Ознакомительная версия.
Никакие помехи и угрозы, никакие, обобщенно говоря, питбули не собьют его, Гаврилова, с пути. Ему отныне нечего и некого опасаться!
После того как женщина увела поскуливающего и рвущегося обратно к нему Рэкса, Станислав Олегович еще три четверти часа сидел на скамейке, не чувствуя холодной сырости под собой, не допивая пиво. Мысли его находились не здесь, а, наверное, в тех лабиринтах эмоциональной тьмы, что всегда во время эксперимента была рядом, до страшного близко. И сейчас, видимо, пустила его в свою таинственную глубину.
Очнувшись, Гаврилов поднялся и зашагал домой. «Время пришло! – долбила мозг одна крепкая мысль. – Время пришло!»
Вечером он не открыл неизменную бутылку «Финляндии», не стал претендовать на телевизор, не заводил музыку, а сразу же сел за компьютер.
Небесно-голубая бездна в экране монитора заворожила, бог знает, что увидел он там, но просидел так всю ночь, не сомкнув глаз, не переключив сознание на другое ни на миг… Как всегда в одиннадцать утра он вышел из кабинета, принял душ, привел себя в идеальный порядок и, не отвечая на вопросы жены: «Что с тобою, Стас? Что случилось? Тебе плохо?» – вышел на улицу.
Он заворачивал в те же бары, куда заворачивал каждое утро, но сегодня не брал выпивку, а постояв, выходил. В кабинете он не сделал себе традиционные чай или кофе, не добавил в чашку на треть водки или коньяку, – просто молча дождался половины второго и направил шаги в аудиторию.
Лекцию, говорят, он читал с особенным подъемом (недоброжелатели же употребляли слово «остервенением»), даже бил кулаком по кафедре, приводя в трепет девушек и забавляя парней; голос его был настолько пронзителен, что заглянул встревоженный проректор по учебной части, помялся нерешительно на пороге, пожевал губы и, с явным сомнением, прикрыл дверь.
После занятий некоторые из коллег попытались заговорить со Станиславом Олеговичем. Он никак не отреагировал. Он просто не замечал их, не слышал обращенных к нему вопросов. Оделся и покинул стены университета.
Дома тут же занял место перед голубой бездной монитора. Вновь пристально глядел туда. Елена неоднократно тихо окликала его и, не получив ответа, думая, что муж настраивается на очень сложную статью, выходила.
Да, действительно, назревало величайшее откровение, и Гаврилов мучительно пытался поймать первую ключевую фразу, и от нее-то, он был убежден, текст дальше помчится без заторов, брызнет, как нефть из вскрытой скважины. Только бы первая фраза… Первая, важнейшая фраза! Но тысячи, тысячи их вились вокруг, и ни одна не была той самой…
Станислав Олегович шевелил губами, рука зависла над клавиатурой, подрагивала от напряжения и нетерпения, взгляд буравил голубую бездну, силясь отыскать там нужное.
И тут он уловил еле различимый, но тем более жуткий от этого шорох. Нечеловеческий шорох, неживой, потусторонний… Мгновенно, нет, еще стремительней Гаврилов с макушки до ступней покрылся ледяным потом. Рука рухнула на клавиатуру и на экране выскочило (почему-то по-английски, хотя компьютер был переведен на русский язык) – KILL.
(Позже, анализируя, каким образом могло получиться именно «KILL», Станислав Олегович пришел к выводу, что сперва задел клавишу «К» большой или указательный палец, затем средний коснулся «I», которая как раз над «К», а чуть позже, скорее всего, безымянный дотронулся до «L» и задержался на ней, отчего «L» получилась двойной. Но так или иначе мистика, на сей раз зловещая мистика, здесь тоже присутствовала. Бесспорно.)
«Убить! – прошептал в замешательстве Станислав Олегович. – Кого… убить?!» И будто ответ – новый шорох за спиной. Теперь звучнее, смелее, но не менее потусторонне.
Рывками, превозмогая ужас, Станислав Олегович обернулся, и волосы зашевелились на голове.
Возле коробки из-под музыкального центра «LG» скрючилось поросшее коричневатой щетиной двуногое чудище. Оно покачивалось, как-то странно-плавно покачивалось, будто наполненный водородом шар от струй легкого-легкого ветра. Но оно было материально, вне всяких сомнений – было материально. Вот распрямило лапу и хрустнул сустав. Вот запустило эту лапу внутрь коробки – зашуршали листы Гавриловских записей.
Станислав Олегович взвился, точно уколотый. Зачем, он еще не понимал, – то ли хотел защитить коробку, то ли выбежать из кабинета… Но тем не менее взвился; грохнулся на пол опрокинутый стул. Чудище, застигнутое врасплох, присело, сжалось, тут же опять осмелело, подняло рыло, заметило человека. Оскалилось, глухо, утробно зарычало… «Это он! – узнал Гаврилов. – Он, он!.. – И мелькнул в памяти берег Волги, два лежащих на примятой траве голых, безобразных тела, безобразнее любого животного… – Он нашел меня! – Эти налитые кровью глаза, этот оскал, рычание. – И детский ужас сковал Гаврилова; он, как три десятка лет назад, стоял и смотрел. А чудище осторожно приподнималось, продолжая скалиться и рычать. – Нашел меня! Не забыл… Не простил…»
Весь во власти гипноза, с трудом преодолевая оторопь, Станислав Олегович попятился прочь. Он уговаривал себя развернуться и побежать, но не мог – обычно такие послушные ноги сейчас сделались тяжеленными, деревянными, усилий Станислава Олеговича хватало лишь на то, чтобы кое-как скользить тапочками по паркету… А чудище уже трясло головой и рычало все громче, собирая в себе злость на того, кто отважился на открытую интеллектуальную борьбу с ним и со всеми подобными. Но сейчас, здесь… Что мог противопоставить Гаврилов грубой физической силе?
И чудо, чудо – он сумел развернуться и бросил свое тело к двери!
А сзади уже в полную силу – звериный рев, грохот ломаемой мебели, звон стекла, треск короткого замыкания.
«Ста… Станислав! О господи, Станислав! – Чьи-то мягкие, теплые руки обхватили его, сжали, стараясь удержать, остановить (погубить?!). – Станислав, да что с тобой! Очнись, господи, Станислав!» – «Ай…» – последнее, что запомнил, – свой тонкий, беззащитный стон Станислав Олегович, и тут эмоциональная тьма поглотила его.
* * *
Он провел в клинике без малого месяц. Бездушные врачи усиленно накачивали кровь Гаврилова успокоительным, психиатр пытался беседовать с ним, задавая идиотские вопросы. Станислав Олегович принципиально не шел на контакт – он был убежден, что приличные люди не должны пускать в свои мозги даже врачей.
Лишь с Еленой он мог разговаривать.
«Я очень напряженно работал последние годы, – не то чтобы оправдывался, а скорее пытался объяснить ей причину болезни. – Очень напряженно и продуктивно. Пересмотрел курс лекций и обновил их на семьдесят три процента, написал несколько десятков крупных статей, вел рубрики в двух еженедельниках, печатал в массе разнообразных изданий мелкую эссеистику. И еще, Елена, – Гаврилов хотел приподняться, потянулся к уху жены, но она бережно и решительно уложила его обратно, всхлипнула, прижала платок к глазам. – Не надо, Елена, не унижай меня слезами… Знаешь, я задумал книгу! Это будет великая книга. Там я все обобщу!»
Выписавшись в первых числах апреля, он решил съездить на родину, отдохнуть от шумной Москвы, попроведать стариков-родителей.
Отдыха не получилось. Отрицательные эмоции начались сразу же, с того момента, как Гаврилов ступил на платформу вокзала и огляделся. (Нет, малозначительных неприятностей хватало и в те неполные сутки, что он провел в поезде, но о них, по сравнению с дальнейшим, и не стоит упоминать.)
Итак, он оказался на платформе, высокий, в новом пальто и идеально сидящем костюме, с дипломатом в правой руке и спортивной сумкой на левом плече, и, вдыхая полной грудью чуть кисловатый, пахнущий близкой Волгой, весенний воздух, огляделся… Все вроде бы как и было, даже стало чуточку веселее – вокзал свежепобелен, на ограде, что отделяет платформу от привокзальной площади, – огромный и красочный щит с рекламой «NESCAFE», и люди, кажется, не такие одноцветные, как при советской власти, только вот… Что-то не так… На крыше внушительного «сталинского» дома, стоящего на привокзальной площади, находился уже несколько десятилетий неменящийся лозунг: «НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ!». И, по привычке, мельком скользнув по нему, Гаврилов так и прочел, но тут же, почувствовав непорядок, вернул взгляд… Да, точно, вместо привычного на крыше было теперь: «А Д И ПАР ИЯ ЕДИНЫ!»
Его ошеломила эта неожиданная перемена. Не обращая внимания на толчки выгружающихся из вагона людей, Станислав Олегович читал и читал, и даже протер глаза, желая убедиться, что зрение над ним не шутит. Нет, зрение не шутило. «А Д И ПАР ИЯ ЕДИНЫ!»
«М-да-с, нечего сказать, прекрасная встреча», – с горькой иронией усмехнулся он; попытался успокоить себя логическим объяснением, что просто-напросто некоторые буквы упали и вот появилась случайно этакая словесная комбинация.
Дернув головой, Гаврилов пошагал в сторону этого самого дома, возле которого как раз находилась троллейбусная остановка.
Ознакомительная версия.
