— Все говорят о триумфе пьесы. Такого успеха еще ни один спектакль не имел.
Я произнесла с сожалением:
— Однако автор не желает объявляться.
— Он приедет, когда допишет новый сюжет.
Женщина немного помолчала, потом продолжила:
— Что за чушь распространяют? Тарик Рамадан — ненормальный!
Карам спросил, язвительно:
— Не лучше бы ему было убить свою мать?!
Я симпатизировала Умм Хани, и моя симпатия не убавлялась оттого, что она родственница мужа.
* * *
Дом в аль-Тамбакшия полон людей. Как в автобусе, от которого несет резиной. Тетка выгоняет всех, чтобы принять дядюшку Ахмеда Бургуля. Она говорит ему:
— Не забудь еду. После Бога — на тебя первого наша надежда.
Он весьма озабоченно отвечает:
— Я пришел по более важному делу.
— Тогда не молчи!
— Дело в Халиме…
Тетка смотрела то на него, то на меня. Это заставило меня покраснеть. Она спросила:
— Что? Жених?
— Угадала!
Она вопросительно посмотрела на него, и он сказал:
— Карам Юнес.
Тетка спросила:
— Кто такой Карам Юнес?
— Суфлер труппы.
— Кто?
— Не последний служащий театра.
— Дядюшка Ахмед, вы думаете, он подходит?
— Думаю да, но важно услышать мнение невесты.
— Невеста прекрасна, как луна. Но мы бедняки, дядя.
Настал мой черед говорить. Сердце мое было разбито, я скрывала свою кровоточащую правду. Я не люблю жениха, но неприязни к нему нет. Подходящий молодой человек. Возможно, я обрету с ним покой, может быть, даже счастье. Когда все посмотрели на меня, я сказала:
— Я не знаю о нем практически ничего.
— Служащий, с квартирой, говорят, хороший человек.
Тетка сказала:
— Ну, с Богом!
Она хоть любит меня, но рада избавиться. Я тоже хочу сбежать из ее гудящего улья. Сархан аль-Хиляли — мерзавец, на него надежды нет…
* * *
— Жизнь невыносима, нам угрожает голод.
Он уставился на меня с насмешкой и сказал:
— Я нашел способ заставить тебя замолчать.
— Ты выбросил эту адскую смесь?
— Аль-Хиляли согласился проводить вечера со своей компанией у нас дома!
Я не сразу поняла, что он имеет ввиду, и он продолжил:
— Мы обустроим им комнату для игры в карты, это принесет нам хороший доход.
Я спросила в недоумении:
— Картежный клуб?
— У тебя всегда мерзкие определения. Просто место встречи друзей.
— Но ведь…
Он не дал мне договорить:
— Ты не хочешь лучшей жизни?
— Хочу, но чистой жизни.
— Если намерение доброе, оно чисто. Лицемерие — вот грязь.
Я пробормотала обеспокоено:
— Но ведь здесь Аббас!
Он гневно закричал:
— Хозяин дома — я, а не Аббас. Твой сын умалишенный. Твое дело — его накормить и одеть.
* * *
Этой осенью солнце показывается нечасто, мое сердце окутано тяжелой печалью. По узкой улице в день проходит не одна похоронная процессия, она движется к святому аль-Шаарани. Муж, когда нет покупателей, заводит беседу сам с собой. Я живу надеждой, которую мне подсовывает Аббас, а мужу не о чем и помечтать.
* * *
Почему мы не записываем счастливые моменты нашей жизни, чтобы потом удостовериться в них? Разве это тот же самый человек? Был ли он искренним на самом деле?
— Я обязан дядюшке Ахмеду Бургулю своим сверхчеловеческим счастьем.
Я запрокинула голову, чтобы сказать:
— Не преувеличивай!
Он сказал голосом, отзвуки которого затерялись в бесконечности:
— Халима… Как счастлив тот, чье сердце бьется не напрасно!
Хоть я его и не люблю, слова его тронули меня, и я согрелась его теплом…
* * *
Пришел назначенный день. Мое сердце билось от радости и страха. Я сходила в индийскую баню. Умм Хани выручила меня платьем, пальто и обувью. Из парикмахерской я вернулась с великолепной прической, которая долго оставалась незамеченной. Муж уставился на меня с усмешкой:
— Ты все еще готова развратничать? Почему бы тебе не воспользоваться случаем и не гульнуть в наше располагающее к распутству время?
Я решила ни за что не портить этот светлый вечер. Мы пошли в театр, и нас встретили, как полагается. Сархан аль-Хиляли с удивлением посмотрел на меня. Я сказала:
— Но я не вижу автора…
Он ответил, улыбнувшись:
— Он не пришел, я же говорил тебе…
Первая надежда исчезла. Внутренний свет, молодивший меня, угас. Мы пошли навестить дядюшку Ахмеда. По старой привычке нам подали чай и сэндвичи. Он проговорил сквозь смех:
— Как в былые дни…
О чем ты говоришь, дядя Ахмед? Если бы всего этого не случилось! Даже мое единственное утешение пропало без вести. От пребывания здесь мои нервы напряглись и охватила печаль. В положенное время мы вошли в зал. Когда я неожиданно для себя увидела, что зал полон, мне стало легче дышать. Я произнесла:
— Это успех.
Я не слушаю, что отвечает муж. Вижу, как занавес приоткрывает старый дом. События начали разворачиваться. Перед моими глазами прошли страдания всей моей жизни. Они ожили вновь, после того как от них остались только горестные стенания. Я еще раз увидела себя в аду. Я клеймила себя так, как никогда раньше. Говорила, что здесь должна была бросить его, а здесь — отказать. Я уже не считала себя жертвой. Но что это за цепь преступлений, о которых никто и не знал? Почему он меня так изобразил? Неужели он и правда так меня видит? Что это, сынок? Ты пренебрегаешь своей матерью больше, чем отец, и еще больше унижаешь меня? Разве я была против твоего брака с Тахией из-за своего эгоизма и ревности? Какая ревность, какой эгоизм? Нет… нет… Это кромешный ад! Из своего отца ты делаешь едва ли не мою жертву. Твой отец был жертвой только собственной матери. Ты думаешь, что я шлюха и сводня? Сводня, которая бросила твою жену в объятья туристу, позарившись на деньги? Мне только кажется, или я действительно в аду? Ты режешь меня без ножа, Аббас. Ты сделал из меня демона своей пьесы. Люди аплодируют… Аплодируют!
Когда я была уже ни жива, ни мертва, нас пригласили в буфет. Муж спросил:
— Остаемся или уходим?
Он бросает мне вызов, смеется надо мной. И я отвечаю ему также вызывающе:
— Как мы можем не участвовать?!
На самом деле, я не принимала участия. Я была в полуобморочном состоянии. В голове вперемешку звенели голоса. Перед глазами проплывали чужие лица, визжащие и смеющиеся без причины. Моя голова вот-вот расколется, и наступит Судный день. Пусть наступит Судный день. Пусть наступит Судный день. Только Бог может меня осудить по справедливости. Ты убил, предал, покончил с собой. Когда я тебя увижу? Доведется ли мне увидеться с тобой?
На рассвете мы вернулись в старый дом. Я свалилась на диван в зале, а он стал разжигать печь. До меня донесся его голос:
— Понравилась пьеса?
Я ответила уклончиво:
— Она всем понравилась.
— А сюжет?
— Сильный сюжет.
— Почему мы изображены другими, не как в жизни?
— Ты думаешь, как Тарик Рамадан, который нас ненавидит.
— Все — правда, более, чем правда…
Я сказала в сердцах:
— Ничего общего между мной настоящей и персонажем пьесы.
Он мерзко рассмеялся, и я ответила, сдерживая свой гнев:
— Это всего лишь вымысел!
— Все такие, какими мы их знали в жизни.
— Здесь больше вымысла, чем правды.
— Почему он изобразил тебя такой?
— Автор — не мой сын, он независимая личность.
— А мне казалось, что он тебя любит и уважает!
— Никто и не сомневается.
— А вот на твоем лице написано совсем другое.
— Я знаю, что права.
— Даже Тарик! Жена — каких мало!
Я закричала:
— Избавь меня от своих грязных догадок!
— Мальчишка, который бросил нас за решетку!
— Он не себя изображал — тебя!
— Как он притворялся идеалистом!
Я сказала, превозмогая отчаяние:
— Когда он вернется, я уйду с ним.
Я ушла в свою комнату. Закрыла дверь и разрыдалась. Как же ты можешь не знать своей матери, Аббас?!
* * *
Пошатываясь, он в бессознательном состоянии спускается по лестнице. Видит меня и говорит:
— Одеколон… Мне ужасно плохо…
Я иду в свою комнату, чтобы принести ему одеколон. Он следует за мной.
— Вот, возьми.
— Спасибо. Я выпил больше меры.
— Тебе не везло с самого начала вечера.
Он постепенно приходит в себя. Смотрит на меня. Подходит к двери и закрывает ее. Я приготовилась к отпору.
Он говорит:
— Халима… Ты прекрасна!
— Иди наверх.
Он приблизился ко мне, а я, смутившись, попятилась.
— Ты верна этому животному?
Я серьезно отвечаю:
— Я — добропорядочная жена и мать.
Подбежав к двери, я распахнула ее. Секунду он колебался, потом вышел из комнаты и ушел из дома.
