Ознакомительная версия.
Насмотрелся он предостаточно мерзостей отдыха рабочего класса после трудовой недели; наслушался разговоров про футбол заплетающимся языком, визгов пьяных в дым самок, которых били такие же пьяные самцы. Даже и более-менее пристойных застолий с непременной, конечно, выпивкой и закуской, танцами под радиолу или пение вразнобой «Ой мороз, мороз…» Станислав Олегович не одобрял. Всех этих пролетарских и коллективных радостей последовательно сторонился. Он безошибочно считал, что большинство людей от алкоголя тупеют, и наблюдать сей процесс было ему печально. Причем коллективность действа, по его мнению, только ускоряла процесс и усугубляла последствия. Народное поверье о том, что пить в одиночку – последнее дело и прямой путь к алкоголизму, он считал не чем иным, как страхом объединенных круговой порукой скотов, которые боятся: вдруг кто-то из них разорвет круг и станет человеком, то есть – существом, несущим индивидуальную ответственность за свои дела.
Пить Гаврилов решил по возможности наедине или, в крайнем случае, с милой какой-нибудь девушкой. Девушку чаще всего изображала его жена Алена. (Да, по паспорту она была Аленой, но Станиславу Олеговичу не нравилось это имя, и он приучил себя, саму жену, ее и своих родителей, сына, знакомых звать Алену Еленой – так благороднее.)
Классически – если под этим словом подразумевать точное исполнение намеченного перед началом эксперимента плана – процесс пития был таков.
Просыпался Гаврилов в собственной постели в десять-одиннадцать часов утра после семи-, восьмичасового непрерывного, глубокого сна. Он не испытывал ни малейших признаков похмелья, хотя выпил накануне около литра водки, так как пил понемногу весь день и притом исключительно качественный продукт.
Проснувшись, тут же подстегивал мозги первой сотней граммов чистой энергии, принимал душ, приводил себя в идеальный порядок, подбривал замысловатой формы бородку, собирал портфель и шел на работу. (Во дворе, в гараже-ракушке, стояли «Жигули», но от них на время эксперимента пришлось отказаться.) По пути он заворачивал в три заранее намеченных бара. В двух выпивал по рюмке водки или джина под сигарету, а в третьем, уже в непосредственной близости к университету, с большим удовольствием просиживал четверть часа за кружкой пива и наблюдал окружающую жизнь, а также непрерывно и усиленно работал головой – планировал предстоящую лекцию, записывал на чем попало приходящие на ум нетривиальные мысли.
Войдя в кабинет, Гаврилов делал себе кофе или чай, плескал в чашку на треть водки или коньяку, а затем вразвалку (недруги утверждали – шатаясь) направлялся к студентам.
С коллегами у Станислава Олеговича отношения сложились не более чем деловые. Он не допускал к себе ни фамильярности, ни двусмысленных шуток, но и, почувствовав, что человек слишком холоден с ним, добивался объяснения, и чаще всего восстанавливал нормальный деловой контакт. Но вскоре после начала эксперимента Гаврилов заметил, что почти весь преподавательский корпус стал проявлять к нему настороженность и чего-то словно бы ожидать.
«Чего они ждут? – пытался угадать Станислав Олегович. – Наверняка чего-нибудь стереотипного: чтобы я в морду кому-нибудь дал, уснул на коллоквиуме, попал в вытрезвитель. Интеллектуальной деградации, в общем, ждут, тем паче во всех популярных санпросветовских брошюрах так написано. Нет, господа, не дождетесь, Гаврилов пьет не как все!»
Этот общественный ажиотаж все-таки крайне его раздражал, и он постепенно начал с ним слегка поигрывать, – совершать вполне умеренное, но отвечающее ожиданиям. Например, однажды устроил шумную выволочку лаборантке за беспорядок в учебной документации и добился ее увольнения; ввел более строгие условия приема экзаменов и зачетов – теперь студент должен был не только знать, кто такой Сократ и что значит «теология», но и обрисовать теорию Гаврилова «интеллигенция и низовой слой»; во время летней сессии наотрез отказался принимать зачет у одного строптивого умника, несмотря на просьбы декана, и это привело к большому переполоху, так как родители студента через суд потребовали вернуть полторы тысячи долларов, вложенных в обучение сына. Как-то Гаврилов более трех часов спорил с преподавателем истории России ХХ века о том, что любая иномарка лучше любого отечественного автомобиля в принципе. Станислав Олегович отстаивал достоинства иномарок; спор его всерьез распалил – вернувшись домой, он открыл гараж-ракушку и раскурочил свои «Жигули» ломиком для колки льда…
Так или иначе, хотя ничего противоправного и общественно опасного (уничтожение машины – это его личное дело!) Гаврилов не совершал, с ним стали вести воспитательную работу и даже грозились уволить из университета, и тем основательно подпортили последний год его алкогольной гармонии (но не пятый, как он намечал перед началом эксперимента, а третий, так как эксперимент пришлось, к сожалению, прекратить раньше. Впрочем, прекратил его Гаврилов отнюдь не из-за боязни репрессий).
Вечера он проводил, как правило, в кругу семьи.
Установив на журнальном столике бутылку «Финляндии» и тарелочку с маслинами, Станислав Олегович вместе с женой и сыном смотрели телевизор. Алкоголь настолько обострял наблюдательность и мышление, что у Гаврилова проявились возможности на грани экстрасенсорики, в которую он сам, надо отметить, мало верил. Но как объяснить, что он угадывал любой сюжет любого фильма, предсказывал, кто из персонажей умрет, а кто нет, и жена с сыном, наконец, перестали подпускать Гаврилова к телевизору.
Тогда он укрывался в своем кабинете и ставил на проигрыватель привезенные из Америки пластинки. И, господи, как замечательно слушалась музыка! Она доставала Станислава Олеговича до самого дна, до загадочной эмоциональной тьмы, которая в период эксперимента всегда была рядом, до страшного близко…
В плане творчества эти годы он считал невероятно плодотворными. Голова работала на повышенных оборотах – все время возникали новые и новые доказательства его теории, рождались мысли о литературе, о дошкольном и школьном образовании, о христианстве и многом, многом другом.
Он записывал плоды мышления, как один оригинальные, свежие, бесспорно мудрые, и складывал листочки, салфетки, разодранные сигаретные пачки (записывал в пылу вдохновения на первом попавшемся под руку) в огромную коробку из-под музыкального центра «LG», что стояла посреди его кабинета… Позже, уже закончив эксперимент, он запихал все написанное в компьютер, и таким образом получился файл с названием «Куча» мегабайта на три с половиной. И ежели Гаврилову требовалось нечто оригинальное для очередной статьи или рецензии, он залазил в «Кучу» и обязательно находил подходящее. По его самым скромным расчетам оригинального там заготовлено вперед лет на десять-двенадцать.
Накануне окончания эксперимента со Станиславом Олеговичем произошел поистине мистический случай, показавший, как далеко от мелких общечеловеческих проблем он оторвался. Он сделался почти органичным в мире великой природы и одновременно – ее драгоценным венцом.
Помнится, Гаврилов сидел на скамейке в парке культуры и отдыха «Красная Пресня» с бутылкой «Миллера». Был март, оттепель, а на скамейке – корка размокшего льда. Чувствуя, как сквозь пальто и брюки к его телу ползет холодная сырость, Станислав Олегович громко, справедливо ругал дворников за плохое выполнение своей работы; он был не на шутку обижен и почти кричал: «Дармоеды! Еще зарплату им платят! Квартиры им в Москве подавай! Скоты! Работать надо, а не водку жрать!» И вдруг нечто мускулистое, круглое, похожее на черно-коричневый мяч метнулось к Гаврилову. Он уже изготовился пнуть этот мяч, но вовремя – поистине к счастью! – увидел у ног своих питбуля. Да, питбуля, что олицетворяет собой чистейшую злобу, способного за пару секунд разорвать на куски все живое. «Рэкс, фу! Ко мне!» – закричала дурным от ужаса голосом женщина с поводком в руке и побежала к собаке. Но Рэкс повел себя совершенно несвойственно для питбуля – смиренно, по-сыновьи он положил свирепую морду на колени Гаврилову. А Гаврилов, уже поняв, что это знак свыше и решив убедиться, довольно бесцеремонно потрепал собачьего монстра за загривок.
«Вы что, кинолог?» – спросила потрясенная женщина. «Нет, я Станислав Олегович Гаврилов», – ответил он. «Господи, а я так перепугалась!» – «Чего?» И, заикаясь от волнения, женщина сообщила, что Рэкс профессионально поставлен на охрану, то есть за большие деньги обучен без страха бросаться на любого чужого. Он уже искусал вот так же на улице двух человек… Станислав Олегович хотел было спросить, а почему в таком случае на Рэкса не надевают намордник, но сразу раздумал. Зачем столь земные вопросы, когда налицо явный знак, стопроцентная мистика.
Никакие помехи и угрозы, никакие, обобщенно говоря, питбули не собьют его, Гаврилова, с пути. Ему отныне нечего и некого опасаться!
Ознакомительная версия.
