И не сразу осознал, что рядом со мной, на тротуаре полупустынной площади, стоит Олдржих. Он подошел незаметно. Вид у меня, наверное, был неважнецкий, потому что он ни с того ни с сего сказал:
— Опомнись, друг! Себе только навредишь, а ничего не добьешься. И чего ты надрываешься? Очень тебе это нужно? Я делал тебе знак помолчать, да ведь сумасшедшего не образумишь! Сам виноват. (В самом деле, на какой-то момент он, перепуганный — само смирение, — возник в дверях, у Паточки за спиной, и подсказывал мне, жестикулируя, шевеля губами, чтобы я не перечил. Наверное, потому, что и впрямь не видел в этом смысла, а может, ему просто не хотелось, чтобы начальник осатанел и потом отыгрался на нем.)
— Ведь глупо, — продолжал Олдржих, — возражать против решения районного национального комитета. Разве можно спорить с учреждением? (Он и сам числится в штате этого учреждения.)
Что за ничтожная, тщеславная душонка! Встречаясь со мной «при исполнении», Олдржих давал мне понять, как он горд своей должностью. А оставшись наедине, принимался ныть. Жалобился то на одно, то на другое, но выступить против не отваживался. Словно чья-то невидимая рука держала его за локти.
— Заткнись! — оборвал я его. — Пошел он к черту! Это еще неизвестно, кто из нас под суд угодит.
— Не забывай, ведь он заслуженный!
И для памяти перечислил мне все прошлые заслуги и героические деяния товарища Паточки.
— Да ну тебя к лешему! — снова прервал я. — Что же нам теперь, молиться на него из-за этих его заслуг, ума-разума у него набираться? Вот уж нет! Игра «А папа сказал» для жизни не годится. — Тут я уничтожающе и язвительно посмотрел на Олдржиха. — А для тебя, как вижу, всякий петушок уже бог, если с высокой жердочки кукарекнет? Даже если его там веревкой подвязали, чтоб не сорвался, — все равно, по-твоему, это он будит день поутру и солнце в небе подымает?
Мои слова покоробили его, но он не ушел, так и стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Слушай, а что тебе здесь делать? Шел бы лучше домой, покопался в саду, злость бы и прошла.
— Домой? — с раздражением воскликнул я. — Домой, на печи лежать? Вот вам чего захотелось, разбойникам! Шалишь! Я не такой дурак, чтоб сидеть сложа руки! Нет, домой я не пойду. Пойду куда-нибудь в другое место.
— И куда же? — полюбопытствовал он.
Я и сам не знал куда. И тут мне пришло в голову, что надо зайти к какой-нибудь «шишке» поважнее, повыше рангом. (Тем более что мы уже шагали в том направлении, как будто ноги несли меня туда сами.)
— Будто не знаешь, где у нас дела решаются.
— Ты что, спятил? Уж не думаешь ли, что Паточка все это выдумал? Они наверняка договорились. Договорились, что так надо.
Я по глазам видел, что он перепуган насмерть. Лицо его побледнело. И ноги отказывались ступать дальше — словно его стреножили. Тревожно бегали глаза. Лоб покрыла испарина: Олдржих не хотел, чтобы нас увидели вместе.
— Мое дело предупредить.
У нас за спиной раздался шум, и к зданию райкома подкатила «Волга». Мы обернулись. Из машины вышел первый секретарь Лойза Ситарж. Мы с ним, как говорится, пуд соли съели: жили на соседних улицах, я — на Жижковской, а он — на Пршемысловой. Часто ссорились: улицы стенкой шли друг на друга. Но мгновенно объединялись, если пахло дракой с сынками торговцев, чиновников или ремесленников. Мы с Лойзой знали друг друга почти с пеленок.
Отца своего Лойза не помнил. Как сейчас вижу — измученный, вечно простуженный, рано утром еще перед школой или поздно вечером везет он с поля срезанную ботву, свеклу или корма… Бежит вприпрыжку, подгоняя хворостиной тощую коровенку, запряженную в повозку («А ну пошевеливайся, чтоб тебя!»). Потом Лойза поступил на фабрику сельхозмашин и выучился на слесаря. Мастер вышел из него толковый. А вот теперь бывший работяга уже четвертый год секретарствует в Роудницком районе.
Увидев меня, Лойза дружески улыбнулся:
— Ну как дела, Мичурин? Давненько мы с тобой не виделись. Куда путь держишь?
— К тебе, — спокойно ответил я, решив использовать эту нечаянную встречу. (Прежде я и не вспоминал о нем, слишком высоко он залетел. Я-то рассчитывал заглянуть к секретарю по сельскому хозяйству Индраку.) — Вот вместе с Олдржихом к тебе идем.
До сих пор не понимаю, зачем я этого осла с собою потащил. Наверное, из зловредности. В эту минуту он побледнел так, словно у него всю кровь из жил выпустили, но уйти не рискнул.
— Пошли, коли так, — согласился Ситарж. — Только придется немного подождать. Да, давненько мы с тобой не виделись. Ладно, я сейчас, только вот кое-какие делишки закончу.
Неважно, что мы почти два часа проторчали в приемной. Я готов был сидеть хоть до утра. Зато Олдржих вертелся как на иголках. Хлопал глазами, вытягивал шею, будто ему воротничок жмет, и злобно шипел:
— Все твоя затея. Меня ты в это дело не впутывай.
— Как бы не так, Олдржих. Не думай, тебя это тоже касается. Потому мы тут и сидим вместе.
Олдржиха так перекосило, словно у него в горле кость застряла.
Я оставил его в покое, пусть отдышится. Мне и самому нужно было успокоиться. Слишком я перенервничал из-за этого тупицы Паточки. До настоящего обсуждения у нас так ведь и не дошло. Собственно, он такого обсуждения не допустил. Такой деловой — прямо ужас. Деловой тупица. А меня, конечно, занесло. Теперь, в разговоре с Ситаржем, — все! — чтоб никаких эмоций. Спокойно, Адам. Ситарж — совсем другой человек. Лойза Ситарж…
Вместе с ним мы ловили тритонов и головастиков в Чепельском омуте. Однажды вышел у нас такой случай. (В то время наша улица опять — который раз — шла войной на Пршемысловую.) Возвращаюсь я из школы и вдруг слышу — выстрелы: это роудницкие господа охотятся на куропаток. Не мешкая, я тут же двинул за ними. И мне повезло. Из-под ног охотников как раз выпорхнула стая вспугнутых птиц. Одна была ранена; отделившись от товарок, она стремительно взмыла ввысь, но тут же стала снижаться. Как парашют. Проследив за ее падением, я заметил место — край поля, недалекий куст, груда камней… Только схватил птицу и вдруг чую — собачий лай. Это адвокат Брожовский пустил пса за добычей. Я слышал, как он чертыхался, не найдя на стерне своей куропатки. И как припустил по моему следу.
И тут на дороге затарахтела тележка. Лойза вез ботву — несколько охапок. Завидев меня, угрожающе поднял хлыст, но тут показался Брожовский… В мгновенье ока куропатку забросали ботвой, и телега покатила дальше к большаку. Запыхавшийся Брожовский догнал нас. Разбрехавшийся пес обнюхивал меня, наскакивая со всех сторон. А Лойза изображал удивление. Словно он здесь вовсе ни при чем. В полном молчании мы доехали до самого моста. Тут Лойза, настороженно оглядевшись — ведь он въезжал на вражескую территорию, — сухо сказал: «Забирай и уматывай побыстрее». Он не хотел, чтоб его заподозрили в сотрудничестве с неприятелем.
Это воспоминание доставило мне удовольствие. Я несколько приободрился… Но более всего меня обнадежила веселая, дружеская улыбка, радостное удивление Лойзы в первый момент встречи. Может, потому, что виделись мы редко. А ведь он не отличался мягкостью, твердый был орешек. Всегда знал, чего хочет. Наверное, это нас и сближало.
Время шло. Мне уже подумалось, что Лойза про все забыл, но тут секретарша пригласила нас войти.
— И на сегодня хватит. Довольно. Сегодня меня больше ни для кого нет, слышишь, Гелена. Только вечером собрание в Рачиневесе.
Усадив меня с Олдржихом за журнальный столик, он подсел к нам. Некоторое время устало, но добродушно оглядывал нас, а потом спросил:
— Ну, что скажешь? Давненько я тебя не видел. Что у тебя за просьба? Неудача какая на опытных участках? Давай выкладывай.
Понукать меня не пришлось, и я вывалил ему все как есть. Ничего не утаивая. Пересказал весь наш разговор с Паточкой.
— Ты бы слышал, как он приказывал: «Держись за весла, а к рулю рук не тяни». Что ты обо всем об этом думаешь? Ты, первый секретарь райкома?
Он слушал меня внимательно, но без особого удовольствия. Ему явно что-то не понравилось. Интересно, что — мой рассказ или Паточка?
Лойза молчал, испытующе на меня поглядывая. В его маленьких, утомленных глазах играла усмешка.
— Да, кое в чем он того… — проговорил Ситарж, в раздумье пожав плечами. — Но в одном ты к нему несправедлив. Тебе ли не знать наших земледельцев? Они хоть и объединились в кооперативы, но от своих уловочек пока не отказались. Мы-то с тобой их хорошо знаем. А теперь попробуй, позволь им хозяйствовать без плана. Кто тогда будет свеклу сажать? А с ней возни много… Крестьянину лучше пшеницу посеять и подождать, когда собирать урожай механизаторы комбайны пришлют. Дать крестьянам в таком деле волю — я бы посмотрел, что из этого выйдет! Поэтому нам и приходится рассылать предписания, что каждому кооперативу и госхозу растить и что собирать. И конечно… Паточка обязан обеспечить выполнение планов. А это — мука мученическая, вот он и держит вас в ежовых рукавицах. Может, где и перегибает…
