И это на редкость неудачно кончающееся лето, и потерянного себя, и одиноко замкнувшуюся бабушку Нину было ему жалко до слез.
1
С тех пор как во втором классе «хорошие мальчики и девочки» по наущению родителей начали приглашать друг друга на свои дни рождения, Фурман оказывался непременным участником всех этих торжеств. Каждый раз, идя в новое место, он ощущал себя путешественником-первооткрывателем, приближающимся к чужому берегу. При этом самым удивительным было обнаруживать, что одноклассники вполне по-хозяйски населяют освоенные им с детства окрестности: квартира одного располагалась как раз над помещением его детского сада, несколько других жили в соседних дворах на Краснопролетарской, еще двое – в домишках-развалюшках, выходивших окнами прямо на школу. Знакомство с семьями приятелей всегда как-то жалостно углубляло их привычный «школьно-урочный» образ. И хотя дома, перед гостями, все старались показать себя «маленькими господами», действие местного духа подчинения ощущалось здесь гораздо острее, чем в дрессируемой по-цирковому школьной массовке.
Квартира Фурманов (точнее, четыре их комнаты в шестикомнатной коммуналке) была едва ли не самой просторной. Поэтому именно у них чаще всего проводились групповые занятия английским языком и собирались приятели младшего Фурмана. Родители приходили домой только к ужину, а бабушка следила лишь за тем, чтобы частота посещений, количество гостей и производимый ими шум не превышали нижних пределов разумного.
Когда настольные игры уже всем приелись, Фурман вдруг вспомнил о том, чему учил его Боря, и начал строить из подручной мебели и больших диванных подушек подводные лодки и летательные аппараты, в которых обвешанные разнообразным снаряжением исследователи отправлялись в глубины мира на поиски неизвестно чего. К сожалению, ни сам Фурман, ни его приятели даже приблизиться не могли к широте Бориных научно-приключенческих познаний и, главное, его речевой находчивости, так счастливо заполнявшей скучную пустоту что океана, что космоса…
В третьем классе, когда был впервые прочитан Дюма, наступила эпоха мушкетеров. К школьному костюмированному балу бабушке пришлось шить сразу четыре коротких накидных плаща с белыми крестами – в трех других семьях отказались браться за столь сложные заказы. Сам Фурман на балу взволнованно щеголял перед новой молодой классной руководительницей в узком камзоле-безрукавке с черно-золотыми пуговицами и в поразившей всех настоящей мушкетерской шляпе с белыми перьями (найденную в кладовке дедушкину дырявую соломенную шляпу обтянули кусочком черной «бархатной» ткани, к тулье приметали серую ленту с пряжкой, а пучок гусиных перьев после долгих упрашиваний раздобыли через родственников-охотников).
Следующей весной, после не слишком удачного выступления класса в школьном футбольном чемпионате, Фурман загорелся идеей организовать с ребятами настоящую футбольную команду и тем самым довести постоянное соперничество с параллельным классом «бэшек» до их полного и окончательного разгрома. Естественно, идея была всеми одобрена. Уже начались регулярные тренировки ударной боевой шестерки в парке, но серьезность дела мучительно требовала, чтобы постоянные члены команды были одеты в одинаковую настоящую футбольную форму.
Несколько раз Фурман ходил прицениваться в спортивный отдел магазина «Пионер» на улице Горького, но увы: цена полного комплекта мечты (даже если напрочь забыть о существовании волшебно-шипастых бутсов) оказалась совершенно запредельной для большинства участников проекта. Самая дешевая майка нежного салатового цвета и белые трусы – этим в основном пришлось ограничиться (да и то Фурман с наглым отчаянием упросил свою бабушку втайне от родителей одолжить деньги двум нападающим и вратарю). Дополнительное снаряжение – сползающие грязно-рыжие гетры и коротенькие щитки на голень – смогли позволить себе только двое игроков, считая и самого Фурмана. Бегать со всем этим вызывающе изысканным барахлом было не очень удобно, но от ударов спереди по ногам щитки действительно спасали.
Параллельно всем этим увлечениям продолжала вяло тянуться многолетняя деятельность Штаба Командиров Петрова и Фурмана (сокращенно ШКПФ). Впрочем, она уже давным-давно свелась к обычным мальчишеским посиделкам во дворе у Петровых, куда Фурман изредка продолжал наведываться по старой памяти. Его неоднократные предложения придать штабной жизни более активный характер за счет привлечения кого-либо из его одноклассников – к примеру, тех же Пашки Королькова и Ирки Медведевой, живших за глухой кирпичной стеной в соседнем доме девять, – не вызывали у братьев Петровых никакого интереса. Все же спустя некоторое время в организацию в качестве второго рядового члена был с несколько хитроватой торжественностью принят Колька Панкратов по кличке Панкрат – крикливый сын глухонемых родителей из петровского двора, – но его участие, конечно, ничего не изменило.
Однажды зимой Фурман подрался с Панкратом. Обычная перепалка перешла в ужесточающееся толкание, потом уже повалявшийся на снегу и великодушно отпущенный Колька неожиданно оказался на упавшем Фурмане сверху, скинуть его плотное тело почему-то никак не удавалось, оба Петровых хитренько посмеивались рядом, а торжествующий и не верящий своему счастью Панкрат стукнул своим крепким лбом Фурмана по зубам, мазанул по его лицу грязной варежкой и с уже запредельной наглостью собирался повторить свое движение еще разок, – но тут Фурмана вдруг охватило дикое бешенство: он укусил эту мерзкую варежку вместе с ее содержимым, а когда Панкрат, ойкнув, на миг ослабил хватку, перебросил его через себя и, тут же зажав, стал душить. Колька сипло замяукал, Фурман сам испугался своей злобы и вскочил на ноги. Страшно ругаясь, завывая и размазывая слезы, Панкрат побежал к своему подъезду, а растерянный Фурман, вдобавок обидевшийся на братьев Петровых, которые и стравили его с этим психом, побрел к себе домой.
Во время ужина раздался звонок в дверь. Дедушка пошел открывать, и, поскольку его долго не было, все стали прислушиваться: из прихожей доносились незнакомые голоса и странный шум. Бросив ложку и на ходу попросив всех оставаться на своих местах, туда поспешил папа, а еще минуту спустя в столовую заглянул дедушка и хмуро сказал младшему Фурману: «Это к тебе».
Оказалось, идиот Колька привел свою разъяренно-растрепанную глухонемую мать и теперь наперебой с ее страшным мычанием плаксиво жалуется, что Фурман его избил и покусал. Вышедшие в прихожую взрослые еще раз сдержанно выслушали объяснения сторон и попросили Кольку показать свои синяки или раны. Поскольку никаких зримых следов побоев на Колькином теле не было, стало непонятно, в чем проблема: ну, поспорили мальчишки между собой, повозились немного – с кем не бывает? Теперь надо помириться, и делу конец.
Однако мириться гости не хотели, а продолжали угрожающе мычать, взвизгивать и размахивать руками. Колька даже выкрикнул, что они сейчас пойдут в милицию! Ну, это было уже просто смешно, идите себе на здоровье, там-то с вами и разговаривать не станут, – а поскольку угрозы и грубости набирали силу, буянов, которые не понимают человеческого обращения, вскоре дружно потеснили за дверь. Они напоследок злобно стукнули с той стороны кулаком и растворились в ночи.
Фурман долго остерегался заходить к Петровым во двор и даже из школы стал возвращаться кружным путем, через Косой переулок, лишь бы не идти мимо низкой темной подворотни дома семь: кто его знает, а вдруг Колька все еще продолжает подбивать своих пугающе-непонятных глухонемых родственников на какую-нибудь чудовищную месть? Выскочат оттуда с мешком, и… поминай как звали.
Потом, правда, все как-то потихоньку вроде бы наладилось по-старому, но в конце мая, зайдя к Петровым попрощаться перед своим отъездом в пионерский лагерь, Фурман неожиданно для себя рассорился с ними – уже навсегда.
2
Главным занятием следующей эпохи стала охватившая треть класса и бурно развивающаяся игра в солдатики. Фурман и думать забыл о ШКПФ – как вдруг о его «секретном штабе» ни с того ни с сего завел разговор пухлый и странно погруженный в себя отличник Илья Смирнов. Как-то после уроков он в очередной раз пошел провожать Фурмана и между всяких остроумных шуточек сообщил, что у него тоже есть своя тайная организация. Они как раз дошли до маленького садика во дворе дома девять и остановились там «немного побеседовать».
У интеллигентного толстощекого Смирнова была одна неудобная манера: в разговоре он никогда не смотрел прямо на собеседника, а непрерывно косил зрачками куда-то вбок, что создавало впечатление необъяснимой уклончивости или даже хитрости. Прохаживаясь вокруг Фурмана и сбивая прутиком длинные сухие травинки, Смирнов самодовольно заявил, что, несмотря на глубочайшую законспирированность фурмановского «Центра», ему уже довольно многое известно о его деятельности. Фурман почти искренне изобразил удивление: мол, вы меня, наверное, с кем-то путаете… Смирнов вежливо похвалил его за избранную тактику и предложил отнестись к ситуации «чисто гипотетически»: допустим, что в этом – и только в этом – разговоре каждый из них представляет некую условную, воображаемую организацию. Пусть Фурман выслушает его, а дальше будет видно.
