Я намеренно оставил фразу незавершенной и, прикурив сигарету, громко щелкнул крышкой зажигалки. Часто затягиваясь, я раздраженно пускал дым и наблюдал за ними сквозь синеватые клубы, повисшие над нашим столом. Мне бы хотелось сделать мой взгляд теплым и дружеским, мне бы хотелось пылко обнять обоих… и в то же время я ненавидел их за то, что они такие, какие есть.
Алекс и Шам внимательно слушали меня, но все сказанное, казалось, их совершенно не трогало. У меня даже возникло впечатление, что между нами встала прозрачная стена. С одной стороны находились они оба — такие близкие, такие невыносимо сплоченные, с другой — я один, суетливый и глупо ухмыляющийся.
Шам слегка пожал плечами и, посмотрев на меня с насмешливым видом, с иронией произнес:
— Вот как? Несчастные влюбленные?
Так началась наша… как бы это назвать? Дружба? Изначально послужив поводом для идиотского пари, они пылающим болидом ворвались в мою, а если быть более точным, то в нашу с Мари жизнь… Их образ, по правде говоря, довольно бледный, который хотел навязать мне Верне, постепенно распался надвое, но каждое утро эти половинки вновь и вновь стремились слиться в единое целое. И вот, к моему превеликому удивлению, я вдруг понял, что мне необходимо ежедневное — я бы даже сказал постоянное — присутствие этого двойного существа. Тем не менее было бы слишком просто свести наши первые контакты к банальной любви с первого взгляда… Тогда к чему?.. К желанию обладать Алекс?.. К дружбе с Шамом?.. К любовному интересу по отношению к образованному ими единству, каким были Гарольд и Роберта, воспоминания о которых преследовали меня столько лет? Вероятно. Именно так — вероятно! Но очень скоро мне пришлось понять то, о чем говорил мне мой рассудок, и признать, что в тех людях я искал не их самих, а нечто иное. Это загадочное нечто производило на меня сильнейшее впечатление, и именно им мне хотелось бы завладеть. Несомненно, это были флюиды, витавшие вокруг них. Да, именно так! Слова были излишни: Алекс и Шам хоть и были разными по своей природе, в незримом свете флюидов они выглядели сделанными из одного и того же теста. Прошло уже пятьдесят лет, и сегодня мне трудно, практически невозможно четко выявить природу тех чар, которые действовали не только на меня, но, как мне кажется, и на них самих. Почему они меня не отталкивали? То, что я купил у них несколько картин, конечно же, не могло быть причиной такой терпимости по отношению ко мне. Тогда в чем тут дело? И снова мне следовало бы признать, что эта любовь-страсть — выражаясь словами Верне, — эта взаимная одержимость, так сильно державшая их в своей власти, нуждалась, — как в случае с Гарольдом и Робертой, но в отличие от них вполне наивно, — в эротическом взгляде постороннего человека, такого рафинированного эстета, как я.
Мои цели менялись ежеминутно. Я желал Алекс, без него, ее одну и только для себя, но, представив ее без Шама, начинал думать о них обоих, а значит, и о том гармоничном единстве, которое они образовывали. До сих пор я считал себя весьма свободным в любви, но совершенно неожиданно почувствовал, что жажду его одобрения. То вдруг я хотел сохранить установившиеся между нами троими взаимоотношения, продолжая выполнять свою «миссию» ангела-разрушителя, вбивающего клин между Алекс и Шамом. По правде говоря, я бы предпочел, чтобы Шам настолько привязался ко мне, что сам предложил бы мне Алекс… как это делается, например, на Востоке — достаточно прочитать «Тысяча и одну ночь», — или в некоторых племенах, свободно практикующих то, что было отвергнуто нашим обществом как проявление крайней распущенности нравов. А почему бы и нет? Почему бы ему не отдать ее мне на некоторое время, потом я бы вернул ее… Короче говоря, я хотел заполучить их во всей простоте и сложности характеров, чем они походили на меня самого; я жаждал их, лишенных всяческих тормозов и запретов и в тоже время настолько стесненных, что малейшее нарушение равновесия могло стать источником боли и скандальных наслаждений; да, я желал их — недоступных и все-таки достижимых неведомыми путями. И, хотя я не желал потерять их, меня снедала навязчивая мысль обладать Алекс, оставляя нетронутой, как нетронутыми остаются женщины куда более близкие, чем настоящие, которых, идя навстречу нашим тайным страстям, нам предлагает безумная сила кинематографа. Одним словом, соблазнив Алекс, я избавился бы от навязчивой идеи ее соблазнения. Я мог бы, на время вклинившись в этот влюбленный ансамбль, изменить стратегию и, напротив, помочь этому влюбленному ансамблю выжить в мире, не приспособленном для существования подобного отклонения от нормы. Я уже видел себя в роли ангела-хранителя «четы». Поимев Алекс, и затем великодушно вернув ее Шаму, я становлюсь «верным другом, на которого можно положиться». Таковым было мое подспудное желание видеть ситуацию, вполне заслуживающую того, чтобы назвать ее классической.
Упоминая здесь об этих раздражающих пересмотрах собственных решений, я хочу показать, насколько встреча с Алекс и Шамом изменила нормальное течение моей жизни, жизни актера, на которого махнула рукой его собственная жена, в одночасье превратившаяся в один из идолов, сотканных из лучей света и ставших объектами поклонения. Словом, со временем ситуация сложилась таким образом, что, если я не мог удержаться, чтобы не заскочить к ним на мансарду без предупреждения, то прежде всего потому, что не мог обойтись без них, а не из желания выиграть пари, которое заключил с Жаком Верне… Конечно, каким-то удивительным образом мне казалось, что я выиграл это пари, причем не единожды, а бесчисленное множество раз. Известно, что интеллектуальная усталость или серьезная эмоциональная травма иногда порождают краткие галлюцинации, при которых вы воспринимаете текущий момент не как незнакомую реальность, а, скорее, как многократно повторяемые воспоминания, подобные бесконечным отражениям в зеркальном лабиринте из фильма «Леди из Шанхая»[25]. Кому не доводилось испытывать — причем не раз в жизни — довольно банальный шок от ощущения уже пережитого момента, находясь в совершенно новой ситуации? Смущающее впечатление повторения возвращает вас в этот уже прожитый якобы миг, как если бы некое воспоминание, более глубокое, чем ваша обычная память, жило в вас с незапамятных времен. Это явление смутного воспоминания Ницше[26] назвал вечным возвращением. Прекрасная находка! Но что он подразумевал под вечным возвращением? Как он логически представлял себе круг, в котором ситуации повторялись до бесконечности? Душевная болезнь помешала ему довести этот парадокс до крайности. Я же собирался рискнуть и сделать это. Лично у меня сложилось поэтически-научное представление об этом феномене… и я рассчитывал разобраться в нем с отстраненностью и ироничностью, которые свойственны этим записям и никоим образом не должны изменить им. Зачем мне сомневаться в этом вечном возвращении, более того, с какой стати я буду отрицать его существование, когда думаю о том, что пережил с Алекс и Шамом? Во всяком случае, для меня это была несомненная «повторная встреча». Скажем, я «узнал» в Алекс… да и в Шаме тоже, — но в меньшей степени — одну из бесконечно повторяющихся встреч между ними и мной. Допустим, это случалось бесконечное количество раз. Чтобы постичь масштаб этого явления, занятного и в то же время серьезного, нужно смело признать, что бесконечность времени является одним из наших немногих достоверных представлений о вселенной. Такие понятия, как всегда или никогда в жизни, должны восприниматься с полным осознанием их смысла. Нет ни начала, ни конца. Исходя из этого посыла, концепция вечного возвращения кажется сама собой разумеющейся. Поскольку базовые элементы, из которых складываются объекты мироздания, являются неизменными, а их сочетания, естественно, сводятся к нескончаемым и одинаковым комбинациям, почему — раз нет ни начала, ни конца времен, — да, почему в тот или иной момент то, что когда-то уже существовало, не появится вновь в своей прежней форме и точно в той же внешней среде? Раз так, то при практически бесконечном количестве комбинаций и бесконечности самого времени, в бездне, где все без конца уничтожается и переделывается, непременно вновь должны возникать те же люди в той же обстановке и в те же «времена», и так раз за разом, поскольку ничто не ограничивает подобного рода игру элементов, сочетаемость которых не подчиняется правилам, потому что ареной для этого вечного возвращения будет бескрайность бесконечного нигде, где все может снова появляться с фатальной неизбежностью и постоянством. Согласитесь, вполне доступно для человека с широким складом ума, способным осознать этот несравненный парадокс. Таким образом, если говорить серьезно, я воспринял идею уже пережитого для определенных ситуаций, которые обязательно должны были повториться в тот или иной момент, как они повторяются бесконечное количество раз в те или иные моменты. Ну вот, теперь не трудно понять, почему, когда я увидел Алекс и Шама якобы впервые, у меня не возникло никаких сомнений относительно результата нашей вечной встречи. Я обладал Алекс бесконечное количество раз, и бесконечное количество раз дружба с Шамом оставалась для меня нерушимой. Это было заложено во мне, в нас, как одна из многочисленных элементарных комбинаций вечной истории великой бесконечности вселенной. Все трое, мы были, очевидно, пленниками этой игры, и я был здесь для того, чтобы довести ее до надлежащего завершения.
