На втором этаже толпа заметно редела, разбредаясь вдоль прилавков и открытых площадок.
Здесь тоже было тесно; шумно и суетно, но несколько по-другому.
Искусно изображая досадливое, брезгливое раздражение или полнейшее безразличие к окружающим, публика в первую очередь интересовалась собой и только потом — экспонатами.
Игоря Всеволодовича заметили сразу.
— Игорек! — Невысокая полная дама, владелица известного частного ломбарда и небольшого антикварного магазина, перегнувшись через узкую витрину с драгоценностями, неестественным, театральным жестом протянула ему сразу обе руки. Игорь Всеволодович галантно поцеловал предложенное. — Ах, дорогой мой…
Я все знаю. Но не могу поверить. Какое варварство!
Ужас. Боже, бедный, бедный, как ты все это пережил?
И теперь? Что же теперь? И — кто? Ведь это что-то из ряда вон…
Не отнимая рук, она засыпала его вопросами, не дожидаясь ответов, но смотрела сочувственно.
Поймав паузу, Игорь отговорился невнятной, невразумительной скороговоркой, но дама, похоже, и не рассчитывала на иное. Разжав руки, она тут же трагически заломила их, прижав к пышной груди. Непомнящий взглянул проникновенно и поспешил ретироваться Потом та же сцена была сыграна множество раз — более или менее талантливо разными исполнителями, с разной степенью темперамента, вкуса, меры, искренности — et cetera-, .
Игорь Всеволодович пообвык, неожиданно вошел во вкус и даже выпил чуть больше, чем следовало, благо наливали все — и, похоже, от души.
К тому же были встречи…
— Георгий! — Хорошо поставленный, низкий с хрипотцой голос был скорее мужским, но принадлежал женщине.
И — какой!
Окруженная многочисленной свитой, она величественно шествовала меж рядами, неповторимая и обворожительная в свои девяносто с лишним.
Если не все сто.
Вера Дмитриевна Шелест — легендарная питерская коллекционерша, обладательница сокровищ, сопоставимых с теми, что хранят Эрмитаж и Гохран, вместе взятые.
Мать ее была фрейлиной императрицы, дружила с двумя самыми красивыми женщинами той эпохи — великой княгиней Елизаветой Федоровной и Зинаидой Юсуповой, по слухам — почти не уступала обеим красотой и роскошью туалетов.
Верочка каталась на коньках с наследником, пела шансонетки с Феликсом Юсуповым, тайком бегала на поэтические собрания символистов (или акмеистов?), зналась с Малей Кшесинской и однажды передала от нее записку цесаревичу, сама же, собравшись с духом, написала длинное письмо Зине Гиппиус, но не получила ответа.
Все это, однако, всего лишь забавная присказка, ничуть не оригинальная к тому же, ибо таких Верочек на заре двадцатого века в Петербурге было пруд пруди.
Сказка же — история воистину потрясающая — началась в октябре 1919 года, когда оголодавшая Верочка грохнулась в обморок. Но не куда-нибудь — под колеса авто, неспешно катившего по пустой улице.
Автомобиль — вот забавная ужимка истории — недавно принадлежал Мале Кшесинской, теперь на нем рассекал комиссар революционного правительства. По тогдашним грозовым временам — почти бог.
Революционный бог над Верочкой сжалился настолько, что, подлечив и подкормив немного, женился.
И сотворил второе чудо — обратив чуждый классовый элемент в боевую революционную подругу. С той поры ей везло постоянно.
Комиссара убили басмачи в тридцать четвертом. И вороново крыло тридцать седьмого вдовы героя не коснулось, повеяло только могильным холодом.
В тридцать девятом в нее влюбился героический летчик-ас — симпатяга, национальный герой. И конечно — женился, и конечно — героически погиб в сорок пятом, оставив НКВД с носом.
А она опять выступала в роли жены Цезаря.
Оставалось дотянуть совсем немного.
В пятьдесят шестом Вера Дмитриевна в третий раз вышла замуж.
Этот брак оказался долгим и, возможно, даже счастливым.
Муж был инженером-конструктором, сначала — молодым и малоизвестным, позже — известным узкому кругу лиц, и наконец, не известным никому. То есть засекреченным настолько, что знать о его существовании просто не полагалось.
Как жила все эти годы Вера Дмитриевна со своими мужьями — любила, была ли счастлива, ревновала, изменяла ли сама? — доподлинно не знал никто.
Сентиментальных воспоминаний она не терпела. О прошлом говорила скупо.
Зато — все знали — коллекции антиквариата, которую собрала Вера Дмитриевна, нет равных.
В России — точно.
В основе — Вера Дмитриевна и не скрывала — маменькины драгоценности и кое-что из домашнего собрания, укрытое некогда за широкой комиссарской спиной.
