— …все «скорые»?
— …разумеется, контракты на службу в армию.
— …по какому праву превратили колледж в поставщика живой силы на войну?
— …мы что, уже не часть Америки?
— …несешь чушь!
— …Боже, там кто-то был!
Тишина. Только пошаркивание, приглушенное покашливание. Стоявшие возле двери расступились, образовали проход, пропуская санитаров с носилками. Те осторожно спустились по обледенелым ступеням.
— Господи, кто это?
— Он мертв?
— Нет, живой.
Человек шевельнулся, выпростал руку из-под одеяла. Одеяло соскальзывает. Его подхватывают, накидывают на раненого, но все успевают заметить, что вместо ног на носилках кровавая каша.
— …это доктор Харрис! Боже, это доктор Харрис!
— …по биологии. Он всегда засиживается в лаборатории допоздна.
— …Господи!
— …жив? Лицо-то какое серое и…
— …болевой шок. Но он жив. Пока жив.
— …Боже мой, Боже мой…
Джимми опустился на ступени. Никого знакомых поблизости нет, кругом чужая, равнодушная толпа. Не расходятся, ждут продолжения. «Скорая» с крутящимся красным огоньком, подвывая, умчалась во тьму.
— …сторож заметил двоих парней. Околачивались тут как раз перед взрывом. Говорит, что опознает.
— …все это слухи! Ни одному слову не верю.
— …тело-то нашли. Вроде бы Ден Конгрив.
— …сбрендил? Что ты мелешь?
— …верно говорит. Я слышал, как полицейские назвали имя.
— …двоих нашли. Угораздило подорваться на собственных хлопушках. Как зовут второго, никто не знает.
— …одно тело, два тела! Скоро все двадцать найдут.
Едва унялась дрожь в коленях, Джимми тут же поднялся. Слева под ребрами застряла боль. Интересно, бывает в его возрасте сердечный приступ? Снова представилось полуприкрытое одеялом месиво. Живот и горло свело рвотным спазмом. Да, хилый из меня получится врач… Только вчера Адам Харрис говорил за чашкой кофе, что молодежь толкует о насилии, а до дела не доходит. И надо же, чтобы пострадал он, именно он — беззлобный, прекрасный человек. Мухи не обидит — это с первого взгляда видно… Рот заполнился отвратительной густой слюной.
Надо срочно найти брата. А вдруг?.. Господи, конечно, нет. Джимми обмер. Нет, стыдно носить в себе такие подозрения. И звучит нелепо: «носить подозрения»… Но там нашли два тела. Второе не опознано. Стив говорил про Конгрива: «Лучший наш, яснейший ум, кристальной четкости мысль».
А вдруг все-таки Стив?.. Нет, невозможно. Стив у себя в комнате, обложился книжками, про взрыв и знать не знает. К тому же его окно выходит на озеро. Оттуда ничего не видно и не слышно. И вообще он, скорее всего, спит. Уже первый час ночи. Да, Стив наверняка спит. Любит лечь пораньше, в детское время. По привычке. Ну конечно, он спит.
Стива в комнате не было.
Джимми стучал и стучал, колотил в дверь, перебудил всех соседей.
Кто-то выглянул, сердито спросил:
— Что тебе надо?
— Я ищу брата. Стива Штерна.
— Его нет. Ушел пару часов назад. — Дверь захлопнулась.
Дышать стало совсем тяжело. Не переставая, кололо в груди. Джимми не на шутку перепугался: может, у него правда сердечный приступ? Присесть было некуда, и он сел прямо на пол. Мимо прошли какие-то ребята, взглянули на него с любопытством: решили, видно, что пьян.
Огромные часы — подарок выпускников 1910 года — пробили час. Дон-н-н! Час ночи. Он оперся затылком о дверь, вытянул ноги поперек коридора, почти до стены.
Однажды они с папой смотрели телеспектакль про нацистов и французское Сопротивление. Немцы арестовали героиню и пытали ее, срывая поочередно все ногти на ногах. Она ничего и никого не выдала, отказывалась говорить, только повторяла жутким, замогильным голосом: «Мне больше нечего добавить! Мне больше нечего добавить!» Джимми тогда подумал: «Зачем папе смотреть этот ужас, зачем вспоминать войну? Надо выключить телевизор к чертовой матери, но мне страшно. Почему он сам не встанет? Не выйдет из комнаты?»
Папа сидел и смотрел. Когда спектакль кончился, он несколько минут молчал. Молчал и Джимми. А потом папа с такой силой вмазал себе кулаком по ладони — словно противнику на ринге по морде. Джимми сидел, не зная, как встать и что сказать, чем утешить…
Спустя время отец со вздохом произнес:
— Землю сотрясает необоримый ураган. Он начался еще в дни моей юности, потом наступило затишье, но теперь — я это явственно чувствую — он набирает силы. Он скоро налетит. В щели уже заметает песок, и он скрипит, скрипит на зубах.
Джимми вздрогнул. Взглянул на часы. Шесть. Он, должно быть, заснул. Затекшее тело ломит. Стив так и не пришел ночевать. Теперь ясно, что надо делать. Вернуться к себе, почистить зубы, побриться и поехать на семичасовом автобусе в центр, в полицейское управление. Либо второе, неопознанное тело — это тело Стива, либо пора начинать поиски. Вариантов нет.
Он согнул и снова разогнул онемевшие ноги, спустился по лестнице. В стене факультета естествознания чернела дыра, рядом валялись выпавшие кирпичи, битые стекла. Все это охраняли четверо полицейских; неподалеку стояла полицейская машина. Джимми направился прямиком к ним.
— Правда, что здесь подорвался Денни Конгрив?
Полицейский смерил его холодным, непроницаемым взглядом:
— Тебя это касается?
— Да. Я дружен с доктором Харрисом.
— Вот как? Да, погиб Конгрив. И с ним еще один. Он в морге, пока не опознан. От него мало что осталось.
В глазах — жаркая влага. Джимми вытер слезы, не снимая перчаток, но его собеседники — народ наблюдательный. Один из них, смягчившись, сказал:
— Обещали: профессор выживет. Только ногу потеряет. А может, и обе.
Джимми застыл.
— Что за болваны! — сказал другой. — И взорвать-то толком не умеют! Подорвались на собственном динамите.
В машине крякнуло и затрещало переговорное устройство, полицейские навострили уши. Джимми двинулся дальше.
Потеряет ногу. Или обе. Теннисист Адам Харрис. Хороший теннисист. Второе тело в морге, от него мало что осталось.
Снова накатила боль, резкая боль под грудиной. Мой брат. Брат мой. Сын моих родителей. Боже Всевышний!
Он потащился вверх по лестнице. Перед уходом лучше бы выпить кофе, а то еще в обморок по дороге грохнешься. Или не поможет? Он свернул в коридор, к своей двери.
И увидел Стива.
Они стояли и молча глядели друг на друга.
— Ты решил, что я в этом замешан? — произнес наконец Стив.
— Господи! Нет же… Но я не знал, я точно не знал…
Стив бледен как полотно. Нет, не полотно! Он зелено-белый, как брюхо у лягушки.
— Входи, — сказал Джимми, отпирая дверь. — Входи и садись. Где же ты был? Я просидел возле твоей комнаты всю ночь.
— Вечером я уже лежал в постели, с учебником. И вдруг шум, беготня. Ну, я оделся и вышел, вместе со всеми. И увидел… увидел твоего друга… — Он закрыл лицо руками. — Джимми. Это ужасно. Ужасно.
— Так где ты был ночью?
— Меня рвало не переставая. Доплелся до медпункта, они уложили, оставили до утра. Медсестра утром сказала про Денни Конгрива. Джимми, клянусь тебе, я и не думал, не подозревал… Я верил ему, я мог бы голову дать на отсечение! Я теперь не знаю, что и думать, все бессмысленно, бессмысленно…
А Джимми объяло безмерное облегчение.
— Ладно, Стив, не казнись. Все люди ошибаются…
— Но я не этого добивался, не к этому призывал!
— Знаю, Стив, знаю.
— Мне надо уехать и подумать.
— О чем? О чем подумать?
— Обо всем. В основном о себе. Обязательно надо.
— Куда поедешь?
— Куда глаза глядят. В какую-нибудь глухомань. Я знаю одного парня — тихий такой человек, далекий от политики, — у него дом к северу от Сан-Франциско. Он приглашал в любое время, когда захочу. Наверное, к нему и поеду.
— Когда?
— Сейчас. Завтра. Хочу вырваться отсюда побыстрее. Давно хотел, только по другим причинам. Понимаешь?
— Думаю, что да. — На самом деле он не понимает брата. Жалеет его, горюет с ним вместе, но — не понимает. И наверное, никогда не поймет.
— Позвони родителям, ладно? Только когда меня тут не будет. Неохота сейчас объясняться по телефону.
— Позвоню, — кивнул Джимми. — Непременно.
В аэропорт приехали на час раньше. Встали в зале ожидания у стеклянной стены, наблюдая за приезжающими и отъезжающими, за суетой багажных тележек и за летным полем, где механики проверяют нутро самолетов и пилоты с неизменными черными чемоданчиками поднимаются на борт, чтобы лететь в Париж; в орегонский, а не канадский Портленд; в Куала-Лумпур.
— Я буду скучать по Филиппу, — сказал Стив.
— А он по тебе. Мы все будем скучать. — Имеют ли смысл эти затертые слова? Да еще если выдавливаешь их из себя таким неимоверным усилием? Что значит «скучать»?
— Джимми, не лукавь. В семье без меня станет куда спокойнее.
