Он заметил Стенли и сделал приглашающий жест. Стенли приблизился, они пожали друг другу руки.
– Ty tozhe ptitsa? – спросил незнакомец по-русски.
– Не думаю, – ответил Стенли, но, заметив легкое разочарование, мелькнувшее среди щедрой растительности, добавил: – Во всяком случае, еще нет.
– А я птица, – сказал человек с птичьей улыбкой.
– В смысле свободен, как птица? – спросил Стенли.
– Свободен, как птица, силен, как птица, умен, как птица, значит – птица! – Он хохотнул и представился: – Тих.
– Стен, – назвал себя бывший магнат и подмигнул двум псам, что следили за этой сценой с крыши экипажа.
– Это мои друзья, Умник и Дурак, – представил их Тих, то есть, как вы уже, конечно, догадались, Тихомир Буревятников.
Стенли извлек из бездонного кармана плоскую флягу виски.
– Хочешь хлебнуть?
Тих просмаковал напиток, как знаток.
– Люблю «Гленморанжи» больше всех других. Ты знаешь, Стен, я бывший богач.
– Я тоже, – кивнул Стенли и спросил: – Вы куда направляетесь, ребята, собаки с птицей?
– В Свиствил, – сказал Тих. – Там у нас кореша в концлагере. Хочешь с нами, Стен?
– Ну конечно!
И они отправились.
Пора вспомнить моего первого и единственного законного мужа, мистера Люкса, спасибо за это имя, сукин сын; вообразите меня под девичьей фамилией Фиф. Он мне дал это миллионно-долларовое имя, грязный старик, хотя подделал документы. Мне было четырнадцать, когда он захотел на мне жениться, хотя выглядела на двадцать пять, и он подделал ксивы. И все-таки мне нравился этот вонючий хуй.
Ну, это потому что завтракал в постели и жевал свои яйца среди наших роскошных подушек, стонал, причитал, как будто хотел ими отблевать сразу после проглота. Его первая жена Бабелка заходила к нам на обратном пути из синагоги. Она была набожной, потому что ни один мужик не хотел на нее взглянуть дважды, и все-таки этот ебаный Люкс упражнялся в юморе в ее присутствии. Эй, Бабелка, это дитя не знает сексуальной техники, покажи-ка ей свой любимый трюк «желтые пальчики»! Ее собака Экстраквин нюхала «мои меха», как Люкс называл зимнее пальто, что он купил для меня на барахолке. Мы жили тогда в Бостоне, где у людей в сраках вырастают сосульки. Эти французские меха назывались «les sobakis». Только позже я поняла, что это были просто собаки, причем той же породы, что Бабелкина Экстраквин.
А все-таки малышка Фиф очень гордилась своим законным мужем, в постели она старалась его раскочегарить, чтобы он выложил все свои грязные секреты, как это бывает у стариков. Ему было сорок пять, и он казался мне Ноем. Раскочегаренный, он впадал в истерику и лез с поцелуями в мой поддон; он имитировал новый подъем своего либидо, а потом, пф-уф-ф, начинал храпеть прямо на мне, вуаля!
Вообразите, друзья, люди моего поколения, однажды я нашла длинный седой волос у него на кальсонах. А за неделю до этого к нам приехала погостить его как бы тетя, синьорина Джульетта, старая кляча. Она обожала устриц. Ну жри своих слизняков, смотри по ящику свою «Люси», своего «Джонни Керсона», но вдруг ночью просыпаюсь от какого-то повизгивания. Вуаля, мой древний муж шворит свою еще более древнюю «тетю» в собачьей позиции! Какая началась драма, уссаться можно! Я предстала перед ними как юная фурия бунтующего поколения. Ты любишь дрочить свое либидо на бабульках, Люкс, ну что ж, а я вот сейчас пойду на улицу и дам первому встречному; ну хватит о нем.
Я знаю, что мужики чувствуют, глядя на меня. Им хочется видеть меня последней блядью. Один такой богатый доктор, гинеколог, конечно, научил меня такому поцелую, длинному и горячему, прямо до самой матки. Тогда восторг моего люксозного тела и моей робкой девичьей души чуть меня не парализовал, ей-ей. И я кричала то, что он хотел услышать: да, я блядь, я большая лошажья блядища!
Признаюсь Господу во всем, хныча и умоляя: Милостивый, Голубоглазый, прости мне эти дельфиньи конвульсии!
Интересно было побывать в разных клевых местечках вроде «Сенчури-плаза» или «Уолдорф». Ебари в белых блейзерах открывают шампанское бутылку за бутылкой. Что вы так беспокоитесь, могу обслужить всех подряд; вдруг разваливается с диким шумом потолок, как будто конец пришел миру сему. Что там случилось? Да просто хуяка какая-то залетела из космоса и прошила все этажи.
Он говорит: у тебя души нет, одно серое вещество. Как раз наоборот, сказала я ему, как раз напротив. Интересно, где это он у меня серое вещество-то нашел. И кто это был, который сказал? Он был какой-то особенный. Стенли Корбах из них самый особенный, Большой Богатый Богатырь, БББ. Впрочем, они все особенные. Из них один был еще более особенный, чем Стенли. За десять лет до Стенли я сотрудничала с «Розовым Фламинго», которое обеспечивало эскортный сервис приезжающим в штат Очичорния козлам. Тот парень был худенький, чуть повыше моего Пью, такая среднего размера горилла, он ждал меня уже без штанов, но зато с огромной красной штукой, которую я должна была эскортировать в свою дыру. Ей-ей, это был какой-то толстый лом, и, когда он начинал его вгонять в меня, у него на губах была такая злобная усмешка; я все время видела ее в зеркало. Что его заставляло быть таким мерзким со мной и почему я все это брала? А что нам остается еще делать с большой дырой в самой серединке? Никогда больше не позволю себе быть их дырой, думала я. Сама их буду драть. Завладею их штуками, вот и все. У них бывает иногда так много джизмы, что кажется, будто вытягиваешь из него все его секреты. Ну-ка, вытаскивай и кончай на меня. Один разбрызгивал по всему моему телу и по простыням. А один с самым экзотическим членом из всех, что я видела, похожим на какого-то малайца с вихром волос, все заставлял глотать. Такие гады, всегда хотят доминировать. Стенли особенный; когда я ему сказала, что, кажется, от него влопалась, он был так счастлив, что танцевал со мной всю ночь, как будто я была какая-нибудь звезда из старых фильмов. Я ему сказала, что будет мальчик, а он сказал, тогда я на тебе женюсь, будешь миссис Корбах. Ну что вы от них хотите? Они не успокаиваются, пока не влупят вам так, что вы распухаете, как слон или как не знаю что.
Джизус-джек, ребенок оказался черный, огромнейший негритянский мальчишка, Клеменс, к вашим услугам! СК, конечно, был за границей, в этой грязной России, где же еще. Когда он через месяц вернулся, он первым делом трахнул меня под лестницей тридцать три раза во всех шубах по очереди, потом мы еще поругались из-за политики, ну, опять эта «Раша-Раша», потом он мне сделал подарок, сборник поэм мистера Байрона и тридцать три набора драгоценностей из Кремля, ну а потом он заорал: где мой мальчик, где Клеменс? Он поцеловал невинного негритенка и сказал не по-нашему: Que grand tu as![246] Ты посмотри, Берни, он кричит, это же вылитый я! Это мой первый сын! У меня было четыре дочери, Берни, – как будто я не знала всех этих сук! – и никогда еще не было сына! Да ты посмотри на него ближе, говорю я, неужели не видишь, какого он цвета? А мне все равно, какого цвета человек, говорит он. Твой негритянский ген, Берни, оказался сильным. Обчемты, я спрашиваю. Оказывается, его Фухс со своими бездельниками вычислили, что во мне 1/32 часть негритянской крови. Тут уж у меня, как в литературе говорят, все шпильки посыпались.
В прежние годы у меня было не больше шести негров, ну, скажем, восемь. Один был фабрикант обуви, он любил обувь. Я любила раздеваться догола и иметь этого негра во всем костюме и в техасских сапогах с инкрустациями. А еще один был музыкальный виртуоз. Он играл на своем кларнете, как ангел, а я играла на его втором кларнете, как демон. Я иногда даже начинала зевать из-за нервов. Ну пожалуйста, Винт, перестань играть, ведь ты же все-таки с женщиной. Не помню, это он или другой кто-то принес мне книжку одного Франсуа. Там женщина родила ребенка из уха, потому что у нее вся требуха вывалилась. Нет, это Лавски мне принес. Вау, память, скажи мне о том, что это Лавски пил из моей туфли шампанское! Память вместо этого подсовывает соски. Кто был так нежен с ними, если не Мел? Он заставлял их торчать и урчал над ними, как кот с львиной гривой.
Вот говорят «большой, большой», а мой крошка-генерал в меня как пламя какое-то вдувал сзади. Правда, снизу еще мой Матт трудился, пока этот азиатский дьявол скакал на моей заднице, ф-фу, кончаю каждые пять минут, а тут еще венгерский бродяга ждет своей очереди. Лавски, а ты где, чего же не присоединяешься к компании? Гад высокомерный!
А мистер Люкс, что дал мне мое классное имя, тем временем помре. Его последняя супруга, пожилой гомик, принес мне кассету с его умирающим голосом. Там перечислялось наследство, что он оставлял мне, которую он называл «сорванный мной цветок»: серебряный кофейный сервиз, буфет красного дерева и крошечный кобелек чихуахуа, который в первую же ночь забрался под одеяло и начал лизать мой клитор.
В конечном счете я уже в пятнадцать лет знала о мужиках то, чего большинство дам не знают и к пятидесяти. И мужики это чувствовали сразу, при первом же взгляде на меня.
