланш работает в «Буби-Деликатессен» — это в Ньютоне, а я — в офисе бухгалтером. По воскресеньям он платит щедрые сверхурочные.
— О, — застонал Чалмерс, — кажется, я болен.
Он открыл глаза и внимательно посмотрел на Бланш. Приколотая шпильками к дивным каштановым волосам, шляпка игриво расположилась у нее на затылке.
— Наверное, мне нужен врач, — снова заговорил Чалмерс.
— Очень мило, — сказала Бланш.
Некоторое время женщины молчали, безмолвно вытирая вспотевшие лица носовыми платками. Марсия поправила шляпку.
— Простите, мы отойдем на минутку, — сказала Бланш.
Они подхватили сумочки и, выйдя в проход, отошли на несколько рядов вперед. Остановившись, они принялись перешептываться, время от времени бросая тревожные взгляды на Чалмерса. Спустя несколько секунд Марсия подошла к нему и сказала:
— Бланш просила передать, что мы были рады познакомиться с вами, но вы должны обратиться к врачу.
После этого женщины поспешили прочь как раз в тот момент, когда объявляющий выкрикнул в душный, пропитанный дымом зал очередной номер.
Внезапно в одном из углов придела возникло небывалое оживление. Чалмерс рванулся на шум, стремясь узнать, в чем дело. Люди, возбужденно и рассерженно вопя, кинулись к одной из скамей. Кто-то побежал прямо к амвону. В этот момент какой-то мужчина, которого Чалмерс до сих пор не видел, властно взошел на возвышение. Мужчина приблизился к объявляющему, и они о чем-то заговорили, жестикулируя и размахивая картонными карточками; одновременно оба прислушивались к словам третьего человека, видимо, спрятавшегося в алтаре.
— Бинго! Бинго! — завопила какая-то женщина. — Бинго!
Несколько зрителей подбежали к возвышению и принялись громко что-то кричать.
Объявляющий, с трудом пробившись через лес рук и ног, добрался до микрофона и провозгласил:
— У нас есть победитель, леди и джентльмены, у нас есть победитель! Второе бинго за одну ночь.
В невообразимом шуме никто не расслышал слов, но все безошибочно поняли смысл. Раздались неистовые аплодисменты, и люди беспорядочной толпой устремились к амвону покупать карточки для следующего кона.
— Прошу всех вернуться на свои места, сейчас состоится расчет! — тщетно кричал в микрофон объявляющий. Вопли и аплодисменты усилились. — Прошу всех вернуться на свои места.
— Расчетная кабина! — заорал кто-то. — Отдайте ей ее деньги!
— Она заслужила денег!
— Прошу всех вернуться на свои места, — как заезженная пластинка, повторил ведущий. Он прибавил громкости, и во всех громкоговорителях раздался нестерпимый электронный треск. — Всем вернуться на свои места, — крикнул он еще раз. — Сейчас мы поставим расчетную кабинку.
Чалмерс увидел, как двое мужчин с трудом вытаскивают на возвышение нечто похожее на прозрачную телефонную будку. За кабинкой тянулся шлейф проводов и трубок. Как только мужчины вытащили кабинку на амвон, раздался новый взрыв воплей и криков. Люди бросились на свои места.
— Расчетная кабинка! — завизжал кто-то.
Свет в зале погас, лишь один луч прожектора высветил на возвышении расчетную кабинку. Большие витражи церкви внезапно взорвались чернотой ночи, притягивая взор, пульсируя неоновой рекламой маникюрного салона. Усталый и скучающий Иисус склонился над неофитом.
Тем временем победительница вошла в расчетную кабинку. Толпа с новой силой разразилась воплями.
— Тихо! — закричал кто-то.
— Мы любим тебя, Сьюзен, — проорал кто-то еще.
Сьюзен, освещенная ярким лучом прожектора, в знак победы обеими руками показывала публике сложенные буквой V указательные и средние пальцы.
— Спокойствие! — крикнул ведущий. Толпа немного притихла. — Пять тысяч баксов, леди и джентльмены. Двести пятьдесят двадцатидолларовых банкнот, каждая из которых украшена выгравированным портретом достопочтенного Эндрю Джексона, седьмого президента Соединенных Штатов. Эта леди возьмет столько, сколько сможет поймать.
— Заткнись, — не выдержал кто-то, — и гони ей деньги.
С потолка в расчетную будку посыпались двадцатидолларовые бумажки. Толпа бесновалась в экстазе. Было видно, как в ярко освещенной будке взад и вперед мечется женщина, извиваясь, пытаясь схватить падающие с потолка деньги и рассовать их по карманам. Большая часть банкнот, однако, ускользала из рук и падала на пол, где их немедленно засасывала ненасытная труба пылесоса. Несколько болельщиков, невзирая на протесты ведущего, подошли к краю возвышения и принялись давать советы:
— Ниже, Сьюзен!
— Нет, выше!
— Вон там!
— Там, там, хватай их!
— Не суетись, подожди, пока они спустятся ниже!
В голове Чалмерса застучали молотки. Куда он попал? Все здесь словно взбесились. Ему захотелось лечь, но он продолжал во все глаза смотреть на женщину в ярко освещенной будке. Зрелище было притягательным и отталкивающим одновременно.
Все зрители, вскочив на ноги, подзадоривали победительницу:
— Не сдавайся, Сьюзен!
— Хватай их!
— Ты сможешь!
Карманы джинсов Сьюзен разбухли от пойманных купюр, помятые рукава футболки развевались при каждом движении, как хлопающие на ветру флаги. Щеки победительницы раскраснелись от духоты, волнения и злости. Сьюзен извивалась, вертелась и немилосердно билась о стекло кабинки. Когда дождь банкнот прекратился, женщину, почти лишившуюся чувств, вывели из будки под восторженные вопли и улюлюканье зрителей.
— Где же ты пропадал? — спросила дама в синем шелковом платье. Стоя в проходе, она мрачным взглядом сверлила Чалмерса. — Я тебя искала. Неужели ты думаешь, что я смогу выиграть без моего талисмана? Какая потрясающая женщина, правда? И такая милашка. Я не спрашиваю тебя, где ты был, но, пожалуйста, посиди со мной. Я купила новую карточку и чувствую, что сейчас мне привалит счастье. О, точно привалит.
Чалмерс слишком устал, чтобы спорить. Он сел рядом с женщиной и опустил голову, безразличный ко всему, что творится вокруг. Сейчас ему не было дела даже до мистера Эпплсона, где бы тот ни находился. Пусть он подойдет. Пусть язвит и насмехается. Пусть вообще говорит что хочет. Чалмерс желал только одного — покоя. Глаза его закрылись. Постепенно он перестал воспринимать смех и шум, которые превратились для него в едва заметное движение воздуха. Чалмерсу снился сон. Он идет через анфиладу узких коридоров школы, где когда-то учился. Идет на экзамен. Смотрит себе под ноги и видит черные и белые квадраты истоптанного тысячами ног линолеума. Коридоры погружены в полумрак, свет проникает в них сквозь маленькие, расположенные в торцах окна. Каждый раз, поворачивая за угол, он испытывает такое чувство, будто идет по темной, прихотливо изогнутой трубе. По коридору, из холла в холл, шагают другие кажущиеся безликими студенты. Они скользят мимо, словно поставленные на ленту транспортера манекены. Чалмерс смотрит на большие настенные часы и понимает, что опаздывает. Холлы опустели. Он остался один. Бежит, пролетая мимо темных и мрачных металлических шкафчиков, стоящих по обе стороны коридора. Кишка трубы кажется бесконечной в своих изгибах и поворотах. Оказавшись наконец перед дверью класса, где проходит экзамен, он вдруг с ужасом понимает, что ничего не выучил. Он очень прилежно конспектировал все лекции, но почему-то забыл прочитать их в ночь перед экзаменом. Он явственно представляет себе страницы конспектов, чернильные помарки и отдельные слова. С тошнотворным чувством смотрит сквозь стеклянную дверь аудитории и видит, как за столами сидят другие студенты и письменно отвечают на экзаменационные вопросы. Надо скорее все выучить! Еще одни часы на стене подсказывают Чалмерсу, что он опаздывает уже на двадцать минут. Всплеснув руками, он бросается по коридору назад, спеша в библиотеку, где найдет то, что ему нужно. Через полуоткрытую дверь он замечает, что другие студенты издевательски смеются над ним. Боже, он ведь забыл, где библиотека. Кто знает, где она? Вокруг кричат какие-то люди. Что им надо? Учительница тоже что-то кричит, зовет его в класс. Иди в класс, иди в класс. Она смеется.
