Вениамин Чернов - Разрозненная Русь

- А почему ты семью свою не оборонил?..

- В то время я на Красном дворе отбивался от взбешенной черни: великую княгиню с малолетним Всеволодом спасал, хотя и знал, что имение мое в поток пустят - ведь кругом избивали Юрьевых слуг с семьями, - но я проводил княгиню Елену в три дня пути от Киева и только после этого покинул... Своему сотскому сказал, он молча отпустил меня - все понял, коня вьючного дал... Приехал домой, а там - только обгорелые глинобитные печи, да вокруг земля, покрытая толстым слоем золы... Иэх! - скрипнул зубами: - Выполнил долг воина, честь сохранил, а вот своих детей, женку!.. - заслезились глаза (вытер рукавом), голос дрожал... И, немного погодя, - зло: - Второй раз сгубили мою семью Юрьевичи... Я тогда служил у очередного великого киевского князя Мстислава Изяславича, - да какой там служил!.. Был уже наемником, а не воином: за вознаграждение служил... Теперь новая семья была рядом - за Лыбедью, но опять не смог я помочь - ранили тяжко... Вон рука-то после этого и сохнет - за пять лет совсем иссохла... Тогда привел Северную Русь внук Юрия Мстислав - сын Андрея Боголюбского - вместе с ним еще одиннадцать князей пришли на Киев: Глеб Юрьевич из Переяславля Русского, Роман Смоленский, Владимир Дорогобужский, Рюрик Овруцкий, Давид Вышегородский с братом Мстиславом, Олег Святославич и его брат Игорь Северский, Всеволод Юрьевич (ему тогда пятнадцать лет было), Мстислав Мстиславич из Городка, и еще половцев пригласил Андрей Боголюбский. И сошлись все князья с войсками у Вышгорода, стали на Дороговичи близ церкви святого Кирилла, а с Федоровы седьмицы вступили в Киев. Хотя великим множеством приступали, но мы крепко оборонялись. Мстислав Изяславич - храбрый был князь! - сам стоял на стенах, пример показывал и с немалым уроном много раз отбивал атаки... Я же говорил, что наемники не воины, так оно и оказалось: торки и берендеи не вельми верны были Киеву, да и бояре Петр Борисович и Нестор Жирославич тайную пересылку с Давидом имели, и сказали, где плохие места, где плохо обороняют... Многие князья, три седьмицы стоящие около Киева, и потеряв много людей, намерены были мир учинить и отступить, но, получа от изменников киевских известия, все взбодрились и пошли на приступ с половиною войск по горе, которым Мстислав Киевский крепко противился и многих людей побивал. В то время другие войска во главе с Глебом прошли по рву и, не имея сопротивления, вошли в град...

О, о!.. Что было сотворено с Киевом... Пограбили весь Киев: Подолие и Гору, не пощадили и церкви, монастыри; дома жгли, людей всюду побивали, жен и детей с плачем великим в полон тащили... Даже Святую Софию и митрополитов дом обнажили... Иконы малые из окладов побрали, другие ободрали, книги и колокола... А половцы зажгли - уходя - Печерский монастырь. И был в Киеве плач и воздыхание великое и неутешимое...

Меня выходила одна вдова - не знаю как смогла вылечить?!.. Господи, прости меня! Помрачился тогда ум мой от горя, - не отблагодарил сердобольную Полеву ясноглазую: ушел от нее... Запил, пока не пропил все оставшееся имение. Хотел руки на себя наложить, но надоумил меня Господь перед смертью в церковь идти... в полуразрушенную, в Подоле, в честь святой Пятницы воздвигнутой, - исповедаться.

Вначале не пускали: страшного от многодневного питья, изможденного, - от меня тянуло бражным смрадом. Греки-попы отворотили от меня черные свои лики. Я начал было кричать - возмущаться, но тут подошли ко мне двое молодых в рясах и выволокли меня на паперть. Пообещали: "зайдешь - поколотим!.. Много вас таких... Не те времена!" Я снова - туда. Снял на этот раз шапку, встал на колени, начал бить поклоны, крестясь. Но снова кинулись те двое, я приподнялся: решил драться... Метнулся к нам поп - из русских, - его большие синие глаза были добры и умны. Он понял меня, мое состояние...

Уехал я из Киева в Чернигов... Остальное ты знаешь...

Давно стих колокольный перезвон. Солнце перевалило за полдень, уже не жгло.

Коровы, жуя жвачку, поворачивали головы, смотрели на реку, на приближающиеся к берегу лодки с женщинами в разноцветных повоях, киках; кое-где мелькали девичьи венцы, украшенные цветами. Они, весело переглядываясь, - в руках лубочные подойки-ведра с крышечками, - пошли по лугу к своим буренкам.

Сытые коровы мычали, поднимались, тыкались влажными прохладными мордами в теплые ладони хозяек, шершавыми языками слизывали кусочки черствого хлеба...

