– Ты что, Андрей, на меня в обиде?- прямо спросил Потапов.
– Совсем нет. С чего вы взяли,- Снегирь пожал плечами.- Нет у меня повода на кого-то обид держать.
– А уволился чего? Ушёл как-то не по-людски, не зашёл, не поговорил, бац-бац, шмотки собрал и смылся. Почему?- не отставал от него Потапов.
– Надоело клопов в общаге кормить,- резко ответил Снегирь,- да задницы чужие прикрывать, толстые. Что мне светило? Быть до старости на побегушках? Спасибо, что на увольнение капитана дали. Выходного пособия как раз хватило на двое брюк.
– Пиво будешь?- Апонко протянул Снегирю баночку.
– Это можно,- Снегирь взял баночку, откупорил и глотнул.
– Значит, ты так и думаешь тут прозябать?- Потапов был приставуч.
– Не прозябать, Валерий Игоревич, а сеять,- ответил ему Снегирь.
– Ладно,- Апонко отстранил Потапова в сторону.- Андрей!- обратился он к Снегирю,- послезавтра на шестой полосе в Кубинке ждём тебя к десяти вечера. Надумаешь, приходи.
– На службу берёте?- язвительно спросил Снегирь.
– Мы сами в запасе. Третьего дня бумаги на руки получили. Летим по своим делам, личным. Ну, а ребята по старой памяти нас согласились подбросить попутно до Свободного. Пошли, Валер,- и Апонко стал выталкивать Потапова со двора, тот упрямился, желая ещё что-то сказать Снегирю.
С тем и отъехали.
– Не придёт,- огорченно отметил Потапов.- Мягкотелый какой-то он стал.
– Придёт. За другого я бы не поручился, а за него голову ложу. Будет, как штык. На таких как он, Валер, земля наша стоит. Снегири не ссучиваются. Отец у него умер месяц назад. Я кое-кого обзвонил вчера. Такие дали сведения. Сам он остался, один. Большой сирота. А уволился он из-за Маринки. Любовь.
– Ты что, роту собираешь?
– Ну, Валер, ты и впрямь мозгами поехал. Собирались же втроём? Или ты передумал?
– А обзванивал зачем?
– Тэц-пиздэц! Я тем, кто, уволившись, обосновался на гражданке. Плакался я в жилетку и выпытывал, куда лучше податься, кто из наших где, чем кто занимается. Так и узнал, что Снегирь отца схоронил.
– Дельное что-нибудь посоветовали с работой?
– Всякое советовали. Ерунду, в основном,- Апонко махнул рукой, давая понять, что не стоит говорить об этом.
– Ясно,- Потапов вздохнул.- Кому мы с нашим дерьмом нужны. Им своё воняет. Чужого нюхать никто не хочет.
– Александру этому, что ли, наше надо?
– И ему не надо. Ему своего хватает. Но он, в отличие от остальных, не спрашивает прошлого и не ставит условий. Каждый сам свой возик тащит.
– Что-то я этого не заметил.
– А тут и замечать не стоит. Просто наши старички не привыкли работать без ЦУ. Вот ему постоянно и названивают. За главного они его сами поиметь захотели, он им себя не навязывал. Деньги помог сделать и всё. Ну вот, ещё Тима подкинул, чтобы тот уму-разуму учил.
– Ага, и приглядывал.
– Он, кстати, уходил, когда наши отказались по его программе учиться. Знаешь к кому?
– Говори, где уж мне всё знать.
– К Скоблеву. Такого знаешь?
– Ещё бы не знать. Я в его контору чуть было не попал после окончания училища. Случай спас,- Апонко улыбнулся сам себе.- Этот-то как всплыл?
– Его фирма от нашей через стенку. Мы у него арендуем площади.
– Быть того не может!?
– Вот тебе и не может. Всё при таком бардаке, что в стране творится, может быть. Он с Александром Бредфордом давно работает и сидит мёртво.
– Скоблев крупняк ловил в стране.
– Ловил. И знаешь, хорошо ловил. Специалист.
– Вона в чём дело,- Апонко выматерился.
– Матерись не матерись, но так получается, что Скоблев Александра когда-то ловил, до нас. Потом ушёл на пенсию, но до того как нас понесла нелёгкая на железку. Старик Давыдов, которого мы вели и проморгали, тоже в группу поиска Александра входил. Группа эта существовала до смерти Сергеева. Это начальник контрразведки.
– Я в курсе.
– Так вот группа эта была кем-то прикрыта после смерти Сергеева. Кому-то они поимкой Александра жгли пятки. Сильно жгли.
– Ему и жгли.
– Нет, Паш. Если бы они ему жгли, он бы их на тот свет спровадил давно. Кто-то в деле, в которое мы по дурости влезли, был выше нас всех. Скоблев и Давыдов искали Александра и вышли на того некто, за что и были пущены в драбадан. Самого же Александра подставили под нас в расчёте, что мы его завалим. Видно, он что-то знает про этого некто такое, что тому стоит костью в горле. Был в группе ещё некий Кириллов, так тот, не мудрствуя лукаво, счёл за благо перебраться в США. Генерал-лейтенант. Ведал в КГБ политсыском.
– Этого что в США понесло. Ему там не место.
– Не знаю, Паш. В чьей-то игре Александр сильно насолил, но его в порошок не стёрли. Не дался он.
