Можно только восхищаться столь стремительным падением от божества до туалетной кабинки. Про певицу, способную перейти от сопрано к контральто говорят, что у неё широкая тесситура. Позволю себе подчеркнуть чрезвычайную тесситуру моих талантов, способных к пению на любом регистре, от Бога до мадам Пипи.
Когда моё изумление прошло, первое, что я ощутила, было чувство странного облегчения. Преимущество грязных писсуаров в том, что рядом с ними не боишься пасть ещё ниже.
Вот, что, вероятно, думала Фубуки: «Ты преследовала меня в туалете? Прекрасно. Тут тебе и место».
И я осталась там.
Думаю, что любой другой на моём месте, уволился бы. Любой другой, но не японец. Назначив меня на этот пост, моя начальница хотела вынудить меня уйти. Однако, уволиться, означало потерять лицо. Чистка унитазов, в глазах японца не была почётным занятием, но при этом не терялось лицо.
Из двух зол нужно выбирать меньшее. Я подписала годовой контракт. Его срок истекал 7 января 1991 года. Сейчас был июнь. Я выдержу. Я поведу себя так, как повёл бы себя японец.
В данном случае я следовала правилу: всякий иноземец, пожелавший обосноваться в Японии, считает для себя делом чести уважать обычаи Империи. Примечательно то, что обратный порядок был бы ложным: японцы возмущаются нарушением их правил поведения со стороны прочих наций, тогда как сами ничуть не заботятся о соблюдении чужих обычаев.
Я знала об этой несправедливости и всё-таки полностью ей подчинялась. Зачастую самые непонятные человеческие поступки являются результатом юношеской восторженности: в детстве я была настолько потрясена красотой моей японской вселенной, что это восхищение до сих пор питало меня эмоционально. Теперь мне открылся весь ужас той системы, которая отрицала всё, что мне было дорого и, однако, я оставалась верна ценностям, в которые больше не верила.
Я не потеряла лица. В течение семи месяцев я работала в туалетах компании Юмимото.
Так началась моя новая жизнь. Какой бы странной она ни казалась, у меня не было ощущения, что я коснулась дна. Не смотря ни на что, эта работа была не так ужасна, как работа бухгалтера, я имею в виду моё задание по проверке командировочных затрат. Между ежедневным извлечением из калькулятора умопомрачительных чисел и извлечением из чуланчика рулонов туалетной бумаги, я не колеблюсь в выборе.
На своём новом посту я уже не чувствовала себя недотёпой. Мой ущербный ум вполне мог справиться с новой работой. Больше не нужно было находить курс марки на 19 марта, чтобы переводить в йены счёт за номер в отеле и сравнивать свой результат с результатом такого-то господина, удивляясь, почему у него получалось 23254, а у меня 499212. Нужно было переводить грязь в чистоту, а отсутствие бумаги в её присутствие.
Санитарная гигиена невозможна без гигиены мысли. Тем, кто сочтёт мою покорность недостойной, я обязана заявить: ни разу за семь месяцев я не испытала чувства унижения.
В ту минуту, когда мне поручили эту работу, я погрузилась в другое измерение: теперь я на всё смотрела с усмешкой. Думаю, у меня сработал защитный рефлекс: чтобы выдержать семь месяцев, которые мне предстояло провести здесь, я должна была пересмотреть свои взгляды на жизнь.
И благодаря инстинкту самосохранения внутренний переворот свершился незамедлительно. Тут же в моих мыслях грязь стала чистотой, позор славой, мучитель жертвой, а мерзкое — комичным.
Я настаиваю на этом последнем слове. Я прожила в этом месте (об этом необходимо упомянуть) самый забавный период своей жизни, хотя там бывало всякое. Утром, когда метро привозило меня к зданию Юмимото, меня разбирал смех при одной мысли о том, что меня там ожидало. И позже, когда я уже заседала в своём министерстве, мне приходилось бороться с приступами безумного смеха.
На предприятии на сотню мужчин приходилось около пяти женщин, среди которых одна Фубуки достигла статуса начальника. Оставались ещё три сотрудницы, которые работали на других этажах, за мной же были закреплены только туалеты на сорок четвёртом этаже. Следовательно, дамская уборная 44 этажа находилась, если можно так выразиться, в безраздельном владении у меня и моей руководительницы.
Нужно ли говорить, что ограничение моих обязанностей 44 этажом доказывало полную бессмысленность моего назначения. Если то, что военные элегантно называют «следами торможения», так стесняло посетителей, я не понимаю, почему на 43 и 45 этажах они испытывали меньшее неудобство.
Я не стала об это спрашивать. Ведь тогда мне могли сказать: «Совершенно справедливо. Отныне уборные на других этажах также поступают в вашу юрисдикцию». Мои амбиции ограничились 44 этажом.
Мой пересмотр жизненных ценностей не прошёл даром. Фубуки была оскорблена тем, что, вероятно, сочла проявлением инертности с моей стороны. Было ясно, что она рассчитывала на моё увольнение. Оставшись, я спутала ей карты. Бесчестие пало на неё самое.
Естественно, она ни разу не заговорила об этом, но у меня были и другие тому доказательства.
Так, однажды, мне пришлось столкнуться в мужском туалете с самим господином Ханедой. Эта встреча поразила нас обоих. Меня потому, что я не представляла себе Бога в подобном месте. А его потому, что он не знал о моём продвижении по службе.
Мгновение спустя он улыбнулся, полагая, что по своей известной рассеянности, я ошиблась уборной. Однако, он перестал улыбаться, когда увидел, как я сняла мокрое и грязное полотенце и заменила его новым. Тогда он всё понял и больше не осмелился взглянуть на меня. Вид у него был весьма сконфуженный.
Я не надеялась, что этот случай изменит мою судьбу. Господин Ханеда был слишком хорошим руководителем, чтобы пересматривать приказы своих подчинённых, тем более, если они исходили от единственного на предприятии начальника женского пола. Однако, я уверена, что Фубуки пришлось объясняться с ним по поводу моего назначения.
На следующий день она зашла в женскую уборную и важно заявила:
— Если у вас есть жалобы, вы должны с ними обращаться ко мне.
— Я никому не жаловалась.
— Вы хорошо понимаете, что я имею в виду.
Я не так уж хорошо это понимала. Что мне делать, чтобы не думали, будто я хочу пожаловаться. Выбегать из мужского туалета, словно я зашла туда по ошибке?
Меня умилила фраза моей начальницы «если у вас есть жалобы…» Особенно мне понравилось слово «если»: предполагалось, что я должна быть всем довольна.
Согласно действующей служебной иерархии существовало два человека, в чьей власти было вызволить меня оттуда: господин Омоти и господин Саито.
Само собой, вице-президента не заботила моя судьба. Напротив, он принял моё продвижение с большим одобрением. Столкнувшись со мной в уборной, он весело воскликнул:
— Ну что, хорошо иметь работу?
Он говорил это без всякой иронии. Возможно, подобное занятие было необходимо для моего развития, а развивает только труд. Наконец-то на предприятии нашлось занятие для такого никчёмного существа, как я. Теперь я не зря получала свои деньги, что вице-президент весьма одобрял.
Если бы кто-нибудь сказал ему, что это меня унижает, он бы воскликнул:
— Ещё чего! Это ниже её достоинства? Пусть скажет спасибо уже за то, что может работать на нас.
С господином Саито всё было иначе. Казалось, вся эта история была ему крайне неприятна. Я заметила, что он очень боится Фубуки, от которой исходило в 40 раз больше силы и авторитета, чем от него. Ни за что на свете он не осмелился бы вмешаться.
Когда он встречался со мной в уборной, на его тщедушном лице появлялась нервная гримаса. Моя начальница была права, говоря о человечности господина Саито. Он был добр, но малодушен.
Самой неприятной была моя встреча с господином Тенси. Он вошёл, увидел меня и изменился в лице. Когда прошло первое удивление, лицо его стало оранжевым. Он пробормотал:
— Амели-сан…
Тут он умолк, понимая, что сказать больше нечего. Тогда он повёл себя странным образом: он тут же вышел, не сделав ничего, что обычно делают в таких местах.
Я так и не узнала, то ли нужда его исчезла, то ли он воспользовался туалетом на другом этаже. Я узнала, что господин Тенси нашёл наиболее благородный способ решения проблемы: он по-своему осудил начальство за моё унижение, устроив бойкот уборной на 44 этаже. Я больше никогда не видела его там, а каким бы ангельским не был его характер, он всё же не мог быть бесплотным духом.
Потом оказалось, что он подал пример и своим подчинённым. Вскоре все работники отдела молочных продуктов перестали появляться в моей норе. Мало-помалу к мужскому туалету охладели работники и прочих отделов.
Я благословила господина Тенси. Более того, этот бойкот стал настоящей местью Юмимото. Служащие, которые пользовались туалетами на других этажах, тратили время на ожидание лифта, в то время, как они могли употребить его с пользой для предприятия. В Японии это называется саботажем. Это одно из тягчайших преступлений, настолько отвратительное, что для него употребляют французское слово. Потому что нужно быть иностранцем, чтобы вообразить подобную низость.
