— А ну-ка еще разок! — немедленно попросила та.
Пораженный и пристыженный Ли закрыл лицо ладонями.
— Как бы вы определили свои отношения с женой? Хорошие или плохие?
— Ни хорошие, ни плохие. Они существуют. Она уже болела раньше.
— Болела?
— Ну, сходила с ума. — По щекам Ли катились слезы.
— Какое непостоянство настроений! — заметила женщина. — Почему вы плачете?
— Фотофобия.
Она выключила лампу, и комнату наполнили тени подступающих сумерек.
— У нее был нервный срыв до того, как мы познакомились. Я про него почти ничего не знаю. К тому же она, кажется, пыталась покончить с собой.
— А как вам кажется — вы вообще много знаете о своей жене?
— Дурища она набитая.
— Вы считаете, что понимаете ее?
— Нет.
— Как вы думаете, почему она отказывается видеться с вами?
— Чокнутая.
— А помимо этого?
— Она не любит навязываться.
— Еще раз попробуйте.
— А вам она разве не сказала почему?
— Она вообще мало говорит. Только вертит кольцо на пальце, а иногда — улыбается.
— Обручальное кольцо?
— Нет, не обручальное. Обручальное она проглотила.
— Проглотила? — не поверил Ли.
— Да. Пока никто не видел.
— Так откуда же вы знаете, что она его проглотила, если никто не видел?
— Об этом она сама сообщила мне — очень убежденно. К тому же его нигде не нашли. И она улыбалась — весьма самодовольно, по-моему.
— Должно быть, она видела меня на балконе при этом.
— При чем «при этом»?
— Я ведь был на балконе, трахал там эту девку, вот как.
— В ночь попытки самоубийства?
Ли кивнул.
— А если не считать этого, вечер проходил как обычно?
— У нас была вечеринка.
— По ходу которой вы вступили в половую связь на балконе.
Повисла пауза. Потом она спросила:
— Вы любите свою жену?
— А что — есть какая-то лакмусовая бумажка, которую можно макнуть мне в сердце и оценить это объективно?
— Значит, вы не испытываете привязанности к своей жене?
— Не будьте такой поверхностной, — раздраженно ответил Ли.
— Почему вы вступили в половое сношение с той девушкой на балконе?
— Я был пьян.
— Я догадалась. — Ее голос прозвучал суховато. — Но вы действовали под влиянием момента или девушка была вашей старой подругой?
Комната казалась Ли такой темной, что он едва мог различить, какого цвета у женщины волосы, хотя в окно очень хорошо было видно, что еще светло.
— Я спал с Каролиной — ее зовут Каролина, — я уже спал с Каролиной некоторое время, считая, что это ослабит напряг.
— Связь с этой девушкой как-то изменила ваше отношение к жене?
— Еще бы. Я стал к ней намного лучше относиться.
— Понимаю, — ответила женщина с удовлетворением, словно такого ответа и ожидала. — Вы чувствуете себя виноватым?
— Довольно сильно, — сказал Ли и снова ослепил ее улыбкой, уверенный, что она ее все равно не разглядит в темноте. Они снова замолчали, а потом Ли произнес, точно самому себе:
— Иногда кажется, что она вообще неживая, даже в самые лучшие времена. Аннабель — она же как привидение, которое просто сидит и вспоминает, а того, что оно вспоминает, возможно, и не было никогда.
— Оно… — задумчиво повторила женщина. — Как странно, что вы говорите о своей жене — «оно».
— Я имел в виду привидение моей жены.
— Понимаю, — сказала психиатресса и сделала пометку в блокноте. — Какие отношения у вас обоих с вашим братом?
— Сложные.
— Ваш брат не кажется мне вполне нормальным человеком, — осторожно произнесла она.
— В нашей среде это считается комплиментом, буржуазная корова.
— Мы уже перешли на личные оскорбления? — любезно осведомилась женщина.
— Оскорбления, насилие — как хотите, так и называйте. Но если вы снимете сапоги, я с удовольствием оближу ваши ноги.
— Не сомневаюсь, — расслабленно сказала она. — Мне кажется, ваш брат принимает фантазии вашей жены как данность — так, будто они реальны.
— Наверное.
— А как вы сами относитесь к фантазиям своей жены?
— Фиг знает. Ну и вопрос. Да у нее минута на минуту не приходится, вообще не поймешь, что для нее существует. Как книжка-мультяшка.
— Ваша жена хочет детей?
— Боже милостивый! — поразился Ли.
— Вы с ней когда-нибудь обсуждали такую возможность?
— Нет. Нет, я вообще едва ли об этом думал, разве только боялся иногда, что она залетит. А зачем вам знать? Вы считаете, это нормально?
— Во многих кругах, — ответила она. — Ну вот, вы опять плачете, я же слышу.
— Я уже сказал вам — у меня больные глаза.
— Так ведь темно же. Откуда тогда фотофобия? Другого оправдания вашим слезам, кроме сентиментальности, нет.
— Тогда зажгите свет, чтобы уж не так позорно.
Она щелкнула выключателем. При свете она стала еще черней и золотистей — будто икона в очень белом окладе, а внимательный взгляд, пригашенный дымчатым стеклом, сообщал ее лицу двусмысленность оракула, поэтому из грубоватых губ выползли не змеи, как можно было бы ожидать, а медленные слова, отягощенные смыслом, хотя произнесла она простую банальность:
— Возможно, Аннабель следует найти себе работу и попробовать завести друзей за пределами той среды, которую навязали ей вы с братом.
— Чего-чего? — чуть не ахнул изумленный Ли: он-то рассчитывал на какое-нибудь судьбоносное откровение.
Психиатресса сказала:
— Мне кажется, ваш брат — не тот человек, которому следует жить в одном доме с такой неуравновешенной девушкой, как Аннабель. В действительности, вероятно, от этого очень плохо им обоим.
— Господи боже мой, мне что ж — нужно кого-то из них выбрать?
— Существует такое психотическое расстройство, коллективное или, вернее, взаимно стимулируемое, известное как «folie a deux» [2]. Ваши брат с женой представляются мне идеальными кандидатами для него. Перестаньте, пожалуйста, плакать, вы меня смущаете.
— Я же сказал вам, я ничего не могу с этим поделать. Послушайте, неужели я должен буду один с ней разбираться?
Она загадочно пожала плечами.
— А чем вас мой брат не устраивает? — язвительно спросил Ли.
Психиатресса закинула голову и захохотала — она смеялась так долго, что и Ли невольно захихикал: он очень хорошо знал, что она имеет в виду.
— Послушайте, — произнес он сквозь смех. — Мне сейчас очень паршиво, и скажу вам почему, если сами не можете допереть. У меня есть брат — он попытался меня убить, и есть жена, которая пыталась убить себя. И я искал, понимаете? Искал какую-то причинную связь. И обнаружил себя.
— Простите?
— Ведь плюс — это я, не так ли?
— Плюс?
— Один плюс один равняется двум, но сперва мы должны определить природу «плюса». У них есть мир, который они создали так, чтобы понимать его, и в центре этого мира — я; без меня этого мира почему-то не получается, он не может существовать дальше. Но я о нем ничего не знаю, я не знаю, что должен делать в нем — разве только оставаться ласковым и неопределимым, вроде Духа Святого, да еще не забывать вовремя платить за квартиру, за чертов газ и так далее.
— Это замкнутый мир — вы трое. Неужели в него нельзя впустить никого другого?
— Но я же попробовал. И видите, что получилось?
— Ну что ж, — сказала она. — Меня не интересует ваш брат, он не мой пациент. Господи, да что ж вы так плачете?
— Я — мальчик-спартанец, но у меня под туникой нет лисы, там только мое сердце, и оно жрет само себя.
— Вы слишком себе потакаете!
— Дело не столько в этом. Беда в том, что я утратил способность к отстраненности. Потерял в ту памятную ночь. А раньше так ею гордился, все подшучивал над кошмарами Аннабель, ну, и прочим.
С такими словами Ли злобно осклабился — раньше эту кривую ухмылку он всегда приберегал лишь для собственного развлечения, а теперь увидел, как психиатресса оскорбилась и сразу же перестала быть ему другом. Какая бы скрытая похоть или тайное сочувствие ни питали эту пародию, что удерживалась так долго под видом сеанса терапии, — теперь они исчезли. Психиатресса стала подчеркнуто сухой и любезной. Она явно готова была отправить его восвояси, сурово отчитав, пусть и не открытым текстом.
— Подумайте об этом вот с какой стороны. У вас есть больная девушка, и за помощью обратиться она может только к вам. Теперь вытрите слезы и посмотрите в окно.
Он увидел зеленый парк с озером, окруженным плакучими ивами; их голые ветви купались в стоячей воде. Опускались сумерки, однако медленные фигуры, хорошенько укутанные от холода, нескончаемо бродили по этой унылой территории, и Ли показалось, что раньше он никогда не видел вместе так много людей, каждый из которых выглядел бы до такой степени одиноким. Аннабель сидела на скамье у озера, не сводя глаз с его поверхности — черной, точно отлитой из какого-то непроницаемого вещества, и совсем не жидкой. Вокруг нее происходила немая толчея, все были погружены во множество размышлений. Поскольку у Аннабель на пальце был перстень с черепом, сама она видеть могла, но оставалась невидимой. Ни единым дрожанием нерва на лице не выдала она, что наблюдает, как он подходит к ней, — но вдруг стащила перстень с пальца и отшвырнула прочь. Вода сомкнулась над ним, лишь расползлись беззвучные круги. Никогда не чувствовала Аннабель всей своей силы до этого мгновения, когда решила стать видимой навсегда, и сразу же была вознаграждена: Ли притягивало к ней, желал он этого или нет, будто к магниту.
