– Лучше, если это сделаешь ты, а не я.
– А у тебя больше не осталось тех таблеток?
– Остались, но не пей слишком много, иначе отключишься.
Почему я еще не ушла?
– Ну пожалуйста, Бабочка.
Кровь прилила к ушам, наполнив голову шумом.
Я вложила ему в рот еще две таблетки и поднесла виски, чтобы Джей мог запить. Он откинул голову назад, не в силах успокоиться.
Во рту у меня пересохло.
– Может быть, ты еще не готов, Джей.
– Нет, готов.
– Никто тебя не заставляет. Совсем не обязательно во всем следовать традиции. Ты делаешь только то, что хочешь.
– Ты себе не представляешь, как я этого хочу, Бабочка.
– Тогда ты должен сам, – сказала я, но пальцы покалывало при мысли о том, что, возможно, Джей мне позволит сделать это за него.
Он с усилием открыл глаза и пристально посмотрел на меня и на нож, словно пытаясь силой мысли поднести лезвие к запястью. Я стиснула его пальцы, чтобы он точно не выпустил рукоять, но Джей убрал руку, оставив нож в моей ладони. Горло болело, глаза наполнились слезами, я дышала глубоко и часто. Мышцы живота словно не знали, расслабиться им или сжаться, голова разламывалась. Джей кивнул. Я с силой опустила нож на его предплечье и резко провела лезвием, рассекая сухожилия и артерии. Он со свистом втянул воздух (скорее от удивления, чем от боли), и кровь хлынула густой струей. Я подавила внезапное рыдание, которое у меня вырвалось, и упала на пол на четвереньки.
– Спасибо, Бабочка. Спасибо тебе тысячу раз.
– Вот опять…
С моих губ слетали обрывки слов вперемешку с рыданиями. Темный воздух наполнял легкие, тело простреливала боль.
Джей откинул голову назад и посмотрел на потолок. Я легла на живот. Из моего рта текла слюна. Через несколько минут Джея не станет. Никаких больше разговоров за кофе. Никакого громкого смеха. Вместо него будет пустота. Очень хотелось остаться лежать, но через минуту, дрожа, я заставила себя подняться на ноги.
– Мне пора, Джей.
– До свидания, Бабочка.
Я поцеловала Джея в макушку, и мои слезы закапали на него.
– До свидания.
– Бабочка?
– Что?
– Передай виски, пожалуйста.
– Да.
Я взяла бутылку и положила на впалый живот (оставшийся нетронутым). Нож соскользнул в воду, и Джей накрыл бутылку здоровой рукой, чтобы она не перевернулась.
Мой плач достиг кульминации, и я почувствовала, как тело возвращается в нормальное состояние – быстрее, чем предполагала.
– Спасибо, Бабочка. Тысячу раз спасибо.
– Я пойду. До свидания, Джей.
Я все еще плакала, но чувствовала легкость и энергию. Как новенькая.
– До свидания, Томоми Ишикава…
Он снова закрыл глаза и вспомнил того красивого темноволосого юношу, который приходил в библиотеку каждый четверг в половине четвертого – высокий, вечно растрепанный, одетый в черное. Джей занимался в Розовом зале. Он наблюдал и тревожно ждал этого человека. Всегда в половине четвертого по четвергам, всегда в южном конце огромного читального зала. Юноша вынимал книгу из сумки (книги были разные, но неизменно – художественная литература) и читал около часа.
Зал опустел, и приглушенный шум сотни читающих людей растворился в тишине. С запада светило низкое солнце, и не было никого, кроме Джея и юноши в черном. Он дочитал страницу, поднял голову, узнал Джея и улыбнулся.
– Я пришел за тобой, – сказал он.
– Знаю, – произнес Джей. – Я так и думал, что это будешь ты.
Образ ножа, рассекающего запястье Джея, не шел у меня из головы, и я думал о темной крови, хлещущей у него из руки и окрашивающей алым воду в ванной. Если помочь умереть человеку, который сам того хочет, это считается убийством? Судья, возможно, скажет «да», но с моральной точки зрения Бабочка, разумеется, не так уж неправа. Разумеется? Что она вообще там делала? Почему она помогла Джею умереть? Бабочка просто сочиняла истории; где гарантия, что они случились на самом деле? Ее байки всегда напоминали игры – преувеличенные и невероятные.
И еще эта охота за сокровищем. Я вернулся к компьютеру и заставил себя искать дальше. Я посмотрел на названия файлов в папке «Мои мертвые». Трейси, Джей, Комори, Ги Бастид, папа, незнакомец, Бен Констэбл. Бен Констэбл! Я с открытым ртом уставился на экран. Незнакомцем был тот человек одиннадцатого сентября. Джеем звали племянника няни Комори. Под «папой», видимо, Бабочка имела в виду своего отца. Ги Бастид – наверное, тот самый доктор Бастид, упомянутый в истории Джея. Кто такая (или такой) Трейси, я не знал. Бен Констэбл – это я. И что? Остальные умерли, ну или я так полагал.
Я поискал чистый листок, чтобы не забыть то, что однажды сказала мне Томоми Ишикава.
– Жаль, что ты не умер, Бен Констэбл.
Она плакала. У Бабочки вновь изменилось настроение. Наверное, раздражение накапливалось постепенно, но я этого не заметил и застал только взрыв.
– Кем ты, твою мать, себя возомнил, что лезешь в мою жизнь?
Я не лез ни в чью жизнь, мы просто пили и разговаривали. Бабочка рассказывала про разное. Не помню, про что именно. Я подумал, не обнять ли ее, но мне не очень хотелось. Я не против оказать поддержку в трудные времена, но мальчиком для битья быть не желаю.
– Не понимаю, о чем ты, – сказал я.
– Жаль, что мы вообще познакомились. Ненависть – это для некоторых слишком большая честь.
– Извини, но я не понимаю, что такого сделал, и не хочу с тобой общаться, если ты так себя ведешь, – заметил я.
– Иди, иди. Буду только рада, если ты свалишь. Клянусь, я заставлю тебя уйти. Убью, если придется.
Ответить было нечего. Ноги ныли, внушая, что пора уходить.
В Томоми Ишикава мне нравилось то, что она в пьяном виде не теряла над собой контроль. Не становилась назойливой или агрессивной, не превращалась в слюнявую развалину. Вот почему я мог пить с ней бесконечно. Ну или так я думал.
– Ты ничего не знаешь, Бен Констэбл. Ты думаешь, что знаешь, но не знаешь ты ни хрена.
– Наверное, тебе лучше пойти домой, – предложил я.
– Ты думаешь, что я чудовище, да?
– Я думаю, что ты пьяна и в дурном настроении, которое мне не нравится.
– У меня дикое бледное лицо, а губы потемнели и распухли.
– Перестань. Я тебя провожу.
Я протянул руку в последней попытке помочь Бабочке, хотя и мне было это неприятно.
– Если бы ты все знал, то решил бы, что я чудовище.
Она схватила меня за руку и вытерла слезы о мое плечо. Я покачал головой и вздохнул.
– Не знаю, что с тобой такое, но выглядишь ты и правда чудовищно.
– Как Антуанетта Мейсон, – сказала она. – Знаешь, кто это?
– Нет.
– Берта Рочестер? Джейн Эйр? Эмили Бронте?
– «Грозовой перевал»? – устало спросил я.
– Придурок, – буркнула Бабочка, и я разозлился.
– Я понятия не имею, кто они такие. Ты вечно сыплешь именами писателей и думаешь, что я обязан их знать, а я не знаю и знать не хочу.
– Ты как деревенский идиот.
– Лучше будь со мной повежливей, – предупредил я.
Она уставилась в землю и ворчливо произнесла:
– Не слушай меня.
– Не так-то это легко, если ты выкрикиваешь оскорбления в лицо.
– Все, что я говорю, – это вранье, – предостерегла Бабочка. – Ни слова правды. Я сочиняю. Понятно?
– Нет. Абсолютно.
И тут ни с того ни с сего она добавила:
– Кстати, я собираюсь покончить с собой.
– Да, я как раз хотел предложить, – произнес я.
Шутка получилась мрачная, но тем не менее Бабочка рассмеялась. Ну и как я должен был реагировать?
– Я тебя люблю. – Внезапно она съежилась и снова заплакала.
Я с трудом пробудил в себе чувства и слегка прижал к боку ее руку, которую она просунула под мой локоть.
– Еще успеешь. Подожди немного, – сказал я. – Обычно ты очень милая, и ты мне нравишься. Нам о многом нужно поговорить. Еще надолго хватит. Не надо пока кончать с собой.
– Мне плохо, Бен Констэбл, и я немного окосела.
– Да, я заметил. Если тебя это утешит, я тоже пьян.
– Утром мы обо всем позабудем, правда?
– Если хочешь.
– Да, хочу.
И я почти забыл.
Я распечатал все, что нашел на компьютере Томоми Ишикавы после ее смерти, и собрал записные книжки и письма, так что они лежали в одном месте – на полу передо мной. Подсказки, которые я так и не использовал. Подсказки, которые пока не обнаружил. Нужно было систематично изучить папку «Мой Париж» и прочитать массу текстов, чтобы понять, где искать. Но про растение в метро я уже знал. Бабочка оставила мне нечто большее, чем подсказку: она велела пойти и сфотографировать его. И уже давно следовало это сделать.