Потом — покупалось, благо деньги были всегда и понимание истинных ценностей — слава Богу — тоже.
Дарилось, менялось.
Так, собственно, и рождаются подлинные коллекции.
Годами.
По крупицам.
Однако ж фортуна — фортуной, а сама Вера Дмитриевна, хоть и обласкана была судьбой, в фарфоровую старушку превращаться не спешила, недюжинный ум и железный характер по-прежнему были при ней.
И — время пришло — пригодились.
В конце восьмидесятых засекреченный муж-конструктор благополучно почил в бозе.
Завеса тайны, долгие годы окружавшая Веру Дмитриевну, рассеялась, и почти одновременно рухнул железный занавес.
Выходила какая-то сумасшедшая, двойная свобода.
В Париже вдруг обнаружилась младшая сестра и еще целый сонм родных людей.
А молва о коллекции, разумеется, разнеслась по миру.
И начались искушения.
В итоге Вера Дмитриевна собралась уезжать во Францию.
Побродить по бульварам, поесть жареных каштанов.
Тихо умереть на руках близких, упокоиться на Сент-Женевьев, рядом с Феликсом Юсуповым и прочими, с кем прошла счастливая беззаботная юность.
Тогда и случилась неприятность, едва не обернувшаяся трагедией, — ее ограбили и чуть не убили.
Бандиты ворвались в квартиру, страшным ударом рассекли пожилой женщине голову.
И, будучи уверены, что хозяйка мертва, методично собрали и вынесли все самое ценное.
Каким-то чудом Вера Дмитриевна выжила.
Дальнейшее еще больше похоже на сказку. Не стоит, впрочем, забывать о том, что лучшие сказки, как правило, придумывают сами люди.
Словом, преступников поймали, сокровища вернули владелице. Но под гром оваций и поздравлений негромко намекнули относительно некоторых возможных и, несомненно, правильных шагов, которые Вера Дмитриевна могла бы совершить, .. Дабы избежать в дальнейшем…
Она не стала искушать судьбу — или сказочников? — дважды. Всенародно заявила, что считает несчастье знаком, посланным свыше, дабы удержать от скоропалительных решений.
Понимать эту мистическую сентенцию следовало таким образом, что знаменитая коллекция навсегда остается в России. И более того — дабы не вводить в соблазн ничьи алчные души. — завещается городу Санкт-Петербургу. Вся целиком — от черных юсуповских бриллиантов до скромной миниатюры неизвестного монограммиста.
А Париж?
Разумеется, Вера Дмитриевна слетала повидаться с сестрой и поесть каштанов.
Но отчего-то вернулась скоро.
И больше не ездила.
Теперь, окруженная почтительной свитой. Вера Дмитриевна громогласно звала Непомнящего, сопровождая восклицание властным жестом красивой, хрупкой руки.
Она, к слову, была из тех немногих, оставшихся в живых, кто работал со Всеволодом Серафимовичем. Игоря знала с пеленок и упорно звала Георгием — как в святцах.
Он подошел, целуя исполненную изящества, худую старческую руку, унизанную кольцами. Затылком ощутил слабое дыхание. В ответ она коснулась губами склоненной головы.
— Пойдем-ка прочь. Куда-нибудь подальше от прилипал. Ходят, коршуны, — думаешь, они меня так любят?
— Почему — нет?
— Чушь несусветная! Любят! Они глаза мои любят и нюх. Понял? Как у гончей хороших кровей. Я настоящую вещь вижу за версту, клейма не нужны, и атрибуции ваши можете засунуть в известное место. Я — вижу. Вот и таскаются следом. Да пес бы с ними! Что тебе теперь — совсем худо?
— Худо, Вера Дмитриевна.
— Денег сколько надо?
— Много.
— Понимаю, что не на мороженое. Не крути, Георгий, не просто так любопытствую, по старости.
— Три с половиной.
— Я так и прикидывала. Что собрал?
— Полтора — это с квартирой, плюс кое-что дома было. Малевича помните?
— Как не помнить. Ну?
— Ну, обещает один банкир кредит, под залог, конечно. Ищу.
— Банкир надежный?
— Десять лет работаем.
— Мог бы и без залога.
— Так сейчас не бывает. Вера Дмитриевна, дружба — дружбой, а денежки врозь.
— Не бывает… Ну так слушай меня! Эта богадельня закрывается послезавтра, и давай-ка, дружок, со мной в Питер. Подберем залог для твоего банкира…
— Вера Дмитриевна!..
— Все! Сказано — и конец. А теперь иди, мои прилипалы, вишь, истомились. Иди. И не опаздывай к по езду, Бога ради. Любите вы, молодежь, примчаться в последнюю минуту и прыгать на ходу — а я волнуюсь.
