— Я от всего получаю, даже глядя на тебя, — отыгрался Клим.
— А мне для полного удовольствия необходим экстрим. Я не могу скучно бродить по паркам, высматривать скульптуры и щебетать о вечном. Вчера, например, был в гостях. Ее ноги гладили мои под столом, хотя рядом с ней сидел муж.
— Хорошие ножки? — вяло поинтересовался Клим.
— Понятное дело, раз я волновался.
— А она?
— Несмотря ни на что она рисковала.
— У женщин это в крови, — искал нужный тюбик краски живописец.
— Вместе с шампанским. А муж все подливает и подливает, как масло в огонь.
— Марк, знаешь ты кто? Ты неугомонный гормон, — заулыбался Клим. — Оргазм, еще оргазм, а что дальше? — выдавил он из тюбика на палитру белую краску, добавил немного черной, помешал кистью, бросил это занятие и подошел к столу.
— Дальше мы пытаемся себя убедить, что не в этом счастье. Что счастье наше в любви, допуская, что даже настоящая любовь способна имитировать оргазмы, — достал еще одну сигарету музыкант. — Ты что, против удовольствий, Клим?
— Все удовольствия временны. Мы ищем их ненасытно в других, получаем и сваливаем. Для того чтобы получать постоянно, надо искать их в себе, — налил еще по одной Клим.
— Правильно, другие тоже люди, но искать в себе долго и скучно. Пока там доберешься до истины, что же тебе действительно нравится. Потому что у себя не видно, а вот у других сразу замечаешь. Особенно недостатки, — взял Марк рюмку.
— Неправда, я вот в тебе ни черта не замечаю, — улыбнулся Клим — Ты исключение, поскольку друг. А настоящий друг — это человек, который прощает не только твои недостатки, но даже достоинства.
Они чокнулись и выпили.
Мы вошли в темный прохладный подъезд, и она застучала каблучками по ступеням. Я шаркал сзади, ведомый игрой ее теплых бедер. Пока поднимались, у меня затвердел. Подъем спровоцировал подъем. Вот и знакомая дверь. Запихнул ключ в скважину и открыл. Внутри пахло казеином и табаком. В коридоре было темно, я включил свет.
— Обувь снимать не надо, — прошел дальше в студию.
— А что снимать? — улыбнулась Майя, следуя за мной.
— Можно отбросить комплексы, — распахнул я небо, отдернув занавеску из старого холста.
— Как лихо ты его раздел, я имею в виду окно.
Балкон был открыт, словно художник только что вышел через него. Ветер начал жадно жевать занавески. Будто хозяин вот-вот может вернуться и отобрать лакомство.
Периметр комнаты заставлен холстами, стоявшими некрасиво — задом к обществу. Чтобы не упасть, они облокотились на стены. В одном углу расположился старый диван с небольшим столиком, на котором, словно осколок натюрморта: два немытых стакана, пустая бутылка из-под коньяка и укуренная пепельница с останками долгой беседы.
— Настоящая мастерская, — бросила куртку на диван Майя, а сама, побродив немного по комнате и выскочив ненадолго на балкон, припарковала свою чудесную попку на стул.
— Удобно, — поправила она густую прядь черных волос, еще больше открыв перспективы.
Такая задница для любого стула будет удобной. «Сногсшибательная куколка», — устоял я на ногах, подумав так, и достал Мартини, сыр, ветчину, хлеб из сумки.
— Трофейное, — глянула Майя на бутылку. — Кража века!
— Просто Бони и Клайд, — усмехнулся я сам себе. Сгреб со стола остатки беседы, отмыл тарелку и пару чашек. Сделал несколько бутербродов, откупорил истину. Я налил вина ей и себе. Солнце сразу же плюнуло в фарфор, и по стенам запрыгали зайцы.
— А что рисует твой друг-художник, можно посмотреть? — сделав небольшой глоток, поднялась со стула Майя и направилась к стеснительным холстам. Любопытство требовало закуски.
— Так, всякую бесподобную ерунду, — набрал я с жаждой полный рот красного.
— Ерунду писать сложнее всего. — Майя развернула один из холстов.
— Сложнее всего продавать, хотя его писанина всегда будет в цене. И чем непонятнее, тем дороже. Поэтому он перебрался в Париж, — рассуждал я с чашкой вина в руке.
— А по-моему, неплохо, много красного. Я люблю красный.
— Похоже на искушенную самку, — выдал я, не задумываясь.
— Это танец, и секса в нем хватает, — развернула она другой холст, но работа была еще не закончена. Напоминала забытую кинематографом афишу под дождем, на которой боролись двое.
