Ты думаешь — правда? — ну, хорошо, а дальше-то что? И ты прав, конечно, но что-то я все никак не разделаюсь со своим ай. Может, тебе неинтересно. К счастью для себя, я отсюда этого не вижу. Бедный Харолд, ты всегда так изумительно умел слушать. В колледже я прохаживался насчет "интеллектуала от сохи", с которым делил комнату, потчуя товарищей рассказами о твоих ляпах и буколическом невежестве, о твоих дремучих ударениях и варварском употреблении слов. До сих пор улыбаюсь, вспоминая, как ты говорил "облегчить" вместо "облегчить" или "тяжело сказать" вместо "трудно сказать". Мы с Марком, бывало, состязались, науськивая тебя при посторонних на эти слова и обороты. А ведь на самом деле, когда я ночью сидел на постели и говорил и ты на своей постели слушал, — были счастливейшие минуты моей школьной жизни, единственные минуты, когда я мог себе позволить быть самим собой. Теперь мне стыдно за эти шутки — не потому ли, что чувствую: они мне отлились.
Свое имя ай получил от португальцев в подражание тому звуку, который младенец данного вида производит сквозь ноздри, когда боится, что мать бросила его. Ай, Ой, Ох, ух, О-о — все это ведь не что иное, как вскрики страха или боли, их, этих вскриков, множество, и, что интересно, они разные на разных языках. (Ай, в данном случае, больше похож на вскрик поранившегося француза). Да, народы мира отнюдь не одинаково выражают свои чувства. Странно — правда? — что даже нечто столь элементарное, как крик боли, требует отражения в словаре? По-моему, кому-то стоило бы составить небольшой буклетик со списком подобных слов на всех языках мира. "Международный словарь боли", а? Возможно, в свое время я сам этим займусь. А пока я только практикуюсь и, кажется, неплохо научился подражать крику ленивца. Я зажимаю ноздри обоими большими пальцами, полностью, крепко их зажимаю. Затем я мощно фыркаю, одновременно отнимая пальцы от ноздрей решительным жестом — от лица вперед. Результатом является мощный свист, по-моему, довольно близко напоминающий тот звук, который издает малолетний ленивец. Вчера я его испробовал на почте, в частности на дамочке в окошке, когда она стала мне указывать, что я наклеил якобы недостаточно марок на конверт. Маленькая такая, просто мышь, так что ты можешь себе представить, какой был эффект, когда я отнял пальцы от ноздрей и вместе с грозным звуком бросил ей в физиономию. Ах, как они все жужжали за моей спиной, меж тем как я преспокойно выходил себе за дверь гордой, независимой походкой. Наверно, возьму этот способ на вооружение, когда придется демонстрировать свой гнев, хотя младенец ай, возможно, имеет в виду совсем другое. А твои дети подражают голосам животных, или этим балуются только городские дети?
Я вижу, мое письмо ужасно затянулось. Может, ты уже и не читаешь. Может, тебе давно, на середине, надоело, и все это время я говорю, не обращаясь ни к кому. Вообрази: человек в какой-то комнате говорит о самом себе, возможно, дико занудно говорит, при этом глядя в пол. И пока он произносит свой монолог, который, повторюсь, интересен только для него, все, один за другим, на цыпочках выходят вон из комнаты, и вот уже самый долготерпеливый у него за спиной, тихонько выйдя, притворяет дверь. Наконец человек озирается, видит, что произошло, и, тут, естественно, — позор, тоска Возможно, мое письмо сейчас валяется на дне твоей мусорной корзинки, а банальный жестяной голос со дна колодца все отзывается от стенок. Твоя корзинка для ненужных бумаг — она ведь жестяная, да? Как нестерпимо грустно. Но если ты все-таки дошел со мной до этой строчки, хочу тебе сказать, что ценю твое общество и твои письма тоже, и буду рад их снова получить, если тебе еще захочется писать.
Энди.
*Эх, Уилли, Уилли,
Ни словечка от тебя насчет апреля. Сам знаю, всего-то три недели, как я тебе написал, но я предполагал, что ты прямо уцепишься за такой шанс оказаться на виду. Вероятно, из-за своей преподавательской работы ты ощущаешь такую уверенность в себе, что можешь позволить себе роскошь отвернуться от более широкой публики и даже от старых друзей, если, конечно, так оно и есть, в смысле, если ты от них действительно отворачиваешься. Что ж, могу только вдвойне тебе позавидовать. Сам же я вынужден ежедневно спускаться в преисподнюю ради борьбы за хлеб насущный и обречен упорно хранить верность любому, кто потреплет меня по головке или хоть раз пожмет мою мохнатую лапу. После месяца тропической жары неделями льет не переставая. Я уже почти весь заплесневел. Хожу такой заплесневелый, мрачный. Мрачный и недоумевающий, почему от Уилли нет вестей? Я наконец-то взялся за работу над комическим романом, которую так долго откладывал. Тянул время. Оттачивал мастерство. Набирался опыта. И теперь слова пошли прекрасно. Я их выделяю почти без усилий. Они льются на страницу и остаются там. Мне видится странно-музыкальная композиция: рев басса-профундо, исполненный тоски, перемежается причудливыми интерлюдиями, а порой истерическими взвизгами. Вот эти-то взвизги особенно меня и греют — они так, по-моему, типичны. Надеюсь, в означенном апреле смогу прочесть одну-другую главку на нашем гран-гала. Тут многие привыкли думать, что я так никогда ничего и не создам, так что шум, конечно, поднимется соответственный.
Кроме романа, вещи поистине значительной, я пишу очень смешные пародии на Троя Соккала, на те его сочинения, в которых действие происходит где-то на висконсинской ферме. Пока такое не попробуешь, даже и представить себе невозможно, до чего это трудно — писать идеально плохо. И еще есть у меня идеи насчет серии стихотворений в прозе, маленьких таких экзистенциальных притч об отчаянии и тоске, действие которых будет происходить в Африке, наверно.
Много чего еще надо бы тебе порассказать, особенно о том, что было в два последних года, но сейчас как раз моя новая работница с грохотом переворачивает вверх дном все мое жилище. Я просил опытную уборщицу, а мне подсунули юную мексиканочку, которой приходится объяснять, как включают пылесос. Такая прелестно робкая, только чуточку уж чересчур ацтечка на мой вкус. Хотя от шеи книзу — то, что мы во время оно называли "просто класс".
Напиши скорей, потому что мне надо будет еще кого-то пригласить, если у тебя на самом деле не получится.
Всего хорошего.
Энди.
*Дорогая Пег,
Спасибо за твою записку. Я и без тебя давно знаю, что был ужасным разочарованием для папы, а ты была маленькая принцесса. Ты до того отвратна, что я жалею даже, что вообще с тобой связался. Прежде чем прочитал твое прелестное послание с оценкой моих умственных способностей и внешности, я имел счастье наблюдать множество твоих дивных снимков на разных стадиях детства, в том числе на пони. Если хочешь, я тебе пошлю полную коробку этих тилилюсей-маципусей, дай только знать.
Твой брат
Энди.
*Место действия: широкая река, медленная, мутная, нечто вроде дельты. Наверно, это Африка. По обе стороны реки, или это дельта, песчаная пустыня тянется, насколько хватает глаз. Ни единое деревцо, ни даже пальма не нарушает ровной пустоты ландшафта. Вначале группка детей, мальчиков и девочек — матросские костюмчики, переднички, — играет, или пытается играть в песочке. Но песочек этот исключительно мелкий и сухой, прямо сухая пыль, и удается из него построить только бесформенные кучи вроде муравейников. Перед лицом повторных неудач, потея в своей городской одежде, дети становятся драчливыми и вялыми, одни то, другие другое, и драчливые больно бьют вялых по лицу и горстями швыряют горячий песок им за шиворот, а вялые ложатся на песок и тихо плачут. (Потом они это еще припомнят.) Взрослые меж тем, мужчины и женщины, по всей видимости родители этих детей, тоже одетые во все темное и городское, мужчины при стеках и цилиндрах, женщины при зонтиках, турнюрах и поражающих воображение бюстах, стоят небольшими кучками на берегу, кучкуются небольшими стайками на песке, как деревья на ландшафте, где нет деревьев, и спорят: то ли темноватые предметы, какие они видят дальше по реке — это бревна, почти совсем затонувшие оттого, что много месяцев тут мокли, то ли это крокодилы. Спор их скучен, бездоказателен, бесплоден. В глубине души все, и взрослые и дети, уже готовы прыгнуть в воду, лишь бы решить его.
*Милая Анита,
Какое ужасное недоразумение. Я себя чувствую полным идиотом. Уж поверь мне, я понятия не имел, что вы с Риком снова вместе. Но если это и правда тебя устраивает, что же еще мне остается, кроме как пожелать вам обоим всего самого лучшего? Я предполагал написать письмо, полное лирических воспоминаний о времени, которое по наивности считал дорогим для нас обоих. Меня больно задели твои слова, что у тебя создалось впечатление, как будто тебя лапают. Больше писать не буду.
