Не осталось даже праха от развалин,
А меня туда все время что-то тянет.
В этом доме ты когда-то был счастливым,
И элегию читал о Джоне Донне,
И плоды желто-зеленые оливы
У хозяйки смуглолицей ел с ладони.
Где веселая хозяйка? Где маслины?
Нам остался лишь пустырь за поворотом.
Безусловно, позади одни руины,
Но руины все же лучше, чем пустоты.
Только женщине идет непостоянство,
Мы же любим то, что в юности любили.
Кто придумал, что отечество — пространство?
Это мы с тобою родиною были.
Ты мне пишешь, чем в империи томиться,
Лучше жить в глухой провинции у галлов,
Только стоит ли с отъездом торопиться,
Ведь империи сто лет как не бывало.
Рухнул Рим, никто не помнит точной даты.
Вот и спорим, и проводим параллели...
Всюду те же кровопийцы и солдаты,
Кровопийцы и ворюги, мой Валерий.
Лучше сам ты возвращайся, путь недолог.
Мы с женою заждались тебя в столице.
Неужели так уж важно въехать в город
На четверке в триумфальной колеснице?
Мимо каменной стены священной рощей,
Где стоят легионеры в карауле...
Мне-то кажется, на кухне нашей проще
О Назоне толковать и о Катулле.
Воск застывший на странице старой книги,
Гости, спящие вповалку где попало.
Всюду пепел, на полу огрызок фиги,
На столе вишневый обод от бокала.
А когда отмерит время Хронос гулкий,
Проводить тебя сумеет старый Постум.
Вместе выйдем на последнюю прогулку
И отправимся на твой любимый остров.
В. Хлебников
Жил-был поэт загадочный
С загадочной судьбой
И рукописи в наволочке
Таскал он за собой.
Он клал стихи под голову,
Там, где растет трава,
И, обращаясь к Господу,
Произносил слова:
“Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты”.
Далёк от брани рыночной,
Он знал язык зверей,
По тоненькой былиночке
К нему полз муравей.
Кузнечик недоверчивый
В ладонь его влетал,
И муравью с кузнечиком
Он ласково шептал:
“Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты”.
Он жизнью был замотан,
Его врубало лбом
То в маршевую роту,
То в сумасшедший дом.
А он был светл, как Пушкин,
Как неба окоём,
И, запертый в психушке,
Стоял всё на своём:
“Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты”.
* *
*
Вихря взвизги, ветра вой,
Вихря ведьмино вещанье,
Ветра посвист воровской —
Кругового “вэ” вращанье.
Спор и свара двух повес,
Ветра с вихрем перебранка.
Небо застит туч навес.
Обезумевших небес
Раздувается вагранка.
В небе вспенилась вегжа*,
Хлещет молнии вожжа.
Воровская туч ватага.
Вихрю виться. Ветру выть**.
Такова у неба выть —
С туч вот-вот сорвется влага.
Взбухший прорвало волдырь.
Ввинчен в землю водный штопор,
Завертелся и потопал
Ствол воды. Где поводырь
Озверевшего циклопа?
Вот он вьется, словно вьюн,
Безобразен, дик и юн.
Варвар ветрен. Варвар буен.
Ход его непредсказуем.
Винт, волчок, веретено —
На меня летит оно.
Убегаю от него я.
Небу данное землею
Вновь земле возвращено.
Волн движенье круговое.
А. Тарковский
Не стало этих и тех не стало,
Не уберег
Кого-то Ленин, кого-то Сталин,
Кого-то Бог.
Ушел последний поэт России,
Не захотел
Остаться с нами, а мы, живые,
Уже не те.
Земля усохла, а небо взбухло,
А в нем дыра,
И дом, в котором живем мы, рухнул
Еще вчера.
Все это шуточки Бегемота,
Дурацкий Ганс.
Но ведь оставлен нам для чего-то
Последний шанс.
Так пей, Россия, гуляй, Россия,
Не соловей.
Когда поэта хоронили,
Пел соловей.
* *
*
Жил-был Арсений Тарковский — поэт, волшебник, бес.
И вот его не стало, и он с Земли исчез,
Как будто бы он не был, не существовал, не жил,
А женщины остались, которых он любил.
Одна на фортепьяно играет и поет,
Другая в киноцентре открытки издает.
Но что сказать о судьбе их — одна из них мой идеал,
Да я их знаю обеих, я ручки им целовал.
Малышев Игорь Александрович родился в 1972 году в Приморском крае. Получил высшее техническое образование. По специальности — инженер. Прозаик, автор книг “Лис” (М., 2003), “Дом” (М., 2008). Дипломант премии “Хрустальная роза Виктора Розова” (2007), премии журнала “Москва” (2001). Соредактор литературного интернет-журнала “Органон”. Живет в Ногинске. В “Новом мире” печатается впервые.
Журнальный вариант.
Всем подменышам посвящается
Подменыш — по народным поверьям, ребенок, подброшенный русалкой, лешим или иным лесным духом взамен похищенного человеческого дитя. Никто не знает, зачем они это делают и чего хотят достичь…
В дачном домике было темно, лишь маленькая свечка на столе освещала вокруг себя небольшой островок в океане мрака. Там и тут из темноты, словно скалы и рифы из черной воды, проступала простая дачная мебель — стол, шкаф с одеждой, полки на стене, кровать со вздыбленным, как девятый вал, одеялом. На островке света умещался край стола и детская
коляска, закрытая марлей от комаров. В коляске, тихо посапывая, спал ребенок. Еще недавно он плакал и капризничал, так что матери пришлось вставать и укачивать его. Сейчас она сидела на лавке, ухватившись за ручку коляски, и боролась с вязкой дремотой. Время было позднее, усталость взяла свое, и женщина заснула. Свеча медленно оплывала, скатываясь прозрачными восковыми слезами на блюдце, в котором стояла. Фитилек еле заметно подрагивал. Где-то за окном предостерегающе свистела ночная птица.
Сразу за стенами дачи, почти доставая их кончиками ветвей, начинался лес. Такой глухой, дремучий и болотистый, что даже самые отчаянные из дачников не решались ходить туда за грибами или пилить что-нибудь для своей надобности. Ночной лес тихо гудел под порывами налетающего ветра, черные верхушки елей недобро качались, словно танцуя какой-то древний и страшный танец. Где-то тихо скрипело старое дерево, то ли жалуясь на судьбу, то ли угрожая кому-то. В чаще раздавался глухой стук — леший ли гремел своей колотушкой, стволы ли деревьев ударялись друг о друга? Поди узнай. Темно… Страшно… Кто осмелится войти ночью в лесную чащобу?
Неожиданно в густой темноте под елками бесшумно промелькнула маленькая и корявая, будто изломанная, фигура. Прижимая к груди светлый комочек, она пробралась к светящемуся окну и заглянула внутрь.
Фитилек свечи испуганно задрожал. Странная фигура тихо прошла к коляске, осторожно приподняла марлю. На свету было видно, что существо похоже на пенек с корнями-ножками и руками из веток с длинными суставчатыми пальцами. Существо обильно поросло болотным мхом, из-под которого ярко, как угли костра в ночном лесу, горели два зеленых глаза. От ног его на полу оставались мокрые следы — по-видимому, оно пожаловало из гибельных лесных трясин, куда не рисковали забираться даже самые отважные следопыты и лишь птицы иногда залетали, забывшись.
