А если случайно у него и возникало какое-либо сомнение, то более высокая плата за регистрацию и свидетельство, материя на платье для жены, курица или индейка примиряли нотариуса с его совестью. Дело в том, что он, как и большинство людей, оценивал настоящего грапиуну не по тому, где тот родился, а по его деятельности на пользу края, по мужеству, проявленному им при освоении селвы и в минуту смертельной опасности, по количеству посаженных какаовых деревьев либо по числу лавок и магазинов в общем, по сделанному им вкладу в развитие зоны. Такова была психология ильеусцев, такова была психология и старого Сегисмундо, человека с большим жизненным опытом, широким житейским кругозором и умеренной щепетильностью, с опытом и кругозором, поставленными на службу какаовому району. Ведь не благодаря же щепетильности достигли прогресса города юга Баии, были проложены дороги, разбиты плантации, возникла торговля, сооружен порт, построены здания, выпущены газеты, вывозится какао во все страны мира! Все это завоевано ценою перестрелок и засад, фальсифицированных земельных обмеров и актов регистрации, убийств и других преступлений, ценою крови и отваги, и не последнюю роль тут играли жагунсо и авантюристы, проститутки и шулера.
Впрочем, однажды Сегисмундо вспомнил о щепетильности. Дело касалось обмера лесов Секейро-Транде, и ему предложили слишком малое вознаграждение, поэтому его щепетильность сразу возросла. Результатом, однако, было лишь то, что сожгли его контору и всадили ему пулю в ногу. Пуля, правда, не достигла цели, ибо предназначалась для груди Сегисмундо.
С тех пор он стал менее щепетильным и более сговорчивым - типичным грапиуной, благодарение господу.
Поэтому, когда, уже восьмидесятилетним старцем, Сегисмундо скончался, его похороны превратились в подлинную манифестацию. Ильеусцы отдали должное человеку, который в этих местах являл собою пример патриотизма и преданности правосудию.
И вот по мановению его почтенной руки Насиб в один прекрасный вечер превратился в коренного бразильца, хотя уже отнюдь не был младенцем.
О ТОМ, КАК ПОЯВЛЯЕТСЯ МУНДИНЬО ФАЛКАН, ВАЖНАЯ ПЕРСОНА, РАЗГЛЯДЫВАЮЩАЯ ИЛЬЕУС В БИНОКЛЬ
С капитанского мостика парохода, стоявшего в ожидании лоцмана, несколько мечтательно смотрел на город молодой еще человек, хорошо одетый и тщательно выбритый. Может быть, черные волосы и большие глаза придавали ему романтический вид, почему женщины сразу обращали на него внимание. Но жестко очерченный рот и квадратный подбородок говорили о том, что он человек решительный, практичный, имеющий твердые цели и способный выполнить задуманное.
Капитан с обветренным лицом, покусывая трубку, протянул ему бинокль. Мундиньо Фалкан сказал, взяв его:
– Он, собственно, мне не нужен... Я знаю тут каждый дом, каждого человека. Будто родился на этом берегу. - Мундиньо указал пальцем на берег. - Вот тот дом слева, рядом с двухэтажным особняком, - мой. Могу сказать, что и набережную построил я...
– Это богатая земля, край будущего, - убежденно произнес капитан. Одно плохо - у входа в порт мель...
– Эту проблему мы тоже разрешим, - заверил его Мундиньо. - И очень скоро.
– Дай-то бог! Всякий раз, как я сюда захожу, я очень беспокоюсь за свое судно. На всем севере нет бухты хуже...
Мундиньо поднял бинокль и навел его на город. Он увидел свой дом, построенный в современном стиле, - для его сооружения был выписан архитектор из Рио, - особняки на набережной, сады при богатом доме полковника Мисаэла, колокольню собора, здание школы.
Вот дантист Осмундо в халате выходит из дому, чтобы искупаться в море пораньше: он не хочет шокировать население. На площади Сан-Себастьян ни души, в баре "Везувий" двери закрыты. Ночью ветер повалил рекламный щит у кинотеатра. Мундиньо рассматривал каждую деталь внимательно, почти с волнением. Ему и в самом деле все больше нравился этот край, он не жалел о безумном порыве, которому отдался несколько лет назад, как отдается на волю волн потерпевший кораблекрушение, желая достичь берега любой земли.
К тому же это была далеко не "любая" земля. Здесь производили какао. А где можно лучше поместить деньги и приумножать их? Достаточно иметь голову на плечах, трудолюбие, благоразумие и смелость. Все это у него было, но было и еще кое-что: женщина, которую нужно забыть, страсть, которую невозможно вырвать из сердца и из головы.
В этот его приезд в Рио мать и братья единодушно признали, что он сильно изменился, стал иным, чем прежде.
Старший брат Лоуривал с обычным для него пренебрежительным видом пресыщенного человека вынужден был признать:
– Паренек несомненно возмужал.
Эмилио улыбнулся, посасывая сигару.
– И зарабатывает неплохо. Мы не должны были разрешать тебе уехать, обратился он к Мундиньо. - Но кто мог подумать, что в нашем юном вертопрахе забьется деловая жилка?! Здесь ты никогда ничем, кроме попоек, не увлекался. Поэтому, когда ты уехал, забрав свои деньги, мы сошлись на том, что это очередное безумие, только на этот раз оно вышло за рамки твоих обычных проделок. Мы решили дождаться твоего возвращения и тогда попытаться наставить тебя на путь истинный.
Мать сказала почти с раздражением:
– Он уже не мальчик. Но на кого она, собственно, сердится? На Эмилио за его слова или на Мундиньо, который больше не является к ней просить денег после того, как промотает солидное месячное содержание?
Мундиньо дал им выговориться. Ему нравился этот диалог. Когда им больше нечего было сказать, он объявил:
– Теперь я думаю заняться политикой. Буду добиваться, чтобы меня выбрали на какой-нибудь пост. Быть может, стану депутатом. Мало-помалу я приобретаю вес в тамошних кругах. Что ты скажешь, Эмилио, если увидишь, как я поднимаюсь на трибуну палаты, чтобы ответить на одну из твоих угодливых речей, в которых ты расхваливаешь правительство? Я хочу выступить от оппозиции...
В большой мрачной гостиной их фамильной резиденции, обставленной строгой мебелью, собрались за беседой седая, пышноволосая мать, надменная, как королева, и все три брата. Лоуривал, выписывавший себе костюмы из Лондона, никогда не согласился бы стать депутатом или сенатором. Он отказался даже от министерского поста, когда ему этот пост предложили.
Быть губернатором штата Сан-Пауло - это еще куда ни шло... Может, Лоуривал и согласился бы - в том случае, если бы был избран всеми политическими партиями. Эмилио же являлся федеