Ты можешь презирать меня, сколько твоей душе угодно, я сам себя презираю в десять раз больше. Я не мастер лицемерия, обмана и подхалимства. В нашей стране все обладатели этих качеств владеют дворцами и поместьями…
На этом я кончаю. Второе письмо ты получишь завтра, если в полночь меня не разбудит дьявол и не уговорит освободиться от этой глупой шутки, именуемой жизнью, в которой мне выпала роль презренного шута…»
«Дорогой друг!
Уверяю тебя, я готов был бежать куда угодно, когда Саид привел меня за руку во дворец Ниамат-паши. Я был подавлен и разбит. „Моя честь будет сейчас продана, и я утрачу ее навсегда“, — подумал я. Но повернуть назад нельзя, этого не допустит мое тело, высохшее от голода. Сотня гиней танцевала перед глазами, словно обнаженная гурия… Вслед за Саидом я вошел в роскошную гостиную и присел на край дивана, а лицо мое, отражая мои колебания, переливалось всеми красками заходящего солнца.
Спустя некоторое время Саид-эфенди вдруг вскочил и согнулся с проворством, свидетельствовавшим о хорошей выучке. И я услышал его хриплый шепот, предупреждающий меня, что пришел его превосходительство паша. Я тоже поднялся. Паша уставился на меня, потом пожевал губами, словно желая сказать, что с такими фруктами ему еще не приходилось встречаться.
— Это ты тот человек, которого мы ждем? — выдавил он из себя наконец…
Продажа моей чести состоялась. Паша лаконично сообщил мне о моих обязанностях: я должен формально засвидетельствовать у судьи в присутствии его секретаря свое вступление в брак с Джаниной-ханум, а утром получить сто гиней и убираться восвояси. Не успел я и слова вымолвить в ответ, как в гостиную вошла сама Джанина-ханум.
Здесь я ненадолго прерву свой рассказ. Переведи немного дух, как и я его перевел в тот момент. Я опишу тебе ее внешность. Красота этой женщины так совершенна, что рядом с ней чувствуешь себя жалким и смешным. Но стоит ей взглянуть в твою сторону, и тебе кажется, что ты перелетел в другой, волшебный мир. Ее губы словно созданы для обольщения и искушения, перед которым, клянусь Аллахом, не устоять и святому… Весь ее облик разбудил в моем бедном сердце какие-то новые волнующие чувства…
Я был ошеломлен. Рядом с этим неземным существом стоял ее муж — Джамаль-бек или Джамаль-паша, не знаю, как его величать, хотя, как бы он ни звался, этот человек родился под счастливейшей звездой — ведь ему принадлежала такая красавица. Это был невысокий бледный мужчина, с усиками, тонкими, как брови танцовщицы.
Пата кивнул в мою сторону и объяснил дочери, кто я такой. Мне было так стыдно, что на лбу у меня выступили капельки пота. Джанина-ханум подошла ко мне и стала разглядывать мою саженную фигуру, как будто желая определить, сколько я могу стоить. Потом глаза ее блеснули, и, повернувшись к Джамаль-беку, она что-то шепнула ему на ухо. Тот в ответ издал какое-то подобие смеха, напоминавшее мяуканье кошки, когда ей наступают на хвост.
— А когда мы устроим эту свадьбу, дорогой папочка? — спросила Джанина у отца.
— Вечером, сегодня вечером после захода солнца в нашем загородном доме, чтобы не было лишнего шума.
Джанина снова внимательно осмотрела меня и сказала:
— Тогда пусть он сейчас поедет с нами в „Аризону“. Должна же я хоть немного привыкнуть к нему.
Эта избалованная и своенравная девчонка требовала, чтобы я отправился с ними в ресторан. Мне вспомнилась собачка, которую я видел вчера на улице Фуада Первого; ее тащила на цепочке проходившая мимо красавица. Мне казалось, что я сейчас был очень похож на ту собачку.
И вот я в ресторане, смущенно сижу за столиком. Всякий раз, как я отрываю взгляд от своего бокала, глаза мои встречаются с серьезными, задумчивыми глазами Джанины. К нам подошел какой-то почтенный господин, поздоровался с моими спутниками и предложил паше и Джамаль-беку познакомить их с одной из жен иракского принца. Мы с Джаниной остались одни. Она улыбнулась мне и спросила:
— Где вы работаете?.. Кто вы?
— В настоящее время?.. Наемный муж.
Джанина засмеялась, потом покачала головой и повторила свой вопрос серьезно.
Я не знал, что ей ответить, и молчал. Как я мог объяснить, что я безработный, что моей профессией стала теперь не работа, а ее поиски, что в моем кармане лишь полтора куруша, а весь мой „гардероб“ состоит из белой рубашки и вот этого костюма.
