— Вы хотите сказать, после смерти или отставки Покровского государство рухнет? Но почему?
— Потому что правоохранительные органы и суды приучены исполнять волю верховного самодержца, а не обеспечивать правосудие. Исчезнет самодержец — и вся пирамида власти лишится фундамента. В отличие от монархии у него даже наследника нет. Саранцев, как я уже говорил, — только великий князь Симеон Бекбулатович при Иване Грозном, потешный подставной царь, о котором после ухода Покровского ни один чиновник и не вспомнит. А раз нет верховной власти — гуляй, рванина!
— И совсем ничего нельзя сделать?
— Почему? Нужно продолжать делать наше дело. Ещё раз повторю: я помню народ в девяносто первом и в девяносто третьем. ГКЧП решило — раз оно выступило в телевизоре и объявило о взятии власти, дальше могут быть только письма трудящихся в поддержку, а вышло совсем иначе. В ночь на четвёртое октября девяносто третьего никто никому ничего не мог обещать, но тысячи пришли на Тверскую, хотя грузовики с вооружёнными боевиками могли направиться от Белого дома туда и учинить бойню. Но Руцкой послал их в Останкино — видимо, счёл Тверскую несущественным пустяком.
— Но тогда погибли люди.
— Увы. К сожалению, в подобных ситуациях остаётся только вздохнуть с облегчением, поскольку не погибли миллионы. А ведь и такая возможность существовала — опять же, и в девяносто первом, и в девяносто третьем.
— А нельзя как-нибудь договориться и избежать стрельбы?
— Теоретически — можно, конечно. И я бы очень хотел увидеть такое соглашение вживе. Но для танго нужны двое, а Покровский нас в упор не видит. Он не раз демонстрировал готовность подкрасить фасад своей монструозной власти, чтобы она не слишком отпугивала людей, но неизменным условием всегда оставалась неприкосновенность его всемогущества. Есть только одна заковыка чисто юридического свойства — по действующей российской Конституции ни президент, ни, тем более, премьер вовсе не цари и не диктаторы, хотя многие с моим утверждением поспорят. Тем не менее, я твёрдо его придерживаюсь: мы можем принести в страну закон и основанный на нём порядок, когда ни один хрен, сколько бы ни было у него бабла, и как бы высоко он ни сидел, не чувствовал бы себя в полной безопасности при совершении преступления. И нет никакой необходимости менять Конституцию — в нынешней содержатся все необходимые нормы.
— Но при этом никто не может гарантировать всеобщего развала?
— Никто. О каких вообще гарантиях вы говорите, Наташенька дорогая? Как гарантий вы ходите в политике, да ещё в российской? Я не стану ссылаться на расположение звёзд, но всё зависит от самоорганизации общества. У нас в семнадцатом году большевики победили, а годом позже в Германии немецкие красные провалились. Хотя страна тоже проиграла войну, и люди тоже несли тяготы военного времени. Но у нас солдаты и матросы офицеров расстреливали и бросали за борт, поскольку между ними была социальная пропасть и ненависть, а в Германии часть офицеров смогла повести за собой часть солдат, и в отсутствие рухнувшего государственного аппарата они смогли установить в стране правовой порядок. Наверное, кто-то скажет: в России самоорганизация масс невозможна, а я снова не соглашусь и отошлю всё к тем же своим примерам. И не только девяносто первый и девяносто третий, не только Минин и Пожарский, которые не были либералами и не пользовались либеральными средствами, но воссоздали государство уже почти на пустом в административном отношении месте. Деникин в «Очерках русской смуты» упоминает терских казаков, которые в восемнадцатом году самостоятельно отбили несколько атак горцев на Грозный, хотя армия уже не существовала. Просто у казаков дома лежала винтовки, и они оказались готовы применить их в совместных действиях ради спасения себя и своих семей без всяких приказов сверху. Казаки, конечно, далеко не прославились либерализмом, хотя, несомненно, стояли за частную собственность и демократию, но я сейчас говорю только о способности русских к самоорганизации.
— Пётр Сергеевич, вы сейчас Наташу до слёз доведёте, — вмешался Худокормов.
— Нет, почему, — смешалась несмышлёная девушка. — Я ничего.
— Ничего, — подтвердил Ладнов. — Выдержит. Голова на плечах есть, раз к нам пришла, а не в нью-комсомол Покровского. Там, небось, одни коврижки и перспектива карьеры, а у нас что? Одна только большая головная боль. И сердечная тоже. Почему же вы к нам пришли, Наташенька?
— Не знаю. Мне так показалось правильно.
— Раз показалось — значит, судьба ваша такая. Ангел вас привёл.
— Вы верующий, Пётр Сергеевич? — удивился Худокормов.
— Конечно, — уверенно кивнул головой диссидент. — Удивляетесь? Это у вас, у молодых, антиклерикальные замашки. А я в советские времена пришёл к церкви и уходить не собираюсь. Кто бы ни был патриархом, чтобы ни вытворяли священники — меня не касается. В православии постулата непогрешимости нет, грехи служителей не ложатся на Бога. А без него мне бы совсем худо пришлось. Уж и не знаю, остался бы в живых или нет.
Худокормов посмотрел на Ладнова, как на незнакомца, и отвёл глаза. Кажется, нежданное открытие расстроило его, но он сдержался. Разве может взрослый человек и непримиримый борец подчинить душу хорошо зарабатывающим профессиональным борцам за духовность простого народа?
— Нет ничего труднее, чем найти духовного отца, — продолжил зачем-то диссидент. — Лично я потратил на поиски лет тридцать, зато теперь спокоен и решителен.
Худокормов в ответ молчал, а Наташа переводила взгляд с одного собеседника на другого и пыталась понять, кто из них шутит, а кто говорит всерьёз. Группа отошла уже довольно далеко от импровизированного конференц-зала и теперь топталась на тротуаре, отделённом газоном от проезжей части. Одна из машин вдруг, сбавив ход, выпала из общего транспортного потока, наполнявшего округу равномерным механическим шумом и просигналила, нарушив правила дорожного движения. Затем медленно пробралась вдоль бордюра следующие метров сто и заняла последнее свободное место на парковке.
— Мне пора, — объяснил Худокормов и обвёл собеседников прощальным взглядом. — За мной приехали. Автобус ждёт, вы здесь тоже не задерживайтесь.
Энергично взмахнув рукой — почти отдав остающимся честь — он развернулся и пошёл к остановившейся ради него машине. Наташа зачем-то провожала его взглядом, хотя сама боялась продолжения новой сюжетной линии. Дверца незваной машины распахнулась, и на свет божий, словно бабочка из кокона, появилась девушка в джинсах, в белой блузке и с водопадом каштановых волос, ниспадающих на плечи. Её лицо почти невозможно было рассмотреть в подробностях из-за большого расстояния, но фигура показалась Наташе безупречной. Наверное, каждый вечер проводит в дорогущем фитнес-центре. Картинно облокотившись на крышу своего авто, соперница смотрела на приближающегося к ней Худокормова и, кажется, улыбалась ему.
— Незаурядная пассия у нашего Леонида, даже завидно, — равнодушно заметил Ладнов и повернулся к Наташе. — Вы сейчас назад, со всеми?
— Да, я со всеми, — ответила она и отвернулась от ужасающего зрелища.
Пожалуй, Худокормов эту стерву ещё и поцелует — зачем же на них смотреть?
— Ты идёшь? — раздался рядом смутно знакомый голос.
Лёшка стоял невдалеке и чего-то ждал. Может быть, кого-то.
— Куда?
— На автобус. Или ты своим ходом хочешь вернуться?
— Нет, не хочу своим ходом.
Наташа зашагала вперёд решительно и не оглядываясь, словно разрубила Гордиев узел или решила одну из непреодолимых проблем человечества. Потом остановилась, словно вспомнив нечто важное, достала из кармана мобильный телефон и включила его.
— Думаю, дети, мы засиделись, — решительно произнесла Елена Николаевна тоном, не терпящим возражений.
— Мне показалось, мы ещё о многом не поговорили, — возразил Саранцев.
— Конечно. Но ты же не хочешь в один присест наговорить за все пропущенные тридцать лет? Так и до больничного недалеко.
— Видимо, Игорь Петрович не уверен, сможет ли ещё раз выкроить для нас время, — съязвила бывшая Корсунская. — Я вас подвезу, Елена Николаевна.
— Нет, почему? — встрепенулся президент. — Я думал, мы ещё проедемся перед расставанием.
— Нет-нет, Игорь, я с Анечкой. Спасибо за шурум-бурум в школе, но как ты себе представляешь мою дальнейшую жизнь в тихом квартале девятиэтажных панельных домов после того, как я появлюсь там с президентским кортежем?
— Всё равно вас губернатор скоро переселит в отдельный коттедж — на всякий случай, — продолжала обличать общественные язвы бывшая одноклассница.
— Анна Батьковна, ты забываешь о своём Боге буквально каждую минуту, — разозлился Саранцев. — Теперь, если губернатор действительно подарит Елене Николаевне дом, ты скажешь «Я же говорила», а если не подарит, то «Саранцев решил доказать мою неправоту». Правильно я размышляю?