Валуй смотрел, опершись на свой посох, - искал глазами... Вот уже второй день нет ее - приходит другая холопка вместо синеглазой отроковицы... Не дает покоя ее образ, и теперь она перед глазами: юная, красивая; невысокая, плотная - улыбались ее синие глаза, губы. Он видел ("А может кажется?"), что только ему она так улыбалась, - в остальное время - грустная, задумчивая. Жалко было ее. Сколько раз порывался к ней подойти заговорить...

Шагнул к сидящей на корточках женщине-доярке. Ее длинные сильные пальцы давили и тянули коровьи соски - две белые струйки по очереди били в ведро, молоко пенилось белой пеной, пахло вкусно, сытно - молоком парным и липовым лубом... Заговорили. Женщина белозубо улыбалась, говорила, вертя глазами (а молока уже - полведра), шутила, продолжая доить:

- Ты с рук коров-то кормил? - вон сколько нынче молока.

Пастух - серьезно:

- Церковного звона наслушались они, вот и молочка много...

Молодая баба взглянула круглыми глазами снизу вверх на Валуя, прыснула от смеха: не верила.

- Если бы так было, то не водили бы коров пасти, повесили бы в хлеве колокола и звонили.

Опять весело смеялась.

- А где... молодая такая?..

- Ох, поздно ты спохватился, молодец! - продал ее наш кормилец, боялин...

- Продал?!.. Зачем?

- Зачем, зачем... Забрюхатила она. Говорят, сам боялин... А боялиня - шумит. Да и... в последнее время измучили голубушку: затаскали мужичье... - уже зло, брезгливо посмотрев (как будто до этого и не смеялась, не шутила): - Кобели вы, мужики, что боялин, что холоп!..

Валуй ошалело смотрел, потом вдруг, скрежетнув зубами, бросил шапку - черные волосы до плеч, на сухощавом смуглом лице хищно расширились ноздри, глаза засверкали от гнева. Женщина перестала доить, изумленно уставилась: "Во как обиделся! - кабы не вдарил своим клюком..." - попыталась снова улыбаться:

- Да я так - сдуру... Мы, бабы, сами такие: сучки - вот вас и баламутим...

Он спохватился, собрал себя, но все же - зло:

- Ты тут не причем... Эх бояре, князья - богатые, мало того, что народ на вас спину гнет, пот и кровь льет, так вы еще их как скот продаете! Бог создал человека свободным, подобным себя! Какое они имеют право крепостить людей? Это не по правде, не по божьи!.. И непонятные мы, русские: инородцев берем в полон - даем свободу, садим на свои земли - вон сколько их теперь живет половцев-ковуев, - а своих... И терпеливы мы... пока нас не коснется, - это уже он больше - к себе.

Только теперь он понял, почему так он обеспокоился о ней, почему затревожилось сердце. Если честно, то всегда при виде ее у него от тоски-воспоминания о своей первой жене ныло в груди - вроде бы не похожа внешне, а напоминало... (Даже как зовут не знал - потом только узнал - Весняной). Да любит он ее - девоньку!.. Сейчас понял. Сколько бы женщин не знал - всегда помнил и любил ее - первую, и вот эту сиротку-холопку... Не смог он защитить, спасти любимую женушку с детушками, так хоть эту должен спасти... и посвятить всю оставшуюся жизнь ей - девушке-женщине, - иначе какой смысл жить ему на этом свете... Может, Бог и отворотил тогда от него смерть, а потом отвел от самоубийства, чтобы выполнить вот это предначертание?!

"Мы, мужики все равно любим только одну женщину! А эта так напоминает... - характером, движениями, походочкой... - О, Господи!.. - такая тоска сжала у него сердце, что из глаз капнули слезы. - Что это я так-то?.. Что дура-баба подумает?" - повернулся к ней и - как можно ровным голосом:

- Не знаешь, куда и кому продали?

- Кажется - купцу из Новгорода Северского... - еще что-то говорила, но Валуй не слушал. Позвал своего подпаска.

- Савел! - погладил золотистые волосы мальчика, прижал его к животу. - Прощай... Мотри не обижайся - всяко было... Так уж получается, что не могу... Пойду к боярину, пусть себе другого пастуха найдет или же холопа поставит... Нет, нет, Савельюшка, не упрашивай - не могу оставаться - надо!.. И про себя: "Эх, курицын сын!.. пропил все, как бы теперь пригодилось..."

* * *

Валуй хотел было оттолкнуть охранника-воротника, но тот, сильный, схватил его, закричал. На помощь прибежали еще двое и - бить...

- Князя мне... Надо-до-о-о!.. Да отпустите ж!.. Псы...

- Отпустите его. Кто таков? - старый, грузный мечник-меченоша (главный воевода) с десятком воев стоял около ворот.

Валуй Ирпенин встал; губы, нос в крови, левый глаз полузакрыт - опух, разлепил губы:

- Ты?!.. Сотский?.. Осакий Тур!.. Сам Бог дал мне встречу с тобой...

Воевода смотрел, стараясь вспомнить. Что-то знакомое, но очень давнишнее...

- Помнишь, ты сотским был, я - десятником?.. Великую княгиню с малым княжичем Всеволодым на Красном дворе...