— Давайте я помогу вам встать, — протянул ей руку. Она вложила в нее свою тонкую прохладную ладонь. Поднявшись, улыбнулась мне грустно из-под густой каштановой челки.
— Что случилось?
— Да так, долго рассказывать.
— Любовь?
— Позвонила одному сердцу, а там занято, — отряхнула она невидимую грязь, подняла сумочку, достала из нее зеркальце, посмотрелась. Потом сделала несколько движений ладонью над своим лицом, убрала зеркало обратно.
— Я знаю, как больно терять любимых.
— Это не просто боль: будто летали внутри тебя бабочки, а их вдруг поймали и прикололи булавками к самому сердцу.
— Я вас провожу, если хотите.
— Я не против, если вам по пути.
— Надо быть настоящим извращенцем, чтобы бросить такую девушку.
— А почему вы решили, что меня бросили, а не я?
— Ну, вы же только что лежали на асфальте, — нелепо пошутил я, но она улыбнулась. — Мы спотыкаемся там, где влюбились, мы падаем, где нас бросили, мы пытаемся подняться там, где любили нас, — попытался я реабилитироваться.
— Спасибо, что спасли меня. Даже не понимаю, что со мной произошло, поплыло все, а потом вы.
— Если вас бросили, и вы падаете, не надо цепляться за что попало.
— Вы не похожи на что попало.
— А на кого я похож?
— На человека.
— Спасибо. — Я от души рассмеялся.
— На молодого человека, который пытается развеселить грустную девушку. Не смейтесь, лучше назовите имя, — снова расцвела улыбкой девушка.
— Алекс.
— Алиса.
— Утешать не люблю, сочувствовать не умею.
— Утешение тяжелый труд.
— А утешение несчастной молодой женщины попахивает съемом. Когда человек подавлен любовью, очень легко пробраться в его сердце. Давайте просто выпьем кофе.
— Давайте, только не сегодня. Мне еще надо на танцы.
— Вы танцуете?
— Да, латино.
— Сальса?
— Ну и сальсу тоже. А вы чем занимаетесь?
— Преподаю иностранные языки.
— Нравится?
— Вы мне нравитесь больше.
— Перестаньте подкармливать меня комплиментами. Это мешает быть честной.
— А зачем тебе быть со мной откровенной?
— Затем, что я вас совсем не знаю. Лжи и без того хватает. — Взгляд ее снова опустился вниз.
— И как тебе она?
— Как вредная вкусная пища, перед которой невозможно устоять. Давайте лучше вернемся к вам, в смысле поговорим о вас.
— Давайте! Только скажите мне, мы на «вы» или уже на «ты».
— Так вы хотели быть кем-то другим?
— Да, я хотел заниматься наукой. Быть светилом.
— Мне кажется, вы могли бы быть солнцем.
— Был бы солнцем, но вставать в такую рань…
— Я тоже не люблю рано вставать. А о чем мечтаете?
— О чем может мечтать препод? О повышении зарплаты.
— Зачем вам столько денег?
— Чтобы сорить.
— Мусора и так достаточно, — достала она из сумочки телефон и посмотрела на время.
— А ваши мечты? — спросил я ее уже у самого входа в метро. — Сбываются?
— Сбыт не налажен. Вот мы и пришли. Приятно было познакомиться.
— Так я вам позвоню насчет кофе.
— Да, конечно! Лучше в конце недели.
Мы обменялись номерами, потом она улыбнулась очаровательно и исчезла.
— Что будем пить? — спросил я, уже покидав в корзинку ветчину, сыр и другую мелочь.
— Может, Мартини возьмем?
— Детка, мне кажется, на Мартини у нас не хватит, деньги забыл в других штанах.
— Перестань называть меня деткой. А стащить слабо?
— Никогда не пробовал.
— Если не считать моего сердца. — Майя посмотрела на меня преданно.
— Извини, купить его было бы для тебя оскорбительно, — взял я бутылку красного Мартини с полки. — А если нас сцапают? У тебя оружие есть? — сделал серьезное лицо.
— Только мое обаяние, — стала еще серьезнее Майя.
— Черт, опять будут трупы. — Я сунул бутылку за пазуху. — Ты безумная.
— Безумие — это моя форма существования.
Скоро мы подошли к кассе, едва сдерживаясь от смеха.
— Черт, что мы делаем? — произнес тихо, когда кассирша включила свою фонограмму:
— Карта есть? Пакет нужен?
Я лежал на берегу. Было душно. Теплое море омывало ноги. Волны приятно щекотали ступни, то накатываясь, то отступая, оставляя за собой прохладу прикосновений. Неожиданно мои ноги окутала огромная медуза, склизкая и противная. Они пытались от нее избавиться, но тщетно.
Я проснулся и увидел, что их лижет здоровенный дог. Полчища мурашек побежали от ног к моей голове, будто их войска сдали позиции и бросились со страху в отступление. Катрин в постели не было. Я попробовал втянуть одну ногу под одеяло. Дог недовольно зарычал. Рисковать ногами не хотелось, оставалось ждать. Прошло какое-то время, ноги даже начали понемногу привыкать к ласкам, когда, наконец, ему надоело, он широко зевнул и растянулся в двух метрах от кровати. Я сразу же спрятал влажные ступни под одеяло.
Спать уже расхотелось. Понятия не имел, куда могла деться Катрин. Дог лениво наблюдал за мной, разлив свою огромную морду по полу. Мне дико хотелось отлить. Когда я начал медленно подниматься, пес навострил уши и дал предупредительный, пролаяв три раза. Пришлось снова замереть. Ожидание Катрин было мучительно, совсем не то, что ожидание ее на свидании: там, по крайней мере, можно уйти. Не знаю, сколько прошло времени, как мне показалось, целая эпоха, когда собака вскочила и радостно побежала к входной двери.
— Куда ты ходила в такую рань?
— За завтраком. Любишь булочки с корицей? — протянула она мне на мгновение серый бумажный пакет. Запах свежего хлеба растрогал мое сердце. Потрепав своего дога, Катрин поцеловала его в морду.
— Меня бы хоть раз так же крепко поцеловала.
— Тебя-то за что?
— А собаку?
— Она же животное.
— Думаешь, во мне этого мало?
— Ты чего такой хмурый с утра? — присела ко мне на постель Катрин.
— Твоя тварь чуть ногами моими не позавтракала. Просыпаюсь, а она мне ноги слюнявит.
— Понравилось?
— Ты у нее спроси.
— А тебе?
— Я в туалет хочу.
— Испугался? Да он с виду только такой грозный. Не бойся, иди, я кофе сварю пока.
Секс был без правил. Едва мы зашли в мастерскую, я скинул сумку, прижал к себе Алису, выедая ее шею поцелуями. Под моим напором она прижалась к столику с красками, потом вовсе села на него. Я распахнул ее фиолетовую блузку и провел рукой по груди. Предчувствие любви пробежало дрожью по ее коже. Ничто так не возбуждает женщину, как предчувствие любви.
Некоторые тюбики были открыты. Красный, желтый, белый. Скоро ее короткая черная юбка стала похожа расцветкой на павлово-посадский платок. Я попытался развернуть Алису, но она заартачилась:
— Нужна я тебе падшая?
— Нет.
— Вот и не ставь меня в неудобное положение.
— Почему падшая? — продолжал я есть ее грудь.
— Потому что мне кажется, что этот стол не выдержит такого накала, и я рухну вместе с ним.
Я не стал настаивать. Задрал юбку, под которой только стринги, тонкая полоска ткани. Отодвинул ее, чтобы открыть калитку в лагуну, скинул с себя шорты и вошел. Там было жарко. Страсть металась в темной неге влагалища. Алиса была похожа на изголодавшуюся волчицу, алчную и свирепую, которую не кормили сексом бог знает сколько. Я грыз ее своим членом, будто хотел пройти сквозь тело и найти там, ни много ни мало, счастье.
Затем я оторвал ее тонкое тело от стола, придерживая снизу за ягодицы. Алиса обхватила своими ногами мои бедра. Мы покружились по комнате несколько мгновений, пока не рухнули на диван. Там я намазал ее железной рукой на постель и начал медленно есть.
— Я не думала раньше, что это может быть так приятно, — кричала мне с седьмого неба Алиса. — Что ты себе позволяешь?
— Я тебя кушаю.
— Это и есть любовь?
— Не знаю.
— Могу сказать откровенно одно, у меня диета. Я не ем что попало.
* * *
— Какой твой любимый праздник? — спросила Алиса, придя в себя через несколько минут.
— Новый год, точнее, его приближение.
— А я больше люблю День рождения.
— Почему не Новый год?
— Темно, холодно. Все чего-то ждут, ты тоже ждешь. И когда шаришь под елкой, а там пусто, особенно сильно понимаешь, что ты не подарок.
— Тебя что, родители не любили? — укрыл я ее простыней.
— Не любили.
— Почему?
— Они любили друг друга.
— Тебе сколько лет?
— Двадцать один.
— Черт, у меня такое впечатление, что я сплю с ребенком.
— У нашей любви большая разница в возрасте, но не вздумай меня удочерять. У тебя было много женщин? — спрятала она свое лицо под простыню.
— Достаточно.
