Мне понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя, — я не мог общаться с детьми в таком состоянии. Поэтому я сказал им, чтобы они ехали обедать в деревню, а сам сел в лодку и стал грести на середину озера.
Отплыв как можно дальше от берега, я, сложив весла, отдался на волю волн. Я пытался заглянуть в лицо правде, которую только что узнал.
Тяжелее всего было сознавать, какая это чудовищная несправедливость. Ведь если есть Всевышний, перед которым надо оправдывать свое пребывание на этой земле, то Джейсон заслужил это право на жизнь больше, чем кто-либо, кого я знал.
Мне хотелось плакать, но слезы не шли. И я просто сидел в лодке, силясь понять, как такое могло случиться, и все думал, каких действий ждал бы от меня Джейсон.
Когда я наконец приплыл обратно, то позвонил его родителям в Лонг-Айленд. Домоправительница сказала, что они накануне ночью улетели в Израиль. На похороны. Тогда я подумал, может, мне тоже стоит полететь. Но когда спросил об этом, она сообщила, что похороны назначены на сегодня. Оказывается, по еврейской традиции хоронить нужно очень быстро. Значит, пока я тут впустую болтал по телефону, его, наверное, уже опускали в землю. Я поблагодарил даму и повесил трубку.
Когда Энди и Лиззи вернулись после обеда, я усадил их на крыльце и постарался рассказать им о своем старинном друге. Думаю, они уже знали его заочно, ибо все, кто учился со мной в Гарварде, говорили о нем как о великом спортсмене. И кто бы ни вспоминал наш выпуск, тут же всплывало имя Джейсона. Дети терпеливо слушали, пока я рассказывал им о героизме моего друга, но я видел, для них это что-то вроде пересказа фильма с участием Джона Уэйна.
Я пытался как можно понятнее донести до них мысль, что он пожертвовал своей жизнью ради благородного дела. Но все равно их это не очень-то впечатлило.
А еще я объяснял, что и в нашей стране до Вьетнама такое тоже случалось. Люди сражались, защищая свои принципы. А потом я решил приблизить эту тему к нашей семье и сказал, что ради этого и наши собственные предки воевали с британцами в 1776 году.
Энди вообще не любит, когда я рассказываю подобные вещи. И совершенно не воспринял мою проповедь.
Он сказал мне, что я никак не врубаюсь: этому миру нужно избавиться от войн. И никакому насилию нельзя искать оправдание.
Ладно, я не собирался с ним спорить. Подумал, наверное, это возрастное и скоро пройдет. В любом случае, что может какой-то избалованный подросток знать о принципах?
Даже Лиззи стала проявлять нетерпение. Поэтому я закончил свою речь, сказав, что мне надо ехать в город и купить еще петард для салюта.
Это неожиданно заинтересовало Энди. Он спросил, не собираемся ли мы еще раз отметить Четвертое июля.
Я ответил, что это будет нечто особенное.
Мы запустим сегодня ночью несколько петард и устроим салют в память Джейсона Гилберта.
Свои первые месяцы на посту специального советника президента по национальной безопасности Джордж Келлер провел, в буквальном смысле этого слова, в воздухе. Он сопровождал президента Форда и госсекретаря Киссинджера (с толпой журналистов) во время визитов в Пекин, в Индонезию и на Филиппины. Кэти, конечно же, понимала, что это не те поездки, куда берут с собой жен. Поэтому она сама находила себе занятия: участвовала в работе штаба агитационной кампании сторонников поправки о равных правах и приводила в порядок холостяцкую квартиру Джорджа.
Едва они вернулись из этой поездки, как Киссинджер снова подхватил Джорджа, и на реактивном самолете Военно-воздушных сил они полетели в Россию — ради отчаянной попытки спасти переговоры ОСВ[80].
В их отсутствие в Конгрессе усилились нападки на действия Киссинджера. Госсекретарь, всегда болезненно воспринимавший публичную критику, был в отчаянии. Однажды Джордж нечаянно услышал, как Генри разговаривает по правительственному телефону с Вашингтоном из здания американского посольства в Москве:
— Господин президент, если я действительно утратил доверие своих соотечественников, то мне ничего не стоит подать в отставку.
Джордж сидел, затаив дыхание, и гадал, как Джеральд Форд отреагирует на театральное предложение Генри уйти со сцены.
«Когда-нибудь они выведут его на чистую воду и действительно примут отставку. И госсекретарем станет кто-то другой. Может быть, я».
С февраля Вашингтон стал уделять больше внимания внутренним делам. Для Джеральда Форда это значило добиться расположения общественности перед предстоящими в ноябре выборами и не позволить Рональду Рейгану узурпировать право выдвинуть свою кандидатуру от Республиканской партии, поскольку такая угроза существовала.
Проблема Джорджа Келлера тоже касалась дел домашних, и в самом буквальном смысле этого слова. Кэти хотела иметь детей. Когда он уверял ее, что у них впереди еще много времени, жена напоминала ему, что моложе она не становится.
— Неужели тебе совсем не хочется стать отцом? — уговаривала она его.
— Какой же из меня отец? Разве может такой эгоист, как я, уделять время своему ребенку?
— Ага, вот видишь, значит, ты уже думал об этом.
— Да, немного.
На самом деле он думал об этом больше чем немного. Как только они поженились, он уже догадывался, что Кэти мечтает стать матерью.
У всех друзей были дети. Даже у Эндрю Элиота, который как-то заметил в шутку: «Ты должен попробовать, Келлер. Видишь, если даже я смог завести детей, то и каждый сможет».
Но что-то внутри него сопротивлялось этой перспективе. Кэти чувствовала, что он чего-то опасается, и ей хотелось верить, что причиной всему — его сложные, противоречивые отношения с собственным отцом. И она старалась заверить мужа, что он сможет дать ребенку то, чего сам недополучил когда-то.
В каком-то смысле она была права. Но это была всего лишь часть правды. В глубине души он был зол на себя и мстительно считал, что слишком виноват и не заслуживает права быть родителем.
Киссинджер и Джордж во время второй встречи на предвыборных дебатах между президентом Фордом и его соперником от Демократической партии, Джимми Картером, 6 октября 1976 года, сидели как на иголках.
Оба поморщились, когда Форд ляпнул опрометчивую фразу, что Восточная Европа «свободна от советского влияния».
После этих слов Генри наклонился к Джорджу и язвительно шепнул:
— Хорошо же вы его проконсультировали, доктор Келлер.
Джордж покачал головой. Сразу после окончания дебатов он спросил у Киссинджера:
— Ну, что ты думаешь? Государственный секретарь ответил:
— Думаю, если завтра в Польше не случится революции, мы с тобой остались без работы.
Киссинджер оказался прав. В день выборов американские избиратели отправили Джимми Картера в Белый дом управлять страной, а Джеральда Форда — в Палм-Спрингс играть в гольф. Отныне Вашингтон будет принадлежать демократам — по крайней мере, в ближайшие четыре года. А тем, кто, как Джордж Келлер, тесно сотрудничал с республиканцами и проводил их политику, здесь места не было. По иронии судьбы, кабинет Джорджа займет его первый покровитель в Гарварде, Збигнев Бжезинский. (У него промелькнула мысль — а на ту ли лошадь он поставил.)
Кэти втайне радовалась, что все так обернулось, поскольку ей уже опротивел родной город. А еще она ревновала мужа к своей сопернице — политике.
После первоначального разочарования Джордж приступил к поискам новой работы. Он отверг приглашения нескольких университетов вести занятия по системе государственной власти, а также предложения от нескольких издательств написать книгу о своем пребывании в Белом доме. Он был уверен, что для такой книги время еще не настало, ибо надеялся туда вернуться.
Вместо этого он предпочел стать консультантом по международной торговле во влиятельной нью-йоркской консультационной фирме Пирсона Хэнкока. Предполагаемое вознаграждение превосходило самые смелые ожидания.
Он даже сказал Кэти в шутку:
— Теперь я даже хуже, чем капиталист. Я — плутократ.
Она улыбнулась в ответ и подумала, как было бы мило, если бы стал еще и отцом. И, лелея мысль о собственном материнстве, она убедила мужа, что им лучше жить за городом.
Джордж наконец согласился, и они купили небольшой дом в духе поздней английской готики на Дарьенском заливе, штат Коннектикут. Это означало, что ему придется каждый день проводить много времени в поезде, зато в дороге у него появится возможность внимательно изучать газеты — еще до того, как он приедет в офис. И узнавать, какие события происходят в мире — теперь уже без его участия.
Уже через два года после их переезда из Вашингтона на север у него было столько денег, что он не знал, куда их девать. А у жены его было такое изобилие свободного времени, с которым она не знала, что делать.