«Никогда не думай о себе плохо! Ты лишаешь пищи остальных. Позвоню тебе завтра».
* * *
Утром я позвонил:
— Привет, Алиса!
— Привет!
— Как прошли твои танцы?
— Все отлично. Танцы и музыка — вот что спасает меня от тоски.
— Значит, все не так уж плохо. А то у меня до сих пор мурашки от твоего вчерашнего письма.
— Извини, наболело.
— Чем занимаешься?
— Лакирую свою привлекательность.
— В красный?
— Откуда ты знаешь? — удивилась она в трубку.
— Хочешь, еще расскажу!
— Жажду!
— Губы покрыла красным, чтобы закрасить места поцелуев. Навела тени, загладила кремом усталость воспоминаний.
— Кошмар, ты за мной следишь?
— Потом подвела глаза, чтобы те тебя никогда больше не подводили. Тушью стерла с ресниц пыль разочарований. Расческой поправила волосы, разглаживая фибры души. Сомнения рассеяла окончательно духами. Улыбнулась, оставив уныние зеркалу, и собралась выйти на улицу к новым цветам и поклонникам.
— Вау, да ты волшебник! Не хочешь стать моим поклонником?
— У меня цветов нет. Да я и старше тебя и не такой красивый.
— Не напрашивайся на комплимент. Со мной тебе совсем не обязательно быть красивым, со мной тебе достаточно просто быть. Правда, я про тебя совсем ничего не знаю. Может расскажешь что-нибудь?
— Это долго.
— Хотя бы чуть-чуть.
— Ладно, — стоял я посреди комнаты в одних трусах. — Слушай. Жил-был человек, — подошел к зеркалу и начал кривляться с трубкой в руке. — Квартира его была настолько маленькой, что он жил в кровати, кухня его была настолько крохотной, что он завтракал в холодильнике, в душе ему было так скучно, что он лез в чужие. Ты еще не уснула? — спросил я Алису.
— Нет, очень интересно, продолжай.
— Взгляд его был настолько недальновидный, что он опирался на чужие точки зрения. Мозг его был настолько крошечный, что он пользовался чужим мнением, настроение его портилось так быстро, что он хранил его в морозилке…
— Ты чего замолчал?
— Я думаю. Как бы он ни пытался научить говорить свое имя, оно не говорило ни о чем. Как бы он ни представлял, он не представлял собой ничего. Он был настолько одинок, — посмотрел я на себя в профиль, — что не воспринимал людей, он был настолько несдержан, что все время держался за телефон, чтобы не натворить. Мир его был настолько внутренним, что остальное время он проводил в виртуальном. Жизнь его была настолько логична, что он чувствовал себя встроенной деталью. Жила-была деталь, которая не знала, как ей стать человеком.
— Это же про меня, — через несколько секунд молчания произнесла Алиса. — У меня никогда не получалось жить ради всех. Поэтому я жила ради одного человека.
— Ради себя?
— Ради него.
— Это не скучно?
— Это больно.
— Ты что, не любишь людей? — поменял я руку и ухо, потому что не было навыков так долго висеть на телефоне.
— Дело не в том, что я не люблю людей. Просто мне достаточно одного.
Отпустил студентов пораньше и решил выпить чаю на кафедре. В помещении никого не было, кроме молчаливой мебели. Включил электрический чайник. И пока вода закипала, зашел к себе на почту. Было одно письмо от Майи:
Я позвоню однажды, плюнув молчанием в трубку, так, что голос твой, мягкий, его не перекричит. Ты поймешь по мелодии тишины и дыхания, что я скучаю… день, два, на третий я становлюсь безумной. Безумным достаточно слышать чье-то: «Алло, кто это?» Может быть, в день, когда тебе будет чудовищно плохо, осмелюсь сказать: «Это я, хочу быть рядом, завернутая в твои объятия, опьяненная ночью, готовая танцевать в утренних лучах занавесок».
Хочется заснуть у тебя на груди, чтобы ты думал обо мне своим сердцем. Порой мне кажется, что твои пальцы, глаза, кожа для меня важнее своих. И когда я жду долго, а тебя все нет, начинает мерещиться, что нет меня, а не тебя. Жаль, что жить нам приходится раздельно: ты в моем сердце, я — в твоем.
И последнее. Я понимаю, если бы ты хотел меня увидеть, то не снился бы так часто. Позвони мне, когда я приснюсь тебе.
Твоя Майя.
Майя мне не снилась, но я не стал затягивать с ответом:
«Я понимаю, что тебе некогда, потому что ты любишь меня, но хочу, чтобы ты себя любила тоже… и гораздо крепче».
* * *
— Ну и что здесь общего со мной? — говорила она мне в трубку, я представлял ее удивленные серые зрачки.
— Ты должна догадаться сама.
— Что значат эти три полосы? Серая, голубая и розовая.
— Хорошо, я тебе помогу. Прислони холст к стене и встань рядом.
— Ну, встала. И что?
— Первая линия связана с твоей головой. Что есть серого в этой части?
— Мозг.
— Ну, кроме.
— Глаза.
— Хорошо! Теперь третий, расстегни свою кофточку.
— Что за детский сад?
— Какого цвета у тебя белье?
— Я поняла. Но сегодня на мне белое. А что же тогда означает голубая полоса посередине?
— Это твой внутренний мир.
— Концептуальненько. Повешу у себя в спальне, если ты не против.
Я завернул аккуратно холст, окинул взглядом мастерскую и уже собирался выходить, когда позвонил Клим.
— Бонжур, Алекс!
— Салют, Клим! Какими судьбами?
— Вот соскучился, решил тебе позвонить.
— Да ладно тебе. Я думал, художники не умеют скучать.
— А что, они не люди?
— Нет, не люди. Они для этого слишком гуманны.
— Ты прав, трудно быть человечным среди людей. Я хотел тебе приглашение отправить на свою выставку. Подумал, вдруг ты захочешь Париж посмотреть и меня заодно?
— Спасибо, дружище! Я с удовольствием, если карта ляжет. А когда выставка?
— Через месяц. Думаю, достаточно времени для тебя, чтобы собраться с мыслями. Хотел твой адрес узнать и почтой отправить приглашение.
— Прямо так все официально.
— Вдруг забудешь.
— Память мне изменяет, конечно, но не с тобой. Хорошо, записывай…
Я продиктовал ему свой адрес и добавил: Алексееву Максиму Леонидовичу…
— Имя я еще помню, Алекс. Как там твоя любовь?
— Натоптала и ушла.
— А тебе теперь мыть?
— Уже прибрался.
— Радуйся! Будь она настоящей любовью, не уходила бы.
— Ты знаком с настоящей?
— Конечно, я с ней живу. Жена недавно приехала, правда, ненадолго.
— Так что же это такое, настоящая любовь?
— Это такие очки, которые позволяют видеть только одну.
— Только видеть?
— Как повезет.
— Вот почему я выбрал контактные линзы.
— Контакты тебя погубят или состарят, сожрут все твое нутро, твою сущность. Так что будь начеку. Для того чтобы влюбиться по-настоящему, надо разучиться влюбляться.
— А разве настоящая любовь не может быть короткой?
— Исключено, настоящая любовь всегда норовит затянуться, покурит, а потом не знает, как бросить. Твои отношения мне больше напоминают влюбленность.
— Ты прямо как доктор, диагноз поставил. Хорошо, пусть будет влюбленность, но именно она помогает мне переживать потери. Такие, как последняя. Я придерживаюсь принципа: если не можешь пережить, попробуй переспать.
— Значит, снова в поиске? — задумчиво произнес в трубку Клим.
— В периоде реабилитации. Трудно найти любовь, особенно если не верится, что потерял.
— Хорошо хоть не в реанимации. Я до сих пор не могу понять: ты сам хочешь стать счастливым или осчастливить кого-то?
— Ну, сам, конечно, сам.
— Что-то не очень у тебя это получается. Может, следует пойти от обратного и вернуться к той, что забросил?
— Ладно, я подумаю над твоим предложением. Да и хватит уже об этом. Невелика беда. Ты лучше расскажи, как сам, как Париж?
— У нас с Парижем все хорошо! Башня как стояла, так и стоит. Подробнее расскажу при встрече. Ты давай приезжай, сам посмотришь! В мастерской все нормально?
— Все отлично. Холсты твои уже исписал.
— Ты серьезно? — принял он эти слова как шутку.
— Да, я долго приглядывался к ним. Похоже, созрел для большого искусства, — улыбнулся я в трубку. — Клим, я тоже хочу быть художником. Тоже хочу в Париж.
— Всем нельзя… художниками, — засмеялся мне в ответ Клим. — Кто-то должен оставаться на Родине… позировать.
