«Она мне не соперница», — так подумала Раиска. И повторила, как заклинание: «Она не соперница мне… Я здесь, рядом с ним, а она где-то там. Я люблю его самой земной, а не небесной любовью, а ей это недоступно. Пусть любит ее… а все равно мой. Пусть я его холопка, но все равно он в моей власти…»
23
На другой день после полуденной дойки Раиска пропала из дому. Ей велено было окучить картошку — ту, что за деревней, на брошенном колхозном поле. Там они с матерью вскопали по весне и посадили довольно широкую полосу. Однако Раиска к работе не приступила: на краю полосы торчал воткнутый в землю заступ, а самой Раиски не было. Словно пришла она сюда, разок копнула, а тут ее кто-то окликнул, и она ушла.
— Ну, погоди! — сказала мать. — Вот я тебя скалкой по мягкому месту…
И, уже обращаясь к Астре, продолжала:
— Ишь, гулена! Что Белка, что девка моя — обе шалавы. Дома не удержишь, так и норовят куда-нибудь уйти.
И Астра согласилась с нею, сказала:
— Му.
— Вот вернется, я ей ремня хорошего…
Но Раиска не вернулась и к вечеру, так что не понадобились ни скалка, ни хороший ремень. Не сказать, чтобы мать шибко забеспокоилась, однако немало озадачена была. Такое уже случилось однажды — вернулась Раиска поздно: подруги из соседней деревни Дятлово, ее одноклассницы, позвали на чей-то день рождения. Почему матери не сказалась? Да те ехали мимо, Раиска села и поехала с ними. Может, и нынче так.
Только вот вчерашний разговор с овсяниковским Витей немного беспокоил: уж больно переживал паренек. А ну, как надумает что! Раиска говорила, что у него ружье есть. Мало ли что взбредет в голову человеку отчаянному!
Она уснула поздно, не дождавшись Раиски, но спала, как всегда, без особых тревог. Однако утром, проснувшись рано, сразу же заглянула в горницу. Дочери там не было. Только тогда мать встревожилась.
Доила коров, выгнала их со двора, проводила до огороженного пастбища овец, покормила кур, затопила печь… а у самой одно было на уме: где Раиска ночевала? И так она решила, что не Муравлика Витю надо винить в этом и не дятловских подруг, а… Арсения Петровича. Это он вскружил девчонке голову.
«Ах он, паразит! Да я его расшибу на месте. Если только… если только он что с нею сделал».
И, не раздумывая, отправилась в Яменник.
За то время, пока шла, успела ругательски изругать и Раиску: «Экая шалава! Ни стыда, ни совести!», и вальяжного дачника: «А черти его сюда занесли! Ишь, еще не нашими деньгами похваляется!», и саму себя… Пока шла, столько было в ней ярости, что, казалось, сокрушит любого злодея. Но, подойдя к Яменнику, вдруг оробела почему-то. Подумала, что зря ничего не взяла в руки… А хоть бы топор! Мало ли что может случиться в этом чертовом леске. С топором-то было бы смелее. Может, он там не один живет, Арсений этот? Да и что он сам за человек? Что у него на уме? Много ли она о нем знает?
«Надо было мне в деревне сказаться кому-нибудь, куда я пошла… а то пропадем обе с Раиской, и где нас искать, неведомо…»
Она не нашла той тропки, которую ранее отыскала Раиска, и некоторое время пробиралась по лесочку наугад. Никогда она ранее здесь не была, потому дивилась и могучим кустам можжевельника, и елкам, выстилавшим свои лапы по земле, и ямам, заросшим травой.
Неожиданно для себя вышла к пруду. Еще более неожиданным было то, что на берегу стояла палаточка, возле которой был столик, и кое-какие вещи были развешаны на ветках кустов: куртка-ветровка, два полотенца… Но отчего совсем опешила мать: на камне возле пруда сидела босая Раиска и, мурлыкая беззаботно, терла металлическую мисочку пучком травы. Дочь подняла голову и сказала вместо «здравствуй»:
— Ой, мам, это ты? А мы как раз к тебе собирались пойти.
Словно ничего особенного не происходило, словно та и должна была вот так сюда прийти.
— Что ты тут делаешь? — едва выговорила изумленная мать.
— Да посуду вот мою. Мы только что позавтракали.
— Какую посуду?.. Кто это «мы»?
— Ой, да не пугайся ты так, мам. Не бери в голову.
Как это ни странно, изумление матери искренне забавляло Раиску.
— Ну, живу я теперь тут, живу.
— Как это «живу»? Ты что городишь-то?
Мать обессиленно села прямо на траву.
— Обыкновенно как, — отвечала ей дочь. — Вот домик наш… С милым рай и в шалаше. Вот наше хозяйство…
Мать огляделась вокруг, и «хозяйство» понравилось ей. Как-то чистенько было кругом… миротворно.
— Ты здесь ночевала? — спросила мать.
— Ну да, где же еще, — беззаботно ответила дочь.
— А где он? — спросила мать после паузы.
— Да я его за водой на родник послала.
Тут послышался шелест кустов. И на берег вышел Арсений Петрович с малым ведерком воды. Он отнюдь не смутился, поздоровался весело.
— Вот видишь, водички принес, — весело сказала Раиска. — Он теперь у меня на посылках, барин этот.
— А мы как раз собираемся к вам, Галина Дмитриевна, — сказал «барин», — с очень важным делом.
— С каким? — растерянно спросила та.
— Галина Дмитриевна, — сказал он торжественно, — я прошу у вас руки вашей дочери.
— Как это? — озадачилась Галина Дмитриевна. — Зачем вам ее… рука?
— Мам, ну что ты не поймешь? — возмутилась дочь. — Это означает, что он просит твоего материнского благословения на наш брак. Он, видишь ли, хочет, чтоб мы непременно поженились, чтоб все честь честью.
Тут она почему-то громко засмеялась.
— Что ты смеешься? — возмутилась мать. — Что тут у вас происходит вообще-то? Как это понимать?
— Мам, — доверительно сказала дочь, сопровождая слова свои смехом, — это такой лопух! Я и не думала, что такие бывают. Он считает, что раз я провела с ним ночь, то он непременно должен на мне жениться.
— Ну вот… достукалась девка, — в растерянности выговорила мать. — Конец.
Арсений Петрович живо подхватил:
— Вот и мне так казалось, когда я поселился здесь: всё, думаю, жизнь кончилась, конец… А вышло совсем наоборот: начало!
Действительно, тут начало новой повести. Она существует, только не записана…
г. Конаково Тверской области
