Значит, всё правильно карельская учительница говорила.
И параллельно, но уже узким кругом: Леонид Иванович, Вовка Гущин и Сашка Пышкин сделали ещё один стенд, викторину, где были фотографии памятников и исторических мест с номерами под фотографиями. Нужно было ответить: кому поставлен этот памятник, чем знаменит этот человек, адрес где он расположен и назвать фамилию скульптора. А про исторические места — адрес, какое историческое событие связано с этим местом, и кто из великих или знаменитых людей здесь бывал. Итоги конкурса подвели к Новогоднему вечеру. А призы вручали Леонид Иванович, Славка Попов и Людмила Алексеевна. Миша за свои ответы тоже получил приз, не самый главный, правда, но не плохой, коробку цветных карандашей «Радуга», семь штук.
И не думал не гадал тогда ни кто из учеников четвёртого «б», что Леонида Ивановича на этом вечере они видят в последний раз.
После новогодних каникул на урок физкультуры к ним пришла новая учительница Нонна Иосифовна. Училка классная, ничего не скажешь, кандидат в мастера по гимнастике. Делала стойку на руках, а потом назад медленно изгибалась и пятки себе на голову ставила. Как в цирке.
Девочки с ней быстро сошлись и тянулись больше, чем раньше к Леониду Ивановичу, а мальчишки ревновали, Леонида Ивановича она им заменить не смогла. Леонид Иванович был для них не только учитель физкультуры и они ждали его возвращения.
И не понимали, что такое «провокационное выступление в печати» за которое арестовывают? В какой печати? И верили: «Произошла ошибка….» «Разберутся и отпустят…» Не все, правда, спокойно дожидались. Некоторые, самые горячие головы пригрозили: если до следующего учебного года Леонида Ивановича не отпустят, то они снимут галстуки и выйдут из пионерской организации.
Такое уже было в тридцать седьмом году в Ольгинской школе, где несколько учеников принесли в школу свои галстуки и попросили исключить их из пионеров. Правда, не из — за ареста учителя, а потому что услышали и поверили, будто всех пионеров будут отправлять на войну в Испанию, а комсомольцев расстреливать.
Не отпустили Леонида Ивановича до конца учебного года. А летом война началась и слух прошёл — отправили его на фронт, рядовым красноармейцем.
Догадался потом Миша, именно к войне их Леонид Иванович подготавливал, чтоб не растерялись, не запаниковали, а знали что делать и как поступать, когда она, ожидаемая, но нежданная свалится всем на головы.
Это был второй арест в их школе. Первый, Миша тогда учился ещё в первом классе, арестовали двух пятиклассников Мальцева и Куприянова. Они на перемене перед уроком обществоведения написали на классной доске «СССР» и «Торгсин» и расшифровали. СССР — смерть Сталина спасёт Россию, а Торгсин — Товарищи! Опомнитесь! Россия гибнет, Сталин изнуряет народ!
И не буржуи какие — нибудь, оба из рабочих семей, у обоих отцы коммунисты ленинского призыва.
Торгсин, как говорили в народе, магазины для своих и чужих буржуев, торговавшие на иностранную валюту, драгметаллы и драгоценности, помнили многие. И Миша помнил красоту, шоколадно — конфетное и пирожно — пряничное богатство витрин Торгсинского магазина, недалеко от их дома, помнил и их недоступность. И слёзы, и мольбы.
— Мама, купи — и…
И недовольство мамы. Она поначалу объясняла ему, что нет у них ни валюты, ни драгоценностей, потом сердито дёргала за руку, а там, чтоб не искушать ребёнка, и вовсе по той улице перестала водить. Но это было давно, ещё до школы, Торгсин закрыли перед тем как он в школу пошёл, в том году, когда отменили карточки[12]. Радовались ленинградцы — после отмены карточек жизнь с каждым годом становилась заметно лучше. А перед самой войной, после карточек и нехватки буквально всего, вовсе обеспеченной казалась. Многие говорили и искренне радовались — будем жить ещё лучше. И Торгсин, и обиды с ним связанные забывались.
За деревней у валуна в снег воткнута раздвоенная вершина молоденькой сосенки, в развилке её ущемлён клок сена:
«Во втором, по ходу движения, населённом пункте провести разведку без длительной остановки. Сообщение передать через тайник «сосна». В дальнейшем, легализоваться по основной легенде и приступить к выполнению разведзадания «скала». Соблюдать предельную осторожность», — расшифровал Микко значение этого букета, — то было подтверждение уже полученного им задания. — А «скала» — это деревня Киеромяки.
Раз соблюдать предельную осторожность, значит Валерий Борисович шифровку подписывал, — догадался Микко. — Он всегда говорит: Лучше не узнать, чем расшифроваться, самое главное задание разведчику — выжить и вернуться, самое главное его умение — суметь сохранить себя и тех, с кем в контакте работаешь. Не узнал сейчас, узнаешь попозже или иным способом. Но если окажешься в руках врага, то и сам пропадёшь и других за собой потащишь.
И сигнал установлен достаточно давно — снегу намело на сосенку. Небось, ещё в то время, когда он готовился. Значит Валерий Борисович уже тогда был уверен в нём, знал, что Миша возьмётся за это задание.
Хуторок на склоне холма, пролетел стрелой. А по следующей деревне Сеппяола шёл медленно. Устал. И проголодался. И надо так: медленно. На бегу много не увидишь даже с его опытом. Головой старался не вертеть, больше пользовался боковым зрением, но всё отмечал: следы на снегу колесные, от машин. Но вот к стоящим на отшибе кузнице и двум большим сараям поверх машинных наложились более узкие и с другим, продольным, рисунком. Эти, скорее всего, орудийные.
Остановился, поправил крепление и за эту минутку разглядел: в приоткрытой двери одного сарая поблескивает крашеный металл. Может быть труба, а может быть и ствол пушки. Перед сараями костёр, на костре котёл, над котлом пар и возле хлопочет финский солдат с «лайкой», длинной винтовкой, дочерью русской трёхлинейки, за спиной.
«Костёр. Очень хорошо, прекрасный предлог подойти».
Достал из сумки пачку галет, ту что дал фельдфебель на передовой, переложил в карман и направился к костру. Солдат у костра его заметил, но подойти позволил.
«Охраняют не очень — то усердно, — отметил Микко. — Должно быть, чужих здесь не бывает, а своих наперечёт знают, деревня небольшая и в стороне от больших дорог. А может ещё почему? Посмотрим.
— Хювяя пяйвя.
— Здравствуй. Зачем пожаловал? — Спросил солдат.
— Кипятка кружку, если можно…
— Зачем тебе кипяток?
— Сухие, запить бы, — показал галеты.
— Кипяток — очень важный военный продукт, можно сказать, стратегический. Так что без разрешения господина унтер-офицера никак не могу дать. А господин унтер-офицер у нас очень строгий. Пойду спрошу.
Солдат направился в кузницу.
Микко насторожился: «Зачем он пошёл к унтеру? Ясное дело, не разрешение на кружку кипятка спрашивать. Может быть подозрение какое насчёт меня? Если так… Сейчас я повод дал? Или раньше? А может быть что-то узнали? У немцев, да и у финнов тоже — разведки имеются… Если так… Лыжи на ногах, до дороги метров 300–350 с разбегом минуты полторы — две, а по дороге под уклон. На ногах не догонят, а пока лыжи наденут, если даже лыжи у них есть, я уже за деревней буду. А там лес…»
И аккуратно, чтобы не привлечь внимание, для видимости дела подправляя дрова под котлом, развернулся лицом к кузнице, а лыжами к дороге.
«А если догонят… Если догонят, скажу, что испугался, потому что летом, когда я так же подошёл к солдатам, попросить хлеба, офицер отхлестал меня прутом… Нет нехорошо, подозрение будет: почему и тут к солдатам и там к солдатам, почему в расположение военных объектов лезу. Вот. Скажу: про военные объекты знать ничего не знаю, а к солдатам подошёл потому, что солдаты добрее чем гражданские, скорее еды дадут. А проверять, пусть проверяют, не выдумал же…»
Хотя, лучше бы не проверяли. Там где офицер отлупил, немцы действующий железнодорожный мост под разрушенный маскировали. Крепили сбоку, опустив до воды, будто обрушенные, сколоченные из деревянных брусков окрашенных под металл и сваренные из тонкого железа погнутые фермы, выводили вбок искорёженные рельсы, над целым участком натягивали маскировочную сетку с аппликациями на ней, изображающими проломленный бомбёжкой мостовой настил. И подходы к нему минировали.
Потом, когда Миша доложил о мосте Валерию Борисовичу, этот мост наши летчики разбомбили, а Мише объявили благодарность и выдали премию: банку сгущёнки, сто граммов сливочного масла и четыре талона на усиленное питание. На усиленное питание каждый день давали суп с кониной и рыбу с ячкой, по полной тарелке. В первую блокадную зиму для многих ленинградцев это, даже не царский подарок, а можно сказать, Божья милость — возможно неповторимый случай не умереть от истощения.
«Нет, про тот случай без острой нужды лучше не говорить — подозрение может быть…»
