На площадке лежал Ромашка. Его друг и партнер Ромашка, Рыжий коверный, а никакой не: «В паузах соло-клоун Роман Самоновский».
Лежал себе и посмеивался. Синицын опустился рядом с ним на колени, загородив лицо грязным разлохмаченным веником.
Ну, Сергей Дементьевич Синицын, что тебе еще нужно от жизни? У тебя есть друг, который с тобой неотлучно и в радости и в беде. Ты мечтал о сыне, и вот он, сын Ванька, в твоем доме, который ты если еще не построил, то вместе с ним, с сыном, построишь обязательно. Обязан построить. А сколько людей так одиноко и кукуют всю жизнь. Одинокие члены кооператива. Дом, который построил жэк. И в конце концов, «люблю целую» — это тоже не пустяки. Тебе мало? Много просишь, клоун Синицын.
Твоя настоящая любовь — это цирк, без которого ты, как перегоревшая лампочка, никому не нужен.
— Это Ванька так буфет изуродовал? — Ромашка спросил.
— Нет, это я сам.
— Правильно! Надо увлекать детей личным примером. Очень педагогично.
Синицын заглянул к Ваньке. Ванька спал, сбросив одеяло. Синицын укрыл малыша и вернулся к Роману.
— Ромашка, что-то меня Ванька беспокоит. Странный он какой-то. Целый день спит.
— Не дергайся, Птица. Это он за меня отсыпается.
Ночью, после ухода Синицына, Роман не сомкнул глаз. Под утро — Алиса еще спала — тихонько вышел из дому и поехал к Димдимычу. Димдимыч ничуть не удивился его раннему появлению и, когда Ромашка все свои сомнения выложил, торжественно заключил:
— Камень ты мне с души снял, Роман. Спасибо, что приехал ко мне первому.
Потом Димдимыч потребовал у жены свой парадный пиджак с боевыми орденами и медалями и повез Ромашку в Управление госцирков. Там произошел неприятный разговор. Смысл его заключался в том, что артист Роман Самоновский — безответственный гражданин, который хочет сорвать зарубежные гастроли советского цирка.
И тут…
— Я Димдимыча таким никогда не видел. Вот тебе и говорящая статуя! Я даже перепугался, честное слово. И, по-моему, все там малость струхнули.
Димдимыч иссиня побледнел, рубанул кулачищем по начальническому столу так, что подпрыгнули все, какие там были, телефоны, и страшным голосом, каким, наверное, командовал: «Эскадрон, шашки к бою!» — закричал, что не позволит извращать честный поступок советского артиста Романа Самоновского.
— Любой ценой хотите галочку поставить?! — атаковал Димдимыч. — А того не понимаете, что топчете дружбу двух наших артистов, ломаете их партнерство, нужнее для советского цирка, для наших зрителей. — А потом Димдимыч опустился на стул и тихо сказал: — Если бы не святая дружба мужская, никаких этих гастролей бы сейчас не было, и цирка нашего не было, и нас с вами, товарищи дорогие… Это понимать надо.
И все Димдимыча поняли. Посовещались, созвонились и решили, что гастрольная программа и так блестящая, без коверного на этот раз можно обойтись.
Роман расцеловал Димдимыча в обе щеки, пожелал ему от обоих клоунов счастливых гастролей и помчался домой к Алисе.
— А что Алиса сказала?
— Алиса сказала, что ей нечем кормить собак, и погнала меня в магазин. А когда я пришел с продуктами, так меня хвалила, будто я не в магазин ходил, а по крайней мере летал в космос… Что же я? — Ромашка подскочил на табуретке. — Алиса сказала, что, если святая Мария согласится Ваньку покараулить, мы у нас поужинаем. Который час?
Кошачьи ходики показывали одиннадцать.
— Не может быть! — Роман сверил по своим часам. — Ну и здоровы мы трепаться! Мастера разговорного жанра. То-то я чувствую, у меня живот подвело.
— Буди Ваньку, — сказал Синицын, — он целый день ничего не ел. Сейчас я нам ужин сочиню. Царь Леонид тут кое-что пожаловал со своего плеча.
Роман прошел в комнату.
— Ванька, встань-ка! — весело выкрикнул Ромашка. И вдруг срывающимся, внезапно осевшим голосом позвал Синицына: — Птица, иди сюда, скорей!..
Синицын рванулся в комнату.
Ванька сидел в кроватке. Роман поддерживал малыша под мышки. Круглая Ванькина голова с торчащими во все стороны рыжеватыми вихрами бессильно откинулась на тонкой шее. Глаза были широко открыты и смотрели на Синицына одними белками, желтыми, без зрачков.
— Ванька! — как глухому, закричал Синицын, обхватил ладонями худенькие плечи и встряхнул малыша.
Ванька моргнул и уронил голову на грудь. Вдвоем перенесли почти невесомое тельце на большую кровать. Синицын никак не мог расстегнуть маленькие пуговки Ванькиной пижамы — тряслись руки. Потом припал ухом к Ванькиной груди. Сердце малыша не билось, нет, оно вздрагивало часто-часто, словно мячик катился по неровной поверхности.
— Роман, неотложку…
Роман исчез.
Синицын грел в ладонях Ванькины холодные ладошки. Потом перетащил его к батарее отопления, прижал ступни мальчика к трубам радиатора.
— Ванька, сыночек, ну скажи мне что-нибудь, Ванька…
Ванька не отзывался. Он был без сознания.
Комната наполнилась белыми халатами. Ваньку снова перенесли на большую кровать. Белые халаты быстро двигались по комнате, что-то спрашивали у Синицына, он отвечал, плохо понимая смысл вопросов, его переспрашивали.
Кто-то снял абажур с лампы, белый свет резанул по глазам, запахло больницей. Синицын все держал Ваньку за руку, не хотел отпускать. Ему казалось, что, если он отпустит холодные Ванькины пальчики, случится что-то ужасное, непоправимое…
— Ну-ну, товарищ папа, не надо нам мешать, дорогой… — И Синицын узнал румяного доктора, что пел тенором под мохнатой простыней.
Синицына оттеснили к окну. Белые халаты сомкнулись над кроватью. Врачи переговаривались тихо, отрывистыми фразами. Синицын увидел Романа. Ромашка стоял по ту сторону кровати, высоко над головой держа лампу, морщился от яркого света.
— Слушайте меня внимательно, товарищ папа.
Румяный доктор взял Синицына за пуговицу и близко глянул в глаза.
— Мы забираем вашего мальчика в больницу. Ему необходимо сделать переливание крови, срочно.
— Да, — сказал Синицын, — переливание крови. Я понимаю.
— Вот и прекрасно. У нас в машине места для вас, увы, нет. Придется добираться самим. Это недалеко.
— У нас есть машина! — выкрикнул Роман.
— Полный вперед! — сказал врач.
В больничном дворе Синицын едва не врезался в красные тормозные огни врачебной машины.
Когда подавал назад, чтобы санитары смогли вытащить носилки, на которых лежал Ванька, Синицын увидел в свете фар у подъезда одинокую женскую фигурку. Женщина, прикрыв глаза ладонью, пошла к машине.
— Алиса, — сказал Ромашка, — я ей звонил.
Когда он успел?
Носилки уже скрылись в подъезде.
— Нельзя, нельзя. — Дежурная нянечка, растопырив руки, загородила собой коридор.
— Мы с этим мальчиком, — сказала Алиса. — Мы его родители.
— Что-то вас больно много, родителев. Обождите-ка, я спрошу Ивана Ильича.
Нянечка сняла телефонную трубку и набрала три цифры непослушным пальцем.
— Занято у них в ординаторской.
Ждали в молчании. Нянечка их разглядывала.
— Кто это — Иван Ильич? — спросила Алиса.
Дежурная, не отвечая, снова набрала.
— Иван Ильич? Это дежурная, тетя Зоя. Тут родители, значит, мальчика, что сейчас привезли, так я… Слушаюсь, Иван Ильич! Сичас… сичас…
Она шваркнула трубку на рычажок.
— Обоих родителев требуют… срочно.
— Я останусь, — сказал Роман.
Ему на руки сбросили пальто и шубку. Накинув поданные нянечкой белые халаты, Синицын и Алиса побежали в глубь коридора.
— Не шибко, не шибко, — отдуваясь, бормотала нянечка. — Сердце у меня… того…
В ординаторской, квадратной чистой комнате, за затиснутым между шкафами столом сидел у телефона лысый человек в белом халате. Очки сползли на кончик носа, усы торчком, белая бородка клинышком.
Айболит.
Человек покосился на вошедших и, не отрываясь от телефонной трубки, время от времени сокрушенно покачивал головой. Потом заговорил усталым голосом:
— Я же вам говорю — гемолиз. Да, реакция на олететрин. Желтушный, желтушный белок. Все признаки. Гемоглобин тридцать шесть единиц. Ну, в том-то и дело. Конечно, поздно уже. — И опять покосился на Алису и Синицына.
У Синицына подломились ноги. Он опустился на стул.
— Если что-нибудь придумаете, звоните. — И врач повесил трубку.
— Что поздно? — спросил Синицын.
— Вы кто, родители? — Врач заглянул в листок, лежащий у телефона. — Родители Вани Синицына?
— Да, — сказала Алиса.
— Я сказал — поздно, первый час. У вашего Вани редкая группа крови: первая, резус отрицательный. На пункте переливания такой крови сейчас нет. Хорошо, что вы оба здесь, — такая кровь передается по наследству. У кого из вас резус отрицательный?
