131
Реально помог ему Городецкий. Он, как установлено, обратился к уполномоченному Ее Величества полковнику Ломану с просьбой зачислить поэта в санитары. Д.Ломан был всесилен - оба его сына, например, были крестниками царя и царицы. По его просьбе Есенин был назначен в 6-й вагон санитарного поезда. Ему присвоили личный знак №9999, выдали фуражку, гимнастерку, погоны, шинель, ремень, две пары рубашек нижних, три пары портянок и флягу. Кажется, с помощью Д.Ломана поэт станет позже и писарем. Сам Есенин в автобиографии напишет: «При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам».
С дезертирством путаницы в биографии Есенина еще больше. По «делам поезда» он якобы был командирован в Могилев. «В пути меня застала революция, - писал он позже. - Возвращаться в Петербург я побоялся... Пришлось сигануть в кусты; я уехал в Константиново. Переждав там недели две, я рискнул показаться в Петербурге и в Царском Селе. Ничего, обошлось...» В «Автобиографии» подчеркнет: «В революцию покинул самовольно армию Керенского», а в поэме «Анна Онегина» напишет, что, когда сгоняли «на фронт», он, «под грохот и рев мортир», другую проявил отвагу - «был первый в стране дезертир». По одной версии, был арестован на десять суток, по другой - просидел на гауптвахте полгода, по третьей - был отправлен в дисбат, ибо отказался писать оду на 6 декабря 1916 г. - именины царя. Что тут правда - неизвестно. Когда в 1920 г. его арестуют, то на допросе в МЧК Есенин скажет: «Был призван на военную службу в 1915 г. С 29 августа 1916 по февральскую революцию сидел в дисциплинарном батальоне, то есть 5 с лишним месяцев был под арестом». На следующем допросе, видимо, войдя в роль борца с царизмом, он смело прибавит себе еще полгода наказания: «За оскорбление престола, - заявит, - был приговорен на 1 год дисциплинарного батальона».
На этом доме ныне - мемориальная доска. Но, судя по воспоминаниям друзей поэта, первой его комнатой, куда он привел жену, была комната, снятая им же на Литейном (Литейный, 49), но ближе к Невскому. Об этом пишут В.Чернявский и Н.Никитин. Оба помнят, что окна первой комнаты выходили именно на проспект. «Однажды с Есениным мы ехали на извозчике по Литейному, - вспоминал Никитин. - Увидев большой серый дом в стиле модерн на углу Симеоновской, он с грустью сказал: “Я здесь жил когда-то... Вот эти окна!.. Тогда у меня была семья. Был самовар. Как у тебя. Потом жена ушла”»...
Видимо, здесь Есенин записался в боевую дружину, которая формировалась в бывшем Пажеском корпусе (Садовая, 26). А.Блок 21 февраля 1918 г. отметил у себя в дневнике: «Есенин записался в боевую дружину». Д.Семеновский утверждает, что в ответ на обращение В.Ленина «Социалистическое отечество в опасности», написанное в связи с немецким наступлением в 1918 г., «Есенин записался в дружину». Сам Есенин позже скажет: «Блок и я - первые пошли с большевиками». Потом опровергнет это: «В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее...» Но заявление «в большевики», как утверждал его старший друг Г.Устинов, бывший тогда секретарем газеты «Правда», в январе-феврале 1919 г., кажется, подавал.
Кстати, отношения между Есениным и Миной Свирской, будущей известной эсеркой, были настолько чисты, что лишь через год, на дне рождения поэта, как вспоминала Мина, они впервые перешли на «ты»: «Есенин настоял, чтобы я с ним и с Алешей выпила на брудершафт, - напишет об этом вечере Мина Свирская. - Мы выпили. Ганин стал придумывать для меня штраф, если я буду сбиваться с "ты” на “вы”».
Пьеса называлась «Крестьянский пир». Уничтожил ее, по некоторым сведениям, уже «в корректуре». «Андрей Белый, - вспоминал Есенин, - до сих пор не может мне этого простить: эта пьеса ему очень нравилась, да я и сам иногда теперь жалею...».
Кстати, имя героини этой поэмы Есенин позаимствовал у некой писательницы О.Онегиной (настоящая фамилия - Сно), в петроградском доме которой (Херсонская ул., 1, кв. 8) еще до революции, конечно, и бывал, и читал стихи.
Квартиры Н.Ходотова, актера и писателя, где бы ни жил он (Коломенская, 42, Глазовская, 5, и т.д.), всегда были не просто местом встреч интеллигенции, но, как ни странно, и местом «выяснения отношений». Хозяин не мог не помнить, например, как еще в 1911 г. Куприн, разгоряченный водкой, едва не придушил у него другого классика - Леонида Андреева. Того еле вырвали из рук Куприна, который применил какой-то запрещенный в борьбе прием (кажется, «удавку»), А успокоили драчуна лишь тогда, когда четыре человека (!) натуральным образом уселись на него... В 1924 г. уже Есенин тут, на Невском, после вечера Рины Зеленой, устроил скандал. «Часа в три ночи... - пишет Л.Гинзбург, - в зал вваливается Есенин... Некоторое время сидит покачиваясь, потом... разражается невероятнейшей матерщиной. Дамы поднимают визг, мужчины бросаются к Есенину... Рина великодушно попыталась спасти положение; она взобралась на стол и потребовала, чтобы ей дали слово. Когда установилась... тишина, она дружески обратилась к “знаменитому поэту": “Дорогой Есенин, перестаньте. Ваши трехэтажные ругательства здесь не пройдут. Петербург никогда не поймет Москву!..” Это положения не спасло, и один драматург (М.Волобринский. - В.Н.) дал пьяному поэту по физиономии»... По словам В.Эрлиха, ударил со словами: «Ты жидов ругаешь? Получай!..» Говорят, на другой день Есенин поехал к Рине и полчаса на коленях молил ее о прощении.
15 июля 1924 г. Есенин пишет ей: «Галя милая! Ничего не случилось, только так, немного катался на лошади и разбил нос. У меня от этого съехал горб (полученный тоже при падении с лошади). Хотели справить, но, вероятно, очень трудно. Вломилась внутрь боковая кость. Очень незаметно с виду, но дышать плохо. В субботу ложусь на операцию. 2 недели пролежу...».
П.М.Зиновьев, психиатр. Работал в психиатрическом отделении. Был лечащим врачом Есенина. Его старшая дочь, Н.П.Милонова, и ее муж, поэт Иван Приблудный, друг Есенина, уговорили Зиновьева спрятать Есенина в больнице от чекистов (см.: Мой дед прятал Есенина от чекистов // Известия. - 2008. - 28 марта).
А.Мариенгоф, хорошо знавший С.Есенина, напишет в книге «Мой век, мои друзья и подруги»: «К концу 1925 года решение “уйти” стало у него (Есенина. - В.Н.) маниакальным. Он ложился под колеса дачного поезда, пытался выброситься из окна, перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом». Разумеется, можно спорить и доказывать, что поэта все-таки «убили», что он «не сам» полез в петлю, что кому-то «очень мешал» (и факты иногда подтверждают это), но от свидетельства Мариенгофа нам все равно не уйти. Ведь все попытки Есенина покончить с собой, которые приводит Мариенгоф, да и те, которые не приводит, на самом деле были.
Повторяю, загадок, вокруг смерти Есенина, много. Одна из них связана с этой семейной парой - с Устиновыми. Он (журналист спецпоезда Л.Троцкого, сотрудник «Правды» и «Известий», как помните, принимал когда-то от Есенина заявление в партию) был одним из немногих свидетелей событий в «Англетере». И вдруг 10 декабря 1932 г., Г.Устинов, как и Есенин, - вешается. Причем вешается - вот загадка! - на другой день после того, как в частной беседе обещает наконец рассказать о последних часах жизни Есенина. Случайность? Возможно. Но таких случайностей, повторяю, слишком много...
В.Шубинский, написавший книгу о поэте, утверждает, что фамилия Гумилев происходит от слова «гомилетика», что означает «искусство составления проповеди» (предмет в семинариях). По второму варианту - от латинского humilis - «скромный», «низкий», «незначительный». Пишут о том, что изначально фамилия Гумилев произносилась с ударением на первом слоге. Случалось, так обращались и к поэту. Правда, сам он этого не выносил, и когда в гимназии его порой называли так, он не только обижался, но даже «не вставал с места».
В гимназии Я.Гуревича учились многие, в частности И.Стравинский и Ф.Юсупов, будущий убийца Г.Распутина. Русский язык здесь преподавал (правда, задолго до Гумилева) поэт И.Анненский. Гумилев станет учеником его, но позже, когда Анненского назначат директором царскосельской гимназии. А во времена Гумилева здесь преподавал Ф.Фидлер, литератор, переводчик, друг едва ли не всех русских писателей - от Чехова до Бунина. Так вот, в дневнике Фидлера за 1911 г., когда он впервые услышал о «модном» молодом поэте Н.Гумилеве, появилась запись: «Упомянутый Гумилев был лет пятнадцать назад моим учеником в гимназии Гуревича... обратив на себя внимание всех учителей своей ленью. У меня он получал одни двойки и принадлежал к числу самых неприятных и самых неразвитых моих учеников...».
