— Ну а если бы мы могли ее построить, к какой части дома ты пристроил бы ее?
Отец задумался.
— Наверное, к гостиной. Там было прохладнее всего.
Рума попыталась представить, что случилось бы, если бы отец принял такое решение, когда мама была еще жива. Она живо вообразила себе истерические мамины звонки, ее жалобы на своего неугомонного мужа и на то, что рабочие начинают сверлить и стучать слишком рано, вообразила, как в гостиной сносят стену. А потом мысленным взором нарисовала идиллическую картинку — довольные родители сидят в тени в плетеных креслах на открытой террасе и пьют чай. Легкий вздох невольно вырвался из ее груди. Родительский дом невозможно было представить без мамы, сердце рисовало ее образ помимо разума. Когда родился Акаш, Рума впервые поняла, что означает быть охваченной «благоговейным трепетом». Даже сейчас Акаш иногда возбуждал в ней это чувство — его совершенное маленькое тело, его ровное дыхание, кровь, которая четко разбегалась по его венам, его внутренние органы, действовавшие в полном согласии друг с другом, и все это совершенство — ее собственное творение! Плоть от плоти ее, как сказала мать, когда увидела Акаша в послеродовой палате. Только мама использовала другие слова — на бенгали эта избитая фраза звучала как «он сделан из твоей плоти и твоих костей». После рождения Акаша Рума стала замечать сверхъестественное в повседневной жизни. Но и смерть могла вызывать подобные чувства, теперь она знала это — человеческое существо, которое дышало, думало, волновалось по мелочам, хранило в голове мириады мыслей и чувств, занимало определенное место в этом мире, в одно мгновение могло превратиться в ничто, стать невидимым, потерять и форму, и содержание.
— Жаль, что я не видела твоей новой квартиры, — сказала она отцу. — У Адама пока не предвидится отпуска, но мы обязательно приедем к тебе, когда родится малыш.
— Да там нечего смотреть, Рума, только телевизор да диван, ну и мои вещи. Там и места не будет вас разместить. Это же не дом.
— Мне все равно хотелось бы на нее взглянуть, — сказала она. — А остановиться мы можем в гостинице.
— Вот глупости, даже и не вздумай, — резко сказал отец. — Тащиться в такую даль, чтобы посмотреть на обычную квартиру? Ты теперь сама мать, незачем везти детей неведомо куда.
— Но ведь вы с мамой возили нас в Индию почти каждый год!
— У нас не было выбора. Наши родители не хотели приезжать к нам в гости. Однако в нашем случае все как раз наоборот — я-то могу навещать тебя. — Отец прищурился и одобрительно осмотрел горизонт. — Да, я буду приезжать. Мне здесь нравится.
— Папа сажает цветы на заднем дворе, — сказала Рума Адаму, когда он позвонил ей поздно вечером.
— Да? Он что, собирается остаться, чтобы ухаживать за ними?
Его шутливый тон задел ее, она почувствовала себя обиженной за отца.
— Я не знаю.
— Уже четверг, Рума. Как долго ты собираешься себя терзать?
Но Рума уже не терзалась. Она хотела сообщить об этом Адаму, но потом передумала. Вместо этого она сказала:
— Я хочу подождать еще пару дней. Чтобы быть уверенной, что все идет гладко.
— Господи, Рум, — сказал Адам усталым голосом. — Он же твой отец. Ты знала его всю свою жизнь.
Но он был не прав, до сегодняшнего дня она многого не знала об отце. Например, она не знала, что ему будет комфортно жить в одиночестве, и не представляла, что ей так понравится жить с ним под одной крышей — за эти дни она ни разу не помыла посуду. За ужином он с одинаковым аппетитом ел все, что бы она ни приготовила, — рыбу на гриле или куриные грудки, поскольку готовить индийские блюда у нее не было сил, — а на обед довольствовался консервированным супом. Но больше всего ее изумляло отношение отца к Акашу. По вечерам отец стоял рядом с ней, когда она купала малыша, оттирая грязь с его коленок и локтей. Он помогал внуку надеть пижаму, почистить зубы, причесывал его влажные мягкие волосы. Когда Акаш заснул однажды прямо на ковре, отец заботливо подложил под его голову подушку и накрыл сонное тело пледом. Теперь Акаш настаивал на том, чтобы отец читал ему книги на ночь и спал в его постели внизу.
В первую ночь, когда Акаш решил переночевать в комнате отца, Рума потихоньку спустилась вниз, чтобы посмотреть, заснул ли ее сын. Она увидела луч света, выглядывающий из-под отцовской двери, и услышала его неторопливый голос, читающий «Зеленые Яйца и Ветчину»[3]. И она представила себе, как дед и внук лежат под одеялом, сдвинув головы и положив книгу на животы, и Акаш переворачивает страницы. Было очевидно, что отец не знал этой книги наизусть, как знала ее она, он читал медленно, запинаясь, делая паузы между предложениями, пытаясь говорить разными голосами, что создавало комичный эффект. Его старания тронули ее почти до слез, и, когда она стояла под дверью, слушая сказку, ей пришло в голову, что отец в первый раз в своей жизни влюбился. Она уже собиралась постучать и сообщить отцу, что давно пора выключать свет, но вместо этого тихонько повернулась и на цыпочках пошла к себе наверх, мельком позавидовав собственному сыну.
Посадки продвигались вперед в соответствии с планом. Конечно, он понимал, что все его усилия напрасны — он не мог представить себе ни дочь, ни зятя в саду, ухаживающими за растениями. Да они вообще не представляют, что надо делать, откуда? Через месяц его прекрасный садик зарастет сорняками, а листья обглодают червяки. Ну а с другой стороны, они же могут нанять садовника, денег у них вроде бы хватает. Конечно, ему ужасно хотелось посадить овощи, но он сдержал себя — за овощами требуется больший уход, чем за цветами. Сад получился достаточно скромный, всего лишь парочка медленнорастущих миртовых кустов, три куста разноцветных флоксов около деревьев, перед ними — ряд бледно-серой хосты, куст клематиса, который он посадил около крыльца, чтобы ему было куда виться, и в память жены — небольшая гортензия. Но все-таки не удержался: на расчищенном за кухней участке он посадил несколько саженцев помидоров, обсадив грядку бархатцами и незабудками — до осени оставалось достаточно времени, чтобы снять небольшой урожай. Он окопал дельфиниумы, взрыхлил землю, подвязал стебли, а вокруг воткнул дюжину луковиц гладиолусов. С каким наслаждением он возился в земле, только сейчас он понял, как ему этого не хватало — мягкой земли под коленями, черноты под ногтями, запаха прелых листьев, который въедался в кожу так, что даже душем не смыть. Да, скучно жить без этого, и, когда он вспоминал свой старый сад, он особенно сильно скучал по жене. Жена не помогала ему в саду, но она с благодарностью принимала его дары. В течение многих лет, после того как дети выросли и уехали из дома, она умудрялась использовать все овощи, что он ей приносил, готовя из них кушанья, о которых он раньше понятия не имел. К тому же, пока жена была жива, они часто принимали гостей, расставляли стол на лужайке, а напоследок одаривали обрадованных друзей плодами, выращенными собственными руками.
Он оглядел маленький участок Акаша, — мальчик сделал аккуратные кучки вокруг торчащих из-под земли карандашей и пластмассовых игрушек. Они закопали также монетки — много монеток, почти всю мелочь, что была у него в карманах.
— Когда вырастет сад? — крикнул Акаш из бассейна — он стоял на четвереньках, проводя по воде игрушечной лодкой.
— Скоро.
— Завтра?
— Не так скоро. На это требуется время, Акаш. А ты помнишь, что мы учили сегодня утром?
— Да! Да! — И Акаш громко продекламировал числа по-бенгальски от одного до десяти.
Ночью, когда Акаш заснул рядом с ним, он написал миссис Багчи открытку — решил, что так будет более надежно, чем посылать сообщение по мейлу с компьютера Румы. Он купил открытку с видом на залив Элиот, со всеми этими парусниками и паромами. Сам он залива не видел и вообще-то не любил посылать открытки из тех мест, в которых еще не побывал, но в данном случае выбора у него не было. Он составил текст на бенгали, на всякий случай, чтобы Рума не поняла, если увидит. «Я сажаю небольшой сад около дома Румы, — начал он. — Акаш подрос и посещает бассейн. Погода стоит приятная, дождей почти нет. Надеюсь, скоро увидимся в Праге». Он не поставил подписи. Он поискал в своем бумажнике и вытащил сложенный листок бумаги, на котором был записан ее адрес. Теперь он носил три адреса в бумажнике — сына, дочери и миссис Багчи, они хранились прямо за его правами и кредиткой. Он заполнил адрес по-английски, сверху написал ее имя.
Интересно, а где здесь находится почта? Что, если он попросит у Румы марку? Что она может заподозрить? Он, конечно, мог отвезти открытку назад в Пенсильванию и опустить в ящик там, но это выглядело бы глупо. Что же такое соврать Руме? Решено, он скажет, что ему надо отправить счет. Да, счет, это вполне уместно. В двух милях от их дома он видел почтовый ящик, он может кинуть туда открытку по дороге в аэропорт. Только пока надо ее спрятать. Ну и куда же? В этой комнате вообще ничего невозможно скрыть — сплошные гладкие поверхности, все углы на виду, даже шкаф практически пустой, только пара его рубашек висит на плечиках. Каждый день, он не знал, когда именно, Рума приходила в его комнату, чтобы заправить постель, забрать в стирку грязную одежду, вытереть капли воды на стенках раковины и душевой кабины, оставшиеся после приема душа. Он сначала решил положить открытку во внутренний карман пиджака, но ему было лень шевелиться. Немного поколебавшись, он вложил ее в путеводитель по Сиэтлу, лежащий на прикроватной тумбочке, а потом на всякий случай даже убрал его в ящик.
