Парень попал в десантную учебку, а оттуда прямиком в Афган, в разведроту. Вернулся через два года с медалью «За отвагу» на груди. Станичники, наблюдающие за становлением Кольки, что называется, с пеленок как парня бесшабашного и хулиганистого, после армии перестали его узнавать. Он почти не изменился внешне — такой же упрямый подбородок, белокурый прямой волос и выстриженные виски. Разве что поухватистей размах в плечах да появилось во взгляде что-то такое, что соринкой застревает в уголках глаз ветеранов любых, даже локальных войн, если они, конечно, не просидели боевые выходы на штабных стульях. И вроде глядеть не мешает сильно, а все видится по-другому. Такое искривление зрения или восстановление до нормы — это смотря откуда смотреть — случается у многих вернувшихся с войны. Знание того, чего лучше бы и не знать.
Неожиданно для всех Колька перестал пить, даже пиво не употреблял. Уже через неделю после возвращения устроился в автоколонну. Мать, почти по Пушкину (знал классик, что писал), радости за сына не пережила и в том же году скончалась. Самогон остался с бабушкой, которая уже с трудом передвигалась и почти не выходила со двора. Разве что иногда добиралась до церкви, чтобы послушать проповедь или песнопения. Схоронив мать, он еще более посуровел и на предложение очередного бывшего товарища поскорбеть по ней за бутылкой поднес к его носу кулак-булыжник и коротко предложил попробовать для начала такое угощение. Больше к нему не приставали.
Он и на станичную дискотеку в составе казачьего патруля вошел неспешно, вперевалочку — хозяин. Остановился посередине еще пустого зала, вставив ладони под солдатский ремень, огляделся. Если до этого момента у кого-то и было желание почесать кулаки или еще как покуражиться, при виде уверенного Самогона, наверняка, пропало безвозвратно.
С Юрой Гойдой важно встали у стенки. Станичные девчонки с интересом поглядывали на Кольку. Он хмурил брови, стараясь не замечать заинтересованных девичьих взглядов, но кончики ушей предательски алели.
Гойде поначалу было не по себе — если бы не патруль — добровольно к дискотеке он и близко не подошел бы. Современная музыка, по его мнению, била по ушам и превращала подростков в идиотов. Своих детей Гойде Бог не дал — жена померла при первых родах, дитё не выходили, и с тех пор он официально не женился. Последние лет пять жил с 45-летней женщиной, у которой взрослый сын недавно переехал в столицу края, оставив родителей одних.
Постепенно Гойда осмотрелся и, не будь музыка такой громкой, чувствовал бы себя вполне комфортно. Тем более, когда рядом, сложив руки на груди, контролировал ситуацию бесстрашный и бесшабашный Самогон.
Так простояли около часа. За это время ни на танцплощадке, ни в округе — удивительная для станичной дискотеки вещь — не произошло ни то что драки, даже потасовок не было. Пьяного малолетку, сунувшегося было, расталкивая ряды девчонок, танцевать, Самогон просто взял за воротник и, чуть приподняв до касания пола цыпочками, хладнокровно вывел на воздух. На глазах у довольной распаренной молодежи он поддал парню коленкой ниже спины, и когда тот с матерками и угрозами: «Мы еще встретимся!», — поднялся с земли и потрусил прочь, также, не торопясь, вернулся в зал. Часам к 10 мужикам опротивело слушать однообразные бьющие удары «техно», и они уселись на лавочке несколько в стороне от дискотеки, но так, чтобы можно было видеть все подходы к танцплощадке. Сентябрьские вечера на берегу Лабы — время благодатное. В одних рубашках еще не холодно, а ни мух, ни комаров уже почти нет. По крайней мере здесь, на открытой площадке, где легкий ветерок сдувает их к кустам, в заросли. Мужиков слегка разморило. Да и то, когда они вот так просто сидели на лавочке в это время суток? Самогон — парень молодой, у него еще выдавались такие минуты. А вот Юра, давно отвыкший от таких маленьких радостей, удалившись хоть и на небольшое, но все-таки расстояние от дискотеки, откровенно получал наслаждение. И от легкой прохлады осеннего вечера, и от яркого звездного неба, и от статуса блюстителя порядка в родной станице. Несомненно, осознавал значимость своего задания и Колька. Вон как внимательно оглядывает освещенные подходы к крыльцу Дома культуры.
Такие мысли родились в голове у Юры Гойды в тот момент, когда их нашли на этой скамейке Атаман с Василием Ивановичем.
Мужики, увидев неторопливо приближающегося Егорыча, не сговариваясь, поднялись с лавочки.
— Здорово, Егорыч, — они дружно потянули ладони для пожатия.
Крепко пожав руки, начальник автоколонны оглянулся с интересом на танцплощадку и поинтересовался, как дела.
— Тихо все, — Колька Самогон искрился самоуверенностью.
— Так уж и тихо? — не поверил Атаман и посмотрел на Гойду.
Тот понял это как вопрос.
— Правда тихо, Егорыч, — подтвердил он, — один пьяный малолетка был, Колька выставил его, и все.
Атаман недоверчиво покачал головой.
— Что-то у нас все как-то гладко начинается.
— Так не расчухались еще, — заулыбался Колька, — ну да пусть попробуют, мы теперь — власть, задницы враз надерем.
Атаман хотел что-то сказать, но в этот момент все увидели бегущего по улице в их сторону человека. Мужики поспешили навстречу. Узнали издалека — Миша Гаркуша из патруля.
— Егорыч, — закричал тот, размазывая кровавые сопли по щеке, — наших бьют!
— Вот тебе и спокойно, — вырвалось у Атамана.
Казаки как по команде сорвались с места. За ними с крыльца танцплощадки сыпанула молодежь, в основном парни, но были и девчонки. Как будут драться взрослые мужики, хотелось взглянуть, а то и поучаствовать всем. Дискотека в считанные секунды опустела.
Казаки пробежали по темной улице, свернули в проулок, проскочили его вслед за разгоряченным Гаркушей и вылетели на небольшой пяточек-развилку у реки. Драка затихала. Кто-то без движения лежал на земле, свернувшись калачиком, в стороне у забора пытался поднять голову другой. Еще один участник драки, прижавшись спиной к бетонному забору, отмахивался двухметровым дрыном. На него наседали трое разнокалиберных парней. Атаман с удивлением узнал в человеке у забора механика Виктора Викторовича. Заметив подкрепление, тот громовым голосом объявил: «П….ц, вам, козлы!» — и перешел в наступление. Почти без замаха, как копьем, он ткнул одного из нападавших, ближайшего к нему в плечо. Тот ойкнул и осел, держась за руку. Только тут парни заметили, что окружены.
— Мужики, не бейте, — закричал один и зачем-то поднял руки, — мы сдаемся.
Следом поднял руки и второй, третий, «помеченный» дрыном механика, не уверенно задрал одну руку, вторая — отсушенная — повисла вдоль тела. На землю упали металлический прут и самодельные нунчаки.
Атаман подскочил к лежащему ближе. Перевернул на спину.
— Лешка, Иванов, — узнал он. — Что с тобой?
Тот медленно открыл глаза и с удивлением посмотрел на начальника. Потом перевел взгляд за его спину и тихо ответил:
— Не знаю.
И медленно сел, держась за голову — из-под пальцев потекла струйка крови.
Парень, лежащий в стороне, тем временем медленно развернулся и пополз в темноту. Самогон ухватил его за ногу.
— Куда собрался? Тебя отпускали?
— Кто это? — Атаман поднял голову.
Виктор Викторович бросил дрын к забору и подошел.
— Один из этих, шустрых, я ему немного по башке задел.
Атаман оглянулся и, увидев стоящего рядом в толпе зевак зама по общим вопросам, скомандовал:
— Этих всех на базу, заприте в кладовку. Алексея я в медпункт отведу. И толпу разгоните. Нечего тут зрительный зал устраивать.
Юрий Гойда повернулся к толпе и замахал руками:
— Расходись, чего собрались, не цирк, правда что.
Молодежь неохотно, оглядываясь, потянулись в сторону темных улиц.
После драки кулаками машут
Перед планеркой Никита Егорович нашел сына в цеху. Тому предстоял выезд на месторождение, и он готовил бульдозер, — делал ревизию техники. Но попытка поговорить откровенно опять не удалась. Иван снова сослался на занятость и не вылез из-под капота, лишь коротко пообещал заглянуть домой на днях. А в нескольких метрах слесаря разбирали двигатель, и хоть они делали вид, что происходящее их не интересует, Никита Егорович понял, что поговорить с сыном при посторонних он не сможет. Атаману ничего не оставалось, как удалиться, гоняя желваки на скулах.
***
Актив казачьего войска и автоколонны заседал в кабинете Жука второй час. Присутствовали почти все, кроме Митрича, который с утра проводил дознание задержанных. Для этого ему выделили свободный Красный уголок. Митрич по очереди заводил туда вчерашних задержанных и дотошно их расспрашивал. Ожидаемых криков слышно не было, но почему-то все были уверены, что признаний он все равно добьется. Атаман, дождавшись пока все соберутся, в двух словах рассказал товарищам о вчерашнем происшествии. Казаки враз нахмурили брови и с плохо прикрытой завистью заоглядывались на участников драки. Первым делом дали слово Виктору Викторовичу. Механик сидел в конце длинного стола, прикрывая ладошкой огромную, с синим отливом шишку на лбу. В этот раз никто не улыбался: дело выглядело серьезным — Иванову пробили голову и сломали руку. Еще ночью его увезли в районную больницу. Когда его укладывали на носилки вызванной «скорой помощи», Кузня, держался хорошо, но его явно покачивало, то ли от слабости, то ли еще и сотрясенье мозга получил.