Мое молчание становилось невежливым, и я попросил у нее разрешения выпить стоявший передо мной бокал писки. Она чокнулась со мной и приготовилась слушать.
И я стал рассказывать ей о себе: о каморке, в которой живу, о своих товарищах и знакомых, о том, как мы убиваем время по вечерам, о разных приключениях, случавшихся со мной во время многочисленных скитаний в поисках работы, и даже о полутора курушах, бренчавших в моем кармане. Я говорил обо всем этом с улыбкой, шутил и смеялся. Джанина пересела ближе ко мне, положила голову на руки и внимательно слушала мои слова, как будто удивляясь, как это я мог оставаться таким беззаботным при той нищенской жизни, которую вел.
Внезапно она очнулась от задумчивости и спросила, лукаво улыбаясь:
— А танцевать вы умеете?
И вот мы кружимся с ней по залу. У меня на груди лежит ее головка, чудный запах волос щекочет мои ноздри, теплота ее тела пьянит и волнует меня. Сердце стучит так громко, что ей, наверняка, слышны его удары…
— Вы любили кого-нибудь?.. Кто она?.. Она красива?..
— Нет, мне нельзя позволять себе подобную слабость, — после некоторого раздумья ответил я. — Какая же девушка откликнется на любовь бродяги!
Джанина подняла на меня глаза, и мне показалось, что в них промелькнула радость…
Я сижу рядом с шофером в роскошной машине, которая мчится по темным улицам Каира. Сзади сидят паша, секретарь судьи, Джанина и Джамаль-бек со своим другом. Мы едем продавать мою честь… Через полчаса мы уже в гостиной загородного дома паши. Несколько несложных формальностей — и „бракосочетание“ состоялось.
Сначала было решено, что после подписания брачного свидетельства все останутся в доме до утра, чтобы присутствовать при оформлении брака Джанины и Джамаль-бека. Но вдруг зазвонил телефон, и Джамаль-беку сообщили, что заболела его мать. Все растерялись. Лишь одна Джанина не пала духом и принялась уговаривать бека и пашу скорее возвращаться в город. Сама же она почувствовала себя такой утомленной, что решила остаться здесь до утра. А завтра отец вернется за ней и отвезет домой. Паша и бек уехали.
Все это время я сидел в гостиной у окна и делал вид, будто сосредоточенно изучаю небо. Когда все уехали, Джанина повернулась ко мне и позвала сесть рядом с ней.
Но я, боясь выдать чувства, кипевшие в моей груди, отрицательно покачал головой. И, сославшись на усталость, попросил слугу проводить меня в предназначенную мне комнату.
Закрыв за собой дверь, я бросился на кровать и задумался. Я начал курить, чувствуя, что нервы мои дымятся вместе с сигаретами. За окном слышалось журчанье воды, кваканье лягушек, шелест пальмовых ветвей…
Около полуночи дверь моей комнаты скрипнула и отворилась. Я не обернулся, уверенный, что это кто-нибудь из слуг. И вдруг у своего изголовья я увидел Джанину. Она была в легкой ночной рубашке, пышные волосы волнами ниспадали на обнаженные плечи… Должен тебе признаться, дорогой друг, что я не смог устоять и поддался чарам этой женщины, словно созданной для безумной любви. Представь себе: темная ночь, напоенная еле уловимыми ароматами, тишина и уединение… Она лежала рядом со мной до утра, а когда начало светать, легко поднялась и ушла, нежно поцеловав меня на прощание…
Днем приехал Ниамат-паша. Он рассказал, что мать Джамаль-бека тяжело больна и поэтому бек остался с ней. Сейчас паша и Джанина поедут в город. Он еще что-то говорил, но я плохо понимал его. Мною овладело какое-то тупое отчаяние, и мне захотелось горько плакать от жалости к себе — самому обиженному и обездоленному человеку на земле. Паша, казалось, был удивлен моим молчанием и растерянностью. Я же, словно в тумане, шел за ним следом, пока мы не остановились у комнаты Джанины. Постучав в дверь, паша обернулся ко мне, вынул из кармана бумажник и протянул мне сто гиней.
— Ты свободен, — сказал он мне.
С ненавистью и отвращением посмотрел я на протянутые мне деньги и отрицательно покачал головой.
— Нет, паша, я не хочу этих денег. Я готов ждать, когда Джанина-ханум разведется снова.
Не успел Ниамат-паша прийти в себя от изумления, как дверь открылась и на пороге показалась Джанина. На лице ее играла радостная улыбка, от всей фигуры веяло свежестью утра. Подойдя ко мне, она нежно поцеловала меня. Потом повернулась к ошеломленному отцу и непринужденно справилась о здоровье матери Джамаль-бека. Паша широко открыл рот и несколько раз судорожно глотнул воздух. Он собирался потребовать от дочери объяснений, но Джанина опередила его. Взяв меня за руку, она сказала:
