— Я люблю тебя, — сказала она.
Речь ее лилась приятной обманчивой музыкой — словно песня механического соловья, и теперь Аннабель казалась Ли призрачной женщиной, белой, как саван, окутанный волосами. Тускневший свет, казалось, проходил прямо сквозь нее, едва ли не размывая очертания, и когда она протянула ему навстречу руки, они походили на засохшие цветы — сплошь вены и прозрачность, сквозь которые он разглядел косточки ее пальцев. Зимнее небо оставалось безмятежным, ни ветерок, ни полет птицы не колыхали голых древесных ветвей и не шевелили стылый воздух.
Ли сжал Аннабель в объятиях, и она уткнулась лицом ему в грудь; он же не мог сдержаться и оглянулся на здание клиники. Стоя в ярком окне, психиатресса наблюдала за ними сквозь свои темные очки. Свет из-за спины подчеркивал ее пышную прическу, и казалось, что она с этой яркостью — одно целое, а когда она подняла руку — благословляющим жестом либо, что более вероятно, просто задернуть жалюзи, как бы распуская всех пациентов на ночь, — Ли почудилось, будто она — некий неумолимый ангел, направляющий его туда, где он должен исполнить свой долг.
— Поступай правильно, потому что это правильно, — сказал Ли.
Лаццаро Спалландзани наблюдал деление бактерий; его мочевой пузырь теперь хранится в музее в итальянском городе Павии. В ходе своих биологических штудий он отрезал у самца жабы ноги прямо посреди совокупления, но умирающее существо не ослабило своей слепой хватки — природа оказалась сильнее. Из этого Спалландзани сделал вывод: «Упорство жабы вызвано не столько бестолковостью ее чувств, сколько неистовством ее страсти».
Как и жаба Спалландзани, Ли осознавал, что влип, однако суровое пуританское рвение, воспитанное с детства, обрекло его теперь на то, чтобы отдаться на волю множащихся фантазий бледной девушки, которая стискивала ему шею руками так крепко, будто тонула. Он мог бы и догадаться, что жизнь ее будет кратка и трагична, ибо лицо Аннабель с самого начала было слепым — как у тех, кому суждено умереть молодыми, а потому видеть жизнь им, по большей части, вовсе не обязательно; но моральный императив — любить ее — оказался сильнее его ощущений, и естественная жажда счастья убедила его, по крайней мере вначале, что такие интуитивные предчувствия неоправданны.
Вдобавок его переполняла вина.
Зная, что Аннабель не отпустят домой, пока брат не будет оттуда изгнан, Ли теперь смотрел на Базза так, будто никогда его не знал. Он пристально наблюдал за личностью, одержимой поочередно множеством маний. Личность эта продолжала деловито выполнять нелепые задания, которые сама же себе ставила, будто они совершенно нормальны. Точила ножи; плескалась в химикатах; кроила, сшивала и красила свое тряпье из комедии дель арте; сворачивала косяки в таком напыщенном ритуале, что он казался чуть ли не таинством; часами просиживала на корточках на полу в том пустотелом нескончаемом молчании, в каком вообще проводила излишки своего никчемного времени, — и Ли наблюдал во всем этом движения совершенно чуждого объекта. Ли недоумевал , как мог столько терпеть подобные отклонения, и все больше укреплялся в своем неприятии того, что видел. До того времени он едва ли проводил какие-то различия между братом и собой: Базз был его неотъемлемым признаком, неизбежным условием жизни. Но обстоятельства изменились. Аннабель заново определила жизнь Ли как свой собственный неотъемлемый признак и только, и при таком новом раскладе Ли понимал, что брат — помеха, которая может ему навредить. И теперь самую сердцевину его разъедала раковая опухоль — там, где раньше обитал Базз. Кроме того, он обнаружил снимки, которые Базз сделал, когда Аннабель лежала в ванной, а скорую вызвать еще не успели.
Стоило этому процессу разъединения начаться, как он быстро набрал ход. Ли ощущал острую неприязнь к тесному физическому контакту, родившемуся из их крайней близости. Если сначала он полагал, что это новая неприязнь, а не явное отвращение, то просто не мог больше пить из чашки, которой пользовался Базз, пока не ополоснет ее, а объятия мимоходом, которыми они всегда столь бездумно обменивались, стали для него и вовсе невыносимы. Их взаимная нежность рассасывалась с необычайной скоростью, ибо, не будь они братьями, между ними было бы очень мало общего и без поддержки любви они все равно бы не смогли питать друг к другу прежнюю терпимость, свободную от обязательств. Базз был беспомощен, недоверчив и немного боялся растущей антипатии Ли, которую наблюдал, а потому стремился отгородиться от боли насмешками, холодностью и напускным пренебрежением. Он выдрессировал в себе нелюбовь и теперь ждал удара.
Сообщив Баззу, что тому придется съехать с квартиры, Ли ожидал фейерверка паники и насилия, однако Базз, успев подготовиться, не выказал ни гнева, ни удивления. Продолжал сидеть себе перед камином в полном молчании, барабаня пальцами по колену, а Ли нервно гадал, каким окажется его непредсказуемый ответ. Но, прозвучав, ответ этот был безупречно хладнокровен.
— Решил правильным стать? — спросил Базз обычным голосом, хотя и с ноткой презрения.
Ли пожал плечами. Друг на друга они не смотрели. Шло время. За каминной решеткой рушились угольки. Стояла ночь.
— Где же я буду жить? — спросил Базз.
— Мы тебе легко чего-нибудь подыщем.
— А ты позволишь мне навещать вас время от времени?
— Конечно, — ответил Ли, тронутый и смущенный. — Разумеется.
— Конечно, — двусмысленно повторил Базз и вновь забарабанил пальцами.
Смятение и беспокойство Ли усиливались с каждым уходящим мигом: если самые дикие страсти брата ему удавалось выдерживать, то это необъяснимое спокойствие озадачивало, и он боялся, что оно может оказаться прелюдией к какому-то совершенно неожиданному поступку, против которого у него не будет никакой защиты. Сосед снизу принялся наполнять ванну, и до них долетел шум текущей воды.
— Ли… с кем же я буду разговаривать?
— Да и со мной-то из тебя слова не вытянешь.
— Но ты же всегда есть. И она — всегда можно поговорить с Аннабель.
— Я ж не развожусь с тобой, ей-богу. Мы по-прежнему будем здесь — и я, и она.
— И будете приглашать меня на обед раз в месяц, наверное, правда?
Ли осознал, что атака брата хитроумно нацелена на его сентиментальность, и начал терять терпение. Фантастическая комната показалась ему отвратительной, а темная фигура, сидевшая на ковре, стала напоминать гигантскую волосатую жабу, рассевшуюся поверх всей его жизни и перекрывшую кислород: ведь такая среда обитания была куда более естественной для этого смутного существа, чем для него самого. Тем не менее комната принадлежала Аннабель; это она нарисовала на стенах тот неоднозначный сад, а потом взяла и посадила туда Ли, не удосужившись подумать, сочетаются ли они по цветовой гамме. В смятенной ярости Ли ляпнул:
— Она моя.
— Неужели? — саркастически осведомился Базз, обратив на брата жесткий взгляд карих глаз. И вот именно в этот момент времени Ли перестал его любить. Немногие оставшиеся связки лопнули мгновенно, пока они стояли на коленях перед камином и препирались из-за девчонки, что, будто викторианская героиня, разлучила их. И вместе с тем Ли по-прежнему совершенно не представлял ни что с нею делать, как только заполучит ее, ни как искупить перед нею свою вину и тем облегчить совесть. Может, стоит вычистить ее комнату и выбросить ее вещи: он наполовину верил, что она — некая податливая масса, которой человек, спасший ее от призраков, может придать любую форму, какую пожелает.
Поскольку его терзала жалость к Аннабель, он предпочел спасать ее из страха перед тем, чем она может стать, если ее предоставить самой себе или бросить на бессовестную милость кого-то чужого: ведь он не знал, что у нее имеются свои планы и она в конце концов выберет попытку спасти себя сама.
— Моя, — повторил Ли и, встав, одним движением руки смахнул с каминной полки разнообразный мусор. Пол вокруг камина усеяли осколки: конский череп раскололся, а глиняный принц Альберт переломился в талии надвое. Базз не сводил с Ли непроницаемых глаз, которые ни в каком смысле не могли быть зеркалами его души. Потом с оскорбительной нарочитостью извлек и закурил сигарету.
— Из дому меня выставляешь, — произнес он. — Видела бы тетка.
Сердце Ли сжалось, и он бы кинулся на Базза, не будь тот его братом.
— Какой смысл советоваться с покойниками? — хладнокровно ответил он, но хладнокровие это немалого ему стоило.
Базз швырнул недокуренную сигарету в огонь, пнул сапогом уголья и, поднявшись во весь рост, навис над Ли. Его длинного меха куртка казалась скроенной из скальпов, волосы разметались, как у индейского воина, а бесконечная чахлая тень металась по потолку, точно комната подпала под его безраздельную власть. Вид его был настолько устрашающим, что Ли приготовился к яростной атаке или даже ножевому выпаду, однако обрушился на него лишь поток пустых угроз, чего он мог ожидать и прежде, пока не утратил своей отчужденности.
