Когда Эдварду показалось, что он догоняет человека в темном, тот исчез под сводами арки. Не желая упустить незнакомца, Эдвард добежал до арки, но тут навстречу ему вышел Пауэл. Невозмутимый, бесподобный, сияющий Пауэл.
— Ну как, профессор, нашли что-нибудь?
— Ничего. Если не считать человека, одетого, как одевались в прошлом веке художники. — Эдвард бросил взгляд на безупречный темный пиджак Пауэла. — Он только что прошел под эту арку. Я бежал за ним. Но вы… вы же должны были столкнуться с ним нос к носу!
Эдвард быстро миновал арку и окинул взглядом кладбище. Длинная, обсаженная деревьями аллея была пустынна, если не считать медленно уходящей девушки. Это была та самая девушка, которую он так неосторожно принял за Лючию.
«Странно, — подумал Эдвард, возвращаясь к Пауэлу, — готов поклясться, что видел, как тот человек вошел под арку».
Эдвард перехватил внимательный, сочувствующий взгляд атташе по культуре и воскликнул с отчаянием:
— Пауэл, дорогой мой, уж не думаете ли вы, что я повредился умом?! — И, жестом пригласив Пауэла следовать за собой, он почти бегом направился к надгробию, возле которого только что стоял незнакомец в костюме художника.
Склоненная женская фигура на невысоком постаменте была воплощением скорби.
Надгробный камень сохранил надпись: «МАРКО ТАЛЬЯФЕРРИ, ХУДОЖНИК». И ниже — даты рождения и смерти.
— «Родился 31 марта 1834 года», — прочитал Эдвард. Земля качнулась у него под ногами. — Я появился на свет в этот же день, только сто лет спустя.
Пауэл хохотнул:
— Осторожно, Форстер, смотрите не умрите в тот же день, что и он. Точно так же, сто лет спустя. До тридцать первого марта остается всего неделя. Только чур, сначала прочтите вашу лекцию!
— «Умер 31 марта 1871 года». — Голос Эдварда дрогнул, когда он читал эту строчку.
Полыхая вполнеба, догорал величественный римский закат. С бельведера на холме Пинчо эту мрачную и никогда не приедающуюся картину наблюдали десятки людей. Из века в век повторялось это зрелище, и люди из века в век приходили сюда, как за отпущением грехов. И уходили, молчаливые и потрясенные.
Постепенно зеленые аллеи холма погрузились в сумрак и первые звезды загорались в темно-синем небе — небе Вечного Города.
Закончив ужин, Эдвард и Оливия пили кофе на террасе «Казино Валадье» — одного из самых знаменитых ресторанов Рима. Внизу, как отражение звездного неба, сверкал огнями город. А на террасу залетали запахи и шорохи весеннего парка.
— Итак, дорогая, тебя интересовали подробности, и ты их получила. Как видишь, дурацкая история! Если бы мы не знали друг друга уже столько лет, я бы не рискнул выставлять себя в смешном свете. Меня обвели вокруг пальца, как мальчишку.
Но Оливии было не по себе. Кутая голые плечи в меховую накидку, она смотрела на Эдварда своими прозрачными глазами с огромными черными зрачками.
— А Пауэл? Что он говорит?
Эдвард взял из рук Оливии медальон, который она перед тем долго рассматривала.
— Пауэл? Пауэл в своем амплуа. Он смеется. Он с легкостью доказал мне, что все случившееся — только цепь совпадений. И отказывается видеть в этом что-либо другое.
— А как он объясняет письмо, присланное тебе в Лондон? Ведь с этого все и началось. С письма и с фотографии площади.
— Он считает, что это шутка какого-нибудь умника. Подобными мистификациями тешили себя интеллектуалы всех веков. История литературы знает их множество.
— Это Пауэл так считает?
— Ну, он не исключает и другой возможности: письмо написано тем самым полковником, потомком художника Тальяферри. Ты, кстати, знакома с полковником?
Вопрос, казалось, застал Оливию врасплох.
— С чего ты взял?
— Он ведь коллекционирует старинные часы, а я знаю, что твой друг, — он улыбнулся, — барон Россо, увлекается антиквариатом. Коллекционеры — особая публика. Они все друг друга знают.
— И однако я не помню, чтобы Лестер говорил когда-либо о полковнике.
Эдвард, прищурившись, глядел на мерцающие внизу огни Вечного Города и вдруг в одной из аллей парка заметил человека. Увидев, что на него смотрят, человек скрылся за деревьями.
Оливия тронула Эдварда за руку:
— А площадь? Ты нашел ее?
— Что? — Эдвард обернулся к ней.
— Площадь. Ты узнал, где она находится?
— Секретарша Пауэла обещала выяснить. Если эта площадь и существует, то она как-то здорово упрятана в недрах Рима, настолько, что почти никому не известна. Выпьешь еще что-нибудь?
— Двойной коньяк. Надо успокоиться. У меня мурашки по коже бегают от твоей истории.
Эдвард подозвал официанта.
— Странная история, не правда ли?
— Странная — слабо сказано. Таинственная и даже страшная история. Наверняка я не усну сегодня ночью. Смотри, еще приду и разбужу тебя, — кокетничала Оливия машинально. Мысли ее были заняты другим.
Эдвард улыбнулся и заказал официанту один двойной и один простой коньяк. Оливия продолжала:
— А этот художник родился именно тридцать первого марта?
Эдвард утвердительно кивнул:
— И в тот же день, когда родился, — умер. Тридцать первого марта 1871 года. Словом, если видеть во всем этом логику, то через несколько дней эта неприятность может произойти и со мной.
— Эдвард! — Оливия была не на шутку напугана, хотя и пыталась придать своему восклицанию ироническую интонацию.
— И кража сумки во всей этой истории не самое важное звено. Кто-то по совершенно неизвестной причине морочит мне голову, может быть, пытается запугать меня. Но я готов ко всему. И выбить меня из колеи никому не удастся.
— Они как будто стараются убедить тебя, что между тобой и давно умершим художником существует некая мистическая связь. Эта девушка… Лючия… Она ведь сказала, что ты похож на него… Полковник посылает тебя в кафе «Греко», где ты видишь портрет… А потом еще кто-то звонит тебе насчет английского кладбища…
Оливия осеклась, перехватив изумленный взгляд Эдварда.
— Лючия?! Откуда ты знаешь ее имя?! Я ведь не говорил…
Оливия испугалась:
— Не говорил? Ты уверен?
— Абсолютно уверен.
— Да что ж такое?! — Бокал с коньяком задрожал в руке Оливии. — Я ведь не могла это придумать. Может, кто-то внушил мне его…
— Внушил? Брось! Давай не будем использовать мистическую терминологию.
Оливия протестующе взмахнула рукой, и часть коньяка выплеснулась на скатерть.
— Дорогой мой, но я во все это верю. И всегда верила. Некоторые явления мы объяснить просто не в силах…
— Нет-нет. Моя история не имеет ничего общего с мистикой. Зачем выставлять себя на посмешище… Та девушка… Лючия… Живая девушка — из плоти и крови. Очень красивая, между прочим. Классический тип римлянки.
Но Оливия настаивала на своем с детским упрямством:
— Эта твоя красавица сказала, что знает Джаннелли, а та утверждает, что в глаза ее не видела.
— И что из этого?
— Она явилась именно тебе, а не кому-нибудь другому. Она захотела вступить в контакт именно с тобой.
Эдвард улыбнулся — горячность Оливии его забавляла.
— Успокойся, дорогая. Все эти «феномены» — не более чем суеверие и воспаленное воображение.
— Ты заблуждаешься! По-настоящему проникнуть в эту сферу мешает вот такой неоправданный скептицизм. — Она допила коньяк и продолжила без видимой связи: — Во всяком случае, не доверяй Джаннелли. В этой жгучей особе есть что-то подозрительное, беспокойное.
Эдвард рассчитался с официантом. Они спустились по небольшой лестнице с террасы и продолжали разговор уже в аллее парка.
— Я заметил, что Салливану не нравится, когда ты называешь его бароном Россо.
— А мне приятно его злить. Вообще-то человек он неплохой и, наверное, по-своему любит меня. — Она покосилась на Эдварда. — Только он постоянно в разъездах, а я сижу одна…
— Все понятно. И как же ты убиваешь время? Слушаешь классическую музыку?
Оливия невесело рассмеялась:
— Денно и нощно. Можно сказать, только этим и занимаюсь. — И она взяла Эдварда под руку.
Так, беседуя, они медленно спускались на площадь дель Пополо.
Человек, до сих пор следивший за ними, скрылся в другом направлении. Это был тот самый невысокий худощавый господин средних лет, который не спускал с Эдварда глаз на открытии выставки в британском посольстве.
* * *
В этот вечер в большом зале антикварного салона на площади дель Пополо царило оживление. Повсюду: на полу, на столах, в витринах, на стенах — были расставлены, разложены и развешаны предметы, предназначенные для продажи на аукционе: мебель, картины, утварь, ювелирные украшения.
С небольшого помоста аукционист вел торги.
— Номер сто четырнадцать. — Он говорил с профессионально-занудной интонацией. — Бра деревянное, позолоченное, с инкрустацией. Пятнадцать тысяч лир.
Кто-то из публики поднял руку. Одна за другой потянулись другие руки. Каждый жест означал повышение ставки. Аукционист тотчас вслух повторял предложения покупателей:
