И вот уже оба они вторгаются в запутанную жизнь мельникова сына, который поверил в дружбу золотой принцессы. Порой конторщик перестает читать и испускает глубокий вздох. Лопе от волнения грызет старую пуговицу, которую достал из кармана своих штанишек. За окном между деревьев парка растекается вечерняя тьма. И все звуки на усадьбе мало-помалу засыпают.
Волнение Лопе тоже разрешается глубоким вздохом.
— Но здесь, господин конторщик, в господском лесу, здесь они ведь тоже иногда живут, мельник и его принцесса?
— Пожалуй, не совсем в этом лесу… Но ничего невозможного тут нет, — пожалуй, даже и в этом. Как знать.
— Как знать, — эхом повторяет Лопе.
В маленькой комнатке возникла Труда. Несколько минут Лопе еще удается горестным выражением лица и взмахами измазанных в золе рук принуждать ее к молчанию. Но Труда не жалует ни сказки, ни истории.
— Лопе, ужинать, прямо сразу, — сердито говорит она.
Лопе крепко стискивает пальцами свой огрызок красного карандаша и, не попрощавшись, уходит вместе с Трудой. А конторщик предается мечтам в вечерних сумерках.
Керосиновая лампа на кухне у Кляйнерманов мигает. Ее слабый свет пропитан маслом. От него Лопе кажется позолоченным, как в сказке. Бархатная белизна очищенной картошки покрывается желтыми полосами золы. Отец с утра побывал у парикмахера, теперь он трезвый, и под глазами у него висят лиловые мешки.
— Императрица померла, — говорит он севшим голосом.
— А тебе какое дело? — интересуется мать.
— Она была добрая женщина и добрая мать своему народу.
— Хороша мать, которая не вмешивается, когда отец задает стрекача.
— Они… они ж бы его тогда со свету сжили.
— Кто они?
— Ну, эти… матросы… Нет и нет, исключено, он не мог остаться.
— Отец ради своих детей смерть примет, если он настоящий отец.
— Они ж его убить хотели.
— Ерунда!
— Я один раз ее видел, когда была война. — Это Липе имеет в виду императрицу. — Она подала руку нашему фланговому и спросила, как поживает его семья.
— Ну и что он с этого имел?
— Семьи у него не было, только невеста… а у невесты вроде бы все было в полном порядке.
— А корона на ней была? — справляется Лопе.
— Корона? Ну да, конечно, и камни в ней, драгоценные камни, крупные, как навозные жуки, — лжет Липе.
— Тогда она, наверно, была здорово тяжелая.
— Да, уж свои пять килограммчиков весила. От нее у бедняжки весь лоб пошел складками.
— Не задуривай детям голову.
Ужин продолжается в молчании. Элизабет устала и начинает хныкать. Липе встает из-за стола и обстоятельно раскуривает свою носогрейку с помощью сосновой лучины.
— Уж не от моих ли новых ботинок такая вонища? — спрашивает Матильда. Липе не сводит глаз с большой мухи на стене. Потом оборачивается к Матильде и говорит:
— Завтра выплата натурой.
За выплатой присматривает сам управляющий. А раньше это делал смотритель Бремме. Но с тех пор, как выяснилось, что, пренебрегая присутствием Бремме, на телегу порой кладут все-таки одним мешком больше, чем надо, управляющий решил присматривать лично. Обо всем нужно самому позаботиться, решительно обо всем.
— Эй, Блемска, не вешай с таким походом! А ну, отсыпь назад одну мерку!
Лопе не любит управляющего. Из своего укрытия он много раз наблюдал, как управляющий бранит рабочих. На шляпе управляющий носит серую кисточку. Если он бранится и скандалит, кисточка болтается взад и вперед. Словно лошадиный хвост, когда лошадь отгоняет муху. Кисточка болтается, но не падает, потому что вставлена в серебряную трубочку. А трубочка плотно сидит на шляпе, может даже, она приделана. И еще управляющий всегда носит зеленые костюмы. Зеленые, как картофельная ботва в июне.
— В таком костюме ему легче прятаться в заказнике, — объясняет кучер Блемска.
— Разве ему надо прятаться?
— А как же! Чтобы следить за нами.
Кроме того, управляющий Конрад щеголяет в необыкновенных сапогах. Во всем имении таких больше ни у кого нет. Они двойные. Если грозный Конрад захочет, он может снять голенища, оставить их дома и разгуливать по полям в длинных — до колен — носках.
Полученное в натуроплату зерно отвозят на подводах к булочнику и к мельнику. Мельник тоже печет хлеб. Но у него хлеб кислый и непропеченный. Только кто задолжал булочнику заказывает хлеб у мельника. В день выплаты вечером все рабочие идут рассчитываться по лавкам. У Кляйнерманов этим делом занимается мать. «Тебя там обманут», — говорит она отцу. Но и мать в результате возвращается без денег. В задранном фартуке она приносит стиральный порошок, солодовый кофе, соль, пакетик перца, немного повидла в бумаге, новую тетрадь для Лопе, пакет булавок, два мотка штопки и прочие мелочи, которые поизрасходовались за долгий месяц. Но не всегда ей так везет. Бывает, она вообще ничего не приносит. И даже часть хлеба остается неоплаченной и выгрызает кусок из заработков следующего месяца.
— Вот и опять я не смогла купить у него шерсти, а на вас все так и горит. Это ж надо, какие дыры. — И она садится, поджав губы, и шьет подследники из мешковины. А Липе под свои деревянные башмаки поддевает портянки.
Приличных чулок нет совершенно. А как на грех в ближайшее воскресенье дети должны идти на это дурацкое поминание. Управляющий, а за ним и смотритель всех оповестили: «Будет публичное поминание усопшей императрицы в трактире у Тюделя. Явка всех работников с женами и детьми весьма желательна».
— А танцы потом будут? А дармовое пиво? — осведомляется кучер Блемска в конторе.
— Танцы на поминках не совсем уместны, но пиво, возможно, будет. А хоть и не пиво, так кофе для женщин и тому подобное. Вполне возможно.
Чулки с пришитыми к ним подследниками из мешковины мало смущают Лопе. Он может надеть материны высокие ботинки со шнуровкой. Мать все равно их больше не носит. Каблуки, говорит, чересчур высокие. В высоких ботинках не только мешковина, но и весь чулок укрыт до середины.
Как ни странно, танцы у Тюделя все-таки состоятся. Рабочий ферейн велосипедистов справляет свою очередную годовщину. Любой владелец велосипеда, будь то шахтер или крестьянский сын, может стать членом рабочего ферейна велосипедистов. Из сельскохозяйственных рабочих ни у кого велосипедов нет.
— Когда велосипедисты заказывали помещение? — раскатывается над стойкой и по всему залу голос управляющего.
Вильгельм Тюдель начищает пивной кран, пытаясь скрыть за ним свое лицо.
— Я спрашиваю, когда они заказывали?
— Три дня назад, — сокрушенно пожимает плечами Тюдель.
— А я когда заказывал?
— Сразу, как она померла.
— Верно, а произошло это почти неделю назад.
— Но ваших-то будет не так чтобы много, весь зал им все равно не понадобится.
Коммерческие соображения придают Тюделю храбрости.
— А ты почем знаешь, сколько их будет?
Тюдель снова отступает к поставцу с посудой.
— Ежели бы у них не сравнялось как раз два года, да еще они с тех пор отмечали у меня и освящение знамени, и первую годовщину, и Новый год, и звездную гонку, и спортивный праздник — и все как есть отмечали у меня.
— При чем тут звездная гонка, при чем освящение? Ты, тюфяк, неужели не понимаешь, что речь здесь идет совсем о другом?
Тюдель именно что не понимает. Клубная комната достаточно велика для панихиды. Кроме того, велосипедисты заказали три бочки пива, а на смерть императрицы от силы закажут кофе. Он молча снимает с полки граненую бутылку водки и молча наливает управляющему.
Управляющий поспешно хватает рюмку, закидывает голову далеко назад, рот его под вытянутыми в стрелку усами превращается в зияющую дыру, где водка исчезает, словно в буксе неподмазанного колеса.
Тюдель снова наливает. На сей раз управляющий споласкивает предварительно рот и зубы, потом, коротко булькнув, тянет руку за третьей рюмкой.
— Ирония, — изрекает он, — ирония судьбы! Красный ферейн отплясывает на панихиде по императрице! Понимаешь, ослиная башка, что ты наделал?
Является садовник Гункель и спрашивает, куда ему поставить два деревца в кадках. Работницы приносят букеты темных роз из питомника милостивой фрейлейн.
— А, черт подери! Отнесите их в клубную комнату! Эти собаки тоже придут — это ж надо! Еще одну!
Он снова поворачивается к Тюделю, который уже успел водрузить бутыль обратно на полку.
Не здороваясь, входит председатель ферейна.
— Ты пиво не забыл поставить на лед?
Тюдель кивает. Управляющий тем временем сам себя обслуживает. Потом, звучно прокашливаясь, он проходит в клубную комнату, куда уже прошел Гункель и обе женщины.
Праздник у велосипедистов начинается в пять часов в большом зале. В семь клубная комната начинает заполняться пришедшими на панихиду. Его милость хотел просто-напросто ее отменить. Потому что этот проныра Тюдель решил, что для панихиды достаточно велика и клубная комната. Взбодренный огненной водой, управляющий пытается выступить в роли миротворца. Он заполняет библиотеку раскатами своих аргументов:
