Бернс молчал. Потом:
– Не беспокойтесь. Я достаточно умен, чтобы быть на шаг впереди игры.
– Если кто-нибудь умен, так это действительно вы. Но, Мак, надеюсь, для вас не будет ужасной неожиданностью то, что я скажу. Условия игры изменились.
– Говорите понятнее.
– Изменилась игра. Та, в которую мы все играли. Я изменил ее.
– Что?
– Я сказал вам сколько мог, Мак. Могу позволить себе еще один совет: позвоните Лумису завтра днем, около трех тридцати.
– Зачем?
– К тому времени все прояснится. Звоните мне без всяких колебаний, как только поймете новую игру. Если вы будете впредь пай-мальчиком, я всегда смогу использовать игрока с вашими мозгами.
– Палмер, вы что?..
– Именно так,– настаивал Палмер,– вы слишком большая ценность, чтобы иметь вас в качестве врага. Завтра после полудня, когда вы увидите, что произошло, взгляните на свою лошадку. Потом позвоните мне.
– Что случится в три тридцать?
– Не «в»,– поправил его Палмер,– а около трех тридцати. У вас еще будет время взорвать меня, если к указанному сроку у вас останется такое желание.
Палмер повесил трубку и снова начал звонить, на этот раз ньюйоркцам, тем, кому доверял, с кем имел дело, еще будучи в Чикаго, главным образом банкирам и маклерам, но также и одному-двум бизнесменам. В Чикаго и на Западном побережье слух должен был уже распространиться на субботних вечерних встречах в обществе. Сейчас, разговаривая с ньюйоркцами, автоматически прокладывая путь к своим главным тезисам, Палмер обнаружил, что заново пересматривает в уме беседу с Бернсом, выискивая в ней ошибки. В целом он счел беседу удовлетворительной. Он не был абсолютно уверен, но чувствовал, что любопытство Бернса достаточно подогрето и пока удержит его от разглашения шантажирующей информации. А к тому времени, когда Бернс увидит явные признаки происходящего и сообразит, что загадочный срок три тридцать – время закрытия биржи, будет уже поздно. В воскресенье Палмер лег спать около полуночи и на следующее утро встал в пять часов. Недосыпание, непрерывные беседы, сомнения, косвенные намеки, бесконечное перечитывание рабочего плана, тщательная оценка и переоценка каждого разговора, исследование интонаций и отдельных фраз – все начало вращаться у него в голове, как детский волчок. Он встал с постели и, спотыкаясь, побрел в кабинет, где составил окончательный план оставшихся дел, записав его на маленькой (7,5 см х 12,5 см) карточке, которую положил в бумажник. Около шести часов утра он набрал теплой воды в ванну и лег, надеясь, что эта теплота снимет напряжение шеи и плеч.
В семь часов Эдис нашла его там спящим. Ее испуганный вскрик разбудил Палмера, и от неожиданности он беспомощно забарахтался в спокойной теплой воде.
– Что, черт побери?
– Вудс, ты сошел с ума. Ты спал.
Он недоуменно моргал:
– Который час?
– Семь.– Она стояла, рассматривая его.– Ты похудел за последнее время.
– Да?
– Я могу свободно пересчитать твои ребра.
– Гм.
– Что это за штука у тебя?
Палмер посмотрел на свой живот и растерялся.
– Какая штука?
– Это пятно. Вон там.
Он живо вспомнил, как Вирджиния укусила его около пупка. Очень медленно, как и следовало ожидать от чрезвычайно удивленного человека, он рассмотрел свой живот и увидел, что пятно стало какого-то грязного амебно-коричневого цвета и не было похоже на укус. Палмер сделал вид, что не заметил его.
– Какое пятно?
– Вон.– Она потянулась и надавила на него.– Больно?
– Это? – Он с глупым видом уставился на него.– Черт знает, что это может быть?.. Клоп или что-то еще?
– Очень странно. Будь ты толстым, это могло быть отпечатком пряжки от ремня.– Она прислонилась к дальней от него стене ванной комнаты. – Где, черт возьми, ты нашел клопа, о котором говоришь? Только не здесь.
Палмер пожал плечами. Теплая вода сильно заплескалась.
– В каком-нибудь из этих периферийных отелей.
– Это было много недель назад. Ты давно заметил бы это пятно.
– Я не тратил много времени на созерцание своего пупка.
Эдис хотела сказать что-то еще, но, передумав, только спросила:
– Как ты считаешь, ты уже достаточно чистый?
– Да, да. Вполне.– Он с усилием начал подниматься из воды.
Неожиданная разница между настоящим весом тела и тем, что было под водой, заставила его покачнуться. Он быстро вытянул руку, ища опоры. Эдис схватила его руку и поддержала его.
– Плохо себя чувствуешь?
– Прекрасно.– Он вылез из ванны и включил сушилку.
– Ты здорово потрудился.
Он кивнул, вытирая тело полотенцем, кожа была очень мягкой и морщилась. Прохлада воздуха после теплой воды вызывала дрожь.
– Уже завтра я буду чувствовать себя замечательно,– сказал Палмер.
Он взглянул на жену и обнаружил, что она очень пристально рассматривает его. Он поднял брови, как бы спрашивая: «На что ты так загляделась?» Эдис медленно покачала головой.
– Я полагаю,– тихо произнесла она больше для себя, чем для него,– сам-то ты знаешь, что это укус.
Бэттери-парк вдавался тупым полуостровом в бухту у основания Манхэттена и, окутанный дымкой, казался каким-то грязноватым, даже под прямыми лучами полуденного солнца. Прохладный ветер непрерывно дул с Бедлоуз Айленд, где Палмер едва смог различить серо-зеленую опору статуи Свободы, исчезавшей как призрак под слоистым покровом выхлопных газов и дыма. Секунду спустя машина Палмера влилась в общий поток.
Площадка ожидания на вертолетной станции продувалась со всех сторон. Палмер вышел из машины и хотел закурить сигарету, но на сильном ветру его зажигалка «зиппо» горела, как паяльная лампа, и огонь обжег руку. Он сунул зажигалку в карман и выбросил сигарету в неспокойные волны, плескавшиеся о стенку вертолетной станции. Пока он наблюдал, как гонимые ветром волны бьются о стенку, одна особенно высокая волна послала целый веер брызг ему в лицо. Она выбросила к его ногам презерватив и лохматый кусок апельсиновой кожуры. Палмер посмотрел на эти «памятные подарки» города Нью-Йорка, повернулся и перешел на другую сторону станции.
В целом, решил он, стоя на сильном ветру, все идет не так плохо. Акции Джет-Тех при открытии биржи держались на 45. Сведения с биржи поступали медленно, но в 11.30, остановившись у одного из городских маклерских пунктов, чтобы проверить таблицу, он увидел, что количество сделок было несколько большим, чем в обычные дни. Было продано уже 10 000 акций, а цена спустилась до 38.
Еще одна высокая волна обдала соленым душем его лицо. Он повернулся и посмотрел в сторону города, противоположную направлению, откуда должен был прилететь вертолет Гаусса. Конечно, подумал Палмер, если КБЦБ[72] докопается до всего, что он сделал, может быть неприятнейший скандал. Тем не менее с самого начала он рассчитывал на две вещи, способные защитить его от огня КБЦБ. Первая, и вероятно наиболее важная, заключалась в следующем: он звонил людям, которым доверял, людям, которых знал лично и кто в свою очередь понимал важность своего молчания. Большинство из них, так или иначе, должны были предстать перед КБЦБ. Они отлично понимали, какими ответами удовлетворят комиссию, не впутывая никого другого и, конечно, не подвергая опасности самих себя.
Но точно в такой же мере важным, понял Палмер, был тот факт, что в случае успеха его плана, КБЦБ будет слишком занята возней вокруг капитала Джет-Тех, выискивая слабые места, нащупывая, так сказать, доски, готовые провалиться, которые имеются у каждой крупной корпорации,– так что никто не задумается, чем вызвана распродажа. А в том, что имелась какая-то огромная слабина, Палмер никогда не сомневался. Упорное стремление Джет-Тех получить полумиллиардный заем свидетельствовало о чем-то более серьезном, нежели простом желании увеличить денежное обращение. Под этим, вероятнее всего, скрывалась железная необходимость возместить задолженность, которую от них требовали.
Прислонившись к высокой бетонно-блочной стене, Палмер устремил взгляд поверх грубой некрашеной поверхности стены на скопление зданий финансового района, прорезающихся сквозь туман. В одном из них, главном управлении ЮБТК, сидел Бэркхардт, все еще не имевший понятия о надвигающихся событиях. В другом – бирже, по всей вероятности, уже начали получать требования на продажу акций Джет-Тех из западных городов страны. В третьем – ряде контор, в которых помещалось нью-йоркское главное управление Джет-Тех, несколько человек, вероятно, начали с некоторым беспокойством реагировать на поступающие с биржи сведения.
Скорее всего, это служащие второго ранга, получавшие премии в акциях компании, когда акции продавались по 44-45. Эти люди следили за малейшим движением акций вниз, точно это был острый как бритва маятник Эдгара По, приближавшийся к их горлу. Любое сколько-нибудь существенное и постоянное понижение могло в один прекрасный день превратить их накопления в кучу бумажек.
