Бригада Ходакова дала заводу экономии около ста тысяч, но вознаграждение не заплатили. Директора Хватова перевели на Орловский сталепрокатный завод, и Илья Васильевич воевал за премию вот уже пятнадцать лет.
Выслушав, Коля сказал:
— Я читал в «Социндустрии» о Хватове. Что они сетку вагонами налево продавали, это ничего. Там вот что не написано: они загнали кому-то маневровый тепловоз, и его по сей день не найдут. Это мне говорили ребята, кто уехал с Хватовым в Орел ради квартиры.
— Вот вор! — воскликнул Ходаков — Даже маневровый паровоз продал! Не иначе, кавказцам.
— Я бы на вашем месте жалоб не писал. Разве можно в нашей стране добиться правды?
— Постой, Коля. Зря ты так. За правду я буду до конца жизни бороться. Мне не нужны их деньги, но если заплатят, — а меня вымогателем обозвали, — я переведу их в фонд мира.
— За правду в нашей стране в психиатричку угодишь.
— Не боюсь и этого! В тюрьме под следствием сидел с горным инженером. Он несколько лет проработал в Германии и рассказывал, что Германия очень сильна и богата, и что быстро ее не победим. А когда нас везли в зону и зашел разговор об этом, я сказал, что воевать придется долго. Не успели нас привезти, как меня вызвал Кум. «Что, — говорит, — ведешь пропаганду о непобедимой Германии?» Понял я — настучали. Еще срок добавят. И я — была не была — попер на Кума: «Немец Москву обложил, а вы скажете, что Германию раз-раз и победим? Она сильна, и шапками ее не закидать. Чтоб победить, надо работать». Ну и пру на Кума. Он выслушал, и вскоре меня бригадиром поставили. Мы на лесоповале лес для авиации валили. Сосны стройные, как свечки. Вот так и вывернулся.
Всю войну горбил на зоне. Меня на самые ответственные участки кидали. Увидели, какой я работяга. Я там десятки рацпредложений подал, и все внедрили, без проволочек. И сосной чуть не пришибло, и грыжу нажил, кила на боку так и торчит, — и Ходаков, подняв рубашку, показал. — А когда начали с лагерей брать на войну, первый попросился. Но меня начальство отговорило. Когда приезжала комиссия, всю зону выстраивали, и самых крепких на фронт отбирали. Дак нас, меня и еще двоих, начальство прятало в кочегарке. Работяг у нас ценили. Так что за правду-матку пострадать не боюсь. Ни зоны не боюсь, ни психушки.
И Коля, слушая Ходакова, видел в нем ГРАЖДАНИНА.
— Так что, будешь помогать?
— Буду! Но заранее говорю: ни журналисты, ни писатели не помогут.
— Ну и пусть. Но я попорчу кровь вору Хватову. Я в Орловский обком партии написал о нем. Знаю, после статьи в «Социндустрии» его понизили. Я не отступлюсь.
— Если хочешь попортить кровь Хватову, пошли ему посылку, а в посылке маленький гробик. Обей его, как положено, красным материалом. А в гроб вложи куклу, да чтоб на Хватова походила. Он получит маленький гробик, и от расстройства в большой сыграет.
Ходаков засмеялся.
— Нет, гробик не пошлю, а вот письма не только в обком партии, но и ему посылать буду.
С писателем Левиным Коля договорился о встрече и пришел к Ходакову.
— Я сейчас письмо из Ростова получил. Тут вот какое дело. Со мной в зоне сидел Дмитрий Малый. Как-то ранней весной сорок четвертого, в выходной, мы сидели на траве, подстелив одеяла. Было прохладно. Дмитрий читал газету, и вдруг тихо-тихо заплакал. «Что такое?» — спросил я. «Моему сыну… Сергею… присвоили звание… Героя Советского Союза», — ответил он. Дмитрий долго молчал, а потом сказал: «Все, с сегодняшнего дня я для него не существую, Прекращаю писать домой. Пусть думают, что сгинул… Не хочу Сергею портить жизнь, вдруг живой останется». В сорок восьмом я освободился, а он досиживал срок. Писем так и не писал.
Я разыскал адрес Сергея Малого. Так хотелось узнать, встретились или нет сын-Герой и отец-«враг народа»?
Илья Васильевич протянул письмо. Герой Советского Союза Сергей Дмитриевич Малый писал: отец освободился после войны и известил — завел другую семью. Мы встретились в пятьдесят шестом, но отец о себе ничего не рассказал. А недавно умер.
Сергей Дмитриевич Малый дослужился до полковника и не знал, что отец не заводил другой семьи, а боялся своим прошлым загородить дорогу сыну.
Ходаков закурил, убрал письмо и сказал:
— Поехали.
На площадке Илья Васильевич остановился, передохнул и посмотрел на филенчатые двери квартиры Левина: в центре навешена небольшая дверца.
— Ого, — сказал Ходаков, — кормушка как в тюрьме.
Писатель мило встретил искателей правды. Внимательно выслушав, вздохнул.
— Смогу ли помочь? Ко мне часто обращаются. И обком штурмовать приходится, и областную прокуратуру. Тяжело защищать человека. Обратитесь к собкору «Правды» Комову. Он такими делами занимается.
В коридоре толпились люди. Волгоградцы искали защиты у корреспондента «Правды».
Очередь двигалась медленно, и они пошли на лестничную площадку покурить. Следом направился молодой мужчина. Люда, обиженные властями, сочувствуют друг другу и ругают — мать ее за ногу — советскую власть. Заговорили о Комове. В статьях и фельетонах он шерстил и советских работников. У Петрова в разговоре несколько раз срывались слова «корреспонденция», «передовая статья», и мужчина спросил:
— Вы в газете работаете?
— Нет. Для многотиражки писал раньше, для «Нефтяника».
— Для Галины Ивановны?
— Да, а вы ее знаете?
— Знаю. Я работаю в «Сталеканатчике».
— В «Сталеканатчике»? — удивился Коля, — кем?
— Редактором.
— Ваша фамилия тоже Комов, — сказал Петров, разглядывая редактора. На нем серый костюм, светлая рубашка и галстук. Черты лица грубоваты — мужик мужиком, и ростом с Колю, только плотнее. — Как вас зовут?
— Семен Иванович.
И они познакомились. Ходаков обрадовался: возле корпункта «Правды» встретил редактора многотиражки!
Коротко рассказал о своем деле и спросил:
— А вы-то зачем?
— Да у нас со стадиона растащили спортивную одежду и инвентарь. И концы в воду. А завкому наплевать. Ко мне ребята обратились, во я не смог помочь, и вот к Комову пошел. Я к нему второй раз.
— Он вам не родственник? — полюбопытствовал Коля.
— Однофамилец.
Выкурили еще по одной, и Коля пообещал зайти к Семену Ивановичу.
Подошла очередь, и Петров с Ходаковым вошли в кабинет. За столом дымил Комов.
Ходаков рассказал, и Комов, поправив очки, поскреб пятерней затылок.
Задав несколько вопросов, обратился к Коле:
— Вы сможете об этом написать?
— Смогу.
— Напишите к воскресенью, и занесите мне домой. Мой адрес…
На остановке разговорились с женщинами. Они тоже были в корпункте, и Илья Васильевич рассказал о себе. Женщины посочувствовали, и одна в сердцах сказала:
— Да разве у них правды добьешься! Правда только для коммунистов, да и то для тех, кто посты занимает. Сама я адвокат. Всю жизнь людей защищала. Сегодня-то я с ней пришла, — и она кивнула на женщину. — Я познала ПРАВДУ, которую отстаивала всю жизнь. Помогала людям, ходила по инстанциям, и надоела властям. Меня не раз предупреждали, чтоб так рьяно людей не защищала, а то говорили, тебя-то некому защищать будет. Я не верила. И меня — в психиатричку. Мой отец персональный пенсионер, участник гражданской войны. Именной пистолет у него. Когда меня заперли в психиатричку, он сказал первому секретарю, чтоб меня выпустили. Не помогло. Пришел второй раз — без результата. Тогда в третий раз пришел и сказал: «Если не выпустишь дочь, пристрелю именным пистолетом. Я отжил свое». Меня выпустили и дали вторую группу инвалидности, чтоб не работала в адвокатуре.
Они восхитились отцом женщины. Вот так ветеран гражданской войны! Коля знал цикл идиотских четверостиший, среди них есть стихи, метко отражающие сегодняшнюю жизнь. И ему вспомнились строки:
Дедушка старый гранату нашел.
Дедушка с нею к обкому пошел.
Дернул колечко, бросил в окно.
Дедушка старый — ему все равно.
И Петров, когда женщина выговорилась, сказал:
— Вы не смогли бы подсказать Илье Васильевичу, стоит ли ему конфликтовать с заводом?
— Приезжайте с документами…
Коля написал о мытарствах Ходакова и в выходной повез Комову.
Геннадий Афанасьевич, улыбнувшись, сказал:
— Я тогда вас перепутал, подумав: вы редактор «Сталеканатчика», и попросил написать.
Собкор прочитал корреспонденцию.
— Вы своей фамилией подписали. Надо бы от имени Ходакова. Но ничего. Запишите мой номер телефона и в конце недели позвоните.
С Ходаковым Коля поехал к адвокату. Мария Ивановна просмотрела толстую папку документов.
— Я заводскими тяжбами не занималась, но документы за Илью Васильевича.
Петров поглядывал на отца Марии Ивановны. Он сидел за столом, слушая разговор. Дед крепкий, седоватый, с руками, широкими в кости.