Последнюю Майя поставила на место, продолжая любоваться танцем. Она вернулась за стол и села уже рядом со мной на диван. Отхлебнула еще красного, угостила меня голубым салом своих глаз. Я поцеловал ее. Губы пахли вином, такие же красные и прохладные. «Вино и женщина — нет сочетания идеальнее», — подумал я про себя, и она подтвердила это, прижавшись еще сильнее. Мы пили и целовались, пока вино не иссякло. И в этом было что-то первобытное и важное для такого романтика, как я. Что-то живописное для такого циника, как она. Я любил циников, они бескомпромиссны и честны. Что в сексе, что в мытье посуды. С ними легко в том случае, если ты сам честен.
Пока мы сливали друг другу губы, я расстегнул ее блузку и проник туда рукой, она нашла там небольшую теплую, но упругую грудь и начала играться с ее соском, он немедленно вскочил, как будто собирался закричать. Затем дал поиграться с ним своему языку. Шершавый настолько вошел в роль, что Майя испустила что-то вроде стона. Тем временем рука моя проскользнула между ног Майи под трусики и нашла там лоскут шелка, а под ним влажное лоно.
— Давай скинем доспехи? — прошептал я ей на ушко. Оно действительно было ушком, а не раковиной, миниатюрное.
— О’кей, — встала она с дивана и начала расстегивать юбку.
Я быстро сломал диван надвое, разложил его и набросил простыню. Скинул с себя штаны, рубашку и упал в его объятия. Майя упала вслед за мной в мои. Как она была хороша.
— У меня есть презервативы, если нужно, — ляпнул я вслух.
— Я тебе доверяю.
— Нельзя никому доверять, это дорогого стоит.
— Ну, ты же мне доверяешь.
— Я не доверяю, я рискую.
— Хорошо, тогда я тоже рискну.
Мне не хотелось затягивать прелюдию, и я сразу же взобрался на нее, подбираясь к влажной лагуне. Приятно приходить туда, где тебя ждут. Вошел внутрь и начал качать. Сначала в глубину, потом вправо и влево и потом снова в бездну. Она орала как ненормальная, а я все качал и качал, как добытчик в ожидании нефти. Качал не останавливаясь, пока не кончил.
— Ты чего кричала-то, — спросил я, чуть отдышавшись, все еще оставаясь сверху.
— Я всегда кричу, когда мне хорошо, — глянула она на меня мило.
— В каждом крике своя открытая рана, я вот не умею, — скатился и лег на спину рядом с ней.
— Тебе не хватает искренности, — потянулась она к своей одежде, занявшей ее место на стуле, достала пачку сигарет и зажигалку.
— Мне не хватает кислорода, — пошутил я, жадно поедая воздух.
— Здесь можно курить? — спросила она, уже прикурив.
— Сегодня можно, — я расслабился окончательно, пытаясь разобрать словоформы дыма. И не заметил, как заснул.
* * *
Когда меня открыли глаза, я увидел Майю в одних трусиках за мольбертом. Она что-то увлеченно рисовала, временами поглядывая в мою сторону.
— Что рисуешь? — приподнялся я, чтобы дотянуться до вина.
— Догадайся.
— Меня, — вылил я себе в полость остатки сухого.
— Угадал, — закрылась она от меня мольбертом.
— Можно посмотреть? — снова зачехлил веками глаза.
— Пока нет, я скажу, когда будет можно.
— Хорошо, тогда я подожду, — погрузился в теплую дремоту и отлетел.
— Вот, полюбуйся, — разбудила меня Майя и допустила к холсту.
— Страшно похож, такой же страшный, — приобнял я Майю сзади, разглядывая детали своего наличного, ощущая ее. На ней уже была майка, которая вкупе с трусиками делала ее еще более желанной. — Мне уже нравится!
— Подожди. Будь объективен.
— Я про твою маечку.
— А ножки мои тебе не нравятся?
— Нет… они все время куда-то уходят.
— Давай, на счет три я разверну холст.
— Лучше я сам подойду. — Я вскочил с дивана и забежал за спину Майи.
— Постаралась быть реалистичной.
— Сразу видно, ты любишь мужчин, — поцеловал ее в шею.
— В смысле?
— Делаешь такими, какими они должны быть. Сильными, мужественными и верными.
— Ты разве не такой?
— Нет, я хуже. Я люблю женщин.
— Ты уверен? За что?
— Хотя бы за то, что на их фоне я могу чувствовать себя мужчиной. У меня для тебя тоже есть подарок, — указал я рукой на сверток возле стены.
— Картина?
— Только обещай мне, что развернешь ее дома.
— Интересно, — поцеловала она меня в щеку.
В баре было тихо и сумрачно. За стойкой сидела девушка и разглядывала меня.