– Кто он вообще-то?
– Английский лорд.
– Не шутишь?
– Отнюдь. Сэр Александр Бредфорд.
– Правда! Не загибаешь?
– К чему? Это чистая правда, Паша.
– Я слышал, но думал, что миф.
– У него огромное дело на Западе, на юго-востоке. Заводы, концерны, паи в совместных проектах с арабскими шейхами, японцами, китайцами, немцами. Свой собственный банк огромнейший. Целая империя. У него столько есть, что бюджет нашей страны может покрыть с учётом возрастающих потребностей лет на сто вперёд.
– Это ты брешешь,- не поверил Апонко.
– Про сто лет я может быть и приврал, но в остальном точен.
– Что же он у нас делает? Он же говорил, что он русский?
– Верно и то, и другое. Он русский, но китайского происхождения. Мне лично до его национальности дела нет. Я не боюсь встать к стенке за связь с английско-китайским шпионом.
– Ты не ответил, что он у нас делает?
– Работает в поте лица. И желает добра нашей стране. Чтобы тут, в конце концов, установился нормальный общественный строй. Люди чтобы жили по-человечески, трудились и не боялись, и чтобы не стояли с протянутой рукой, как последние нищие. Стыдно ведь. В богатейшей стране мира живём, а у Запада кредиты просим.
– Так они кредиты под шоколадные батончики берут, не под производство. Что ж ты хочешь?
– Вот в этом всё и дело. И я буду, Паш, с Александром договариваться любой ценой. Ему можно верить, а ты как знаешь, поступай. Хочешь, хоть на дуэль его вызови.
– Это моё личное, Валера. Только моё.
– Этого у тебя взять не могу, не в силах. И не хочу брать. Ты мне друг или нет?
– Друг.
– Ладно, будь что будет,- после раздумья ответил Потапов.
Когда Потапов и Апонко поднялись на борт самолёта Ил-76, то застали там Снегиря, который о чём-то весело травил экипажу. Он был прежним Снегирем, живым и беспечным. Бесшабашным рубахой парнем. Своим в доску.
Метель хлестала девять дней, но в конце концов стихла. Сашка, взяв с собой одного из московских ребят, а именно Бориса, тот был в прошлом своём автомехаником на одном из автоцентров и заядлым рокером, поехал на перевал ремонтировать свой снегоход и притащить остаток груза. Для того, чтобы не мешали, он не взял с собой радиосвязь. Последнее время слишком часто ему стали звонить, и, как правило, по пустякам. Сделали ремонт быстро. Борис оказался в делах таких человеком смекалистым и мастером отменным, как говорят в народе, имел золотые руки.
– Техника у вас на высоте,- откровенно сказал он Сашке.- Я у До осматривал "ходик", переделок, вижу, много своих вы сделали. Двигатель конечно сила! За ходовую не скажу, сталкиваться мне не приходилось, а движок… пожалуй, мощноват. На перевал мы вкатились лихо,- он посмотрел вниз.- Красиво тут, дух захватывает.
– Природа одаривает не только местами красивыми, но и людьми, способными её увидеть и созерцать. Вот ты коренной москвич, человек городской, тебе мало приходилось сталкиваться с дикой природой.
– Что вы!- не согласился Борис.- Я, года не было, чтобы куда-нибудь раза три не выезжал. Больше, правда, в Крым. Загорать, в море купаться, ну и тёлки, опять же, там доверчивые.
– Я тебе не про то. Крым – это Крым. Там миллионы людей в год своими глазами стирают до дыр природу. От частого прикосновения она тускнеет, вянет, теряет чистоту. Становится человечнее и уже не так воздействует. А вот эта,- Сашка повёл рукой вокруг,- эта дикая природа и наши с тобой взгляды на неё, может быть, первые. Это что-то вроде любви с первого взгляда. Лишь мгновение и всё.
– Вы – поэт,- определил Борис, принимая из рук Сашки папиросу.- Хоть, мы, наверное, в глубине души все поэты. Не каждый, правда, умеет выразить словами. Я раньше поэзию не любил, а тут попал в руки томик Фета, стал я читать, Боже ты мой!- он задрал руки в небо.- Ну, разве это не красиво?- и начал декламировать. Сначала как-то нестройно, но потом, набрав ритм и амплитуду, попав в чистую зону точного выразительного напора, говорил известные Сашке и тоже любимые стихи. Выходило у него не просто хорошо, не просто ясно, а изнутри, да так, что Сашка ощутил в себе вдруг щемящую боль. "Вот и у этого парня открылась отдушина, которую закрыли в городской его жизни учителя, которым всё до лампочки; друзья, имеющие только один интерес: выпить да баб трахать, ненавязчиво принуждая и его жить по такой же схеме; родители, которым он был вообще где-то сбоку, лишь бы не убился и не сел в тюрьму. А душу его никто так и не востребовал. У них в Москве,- думал Сашка,- даже любовь в чрезмерно стилизованном виде реальной необходимости с налётом практицизма, переходящего порой в откровенное: "ну, что ж поделаешь? ведь надо же кого-то любить". А кого можно любить, не имея в душе чуть-чуть от природы? этакой чертовщинки". Сашка слушал Бориса, тот стал читать второе стихотворение, но вдруг, перестав декламировать, спросил:
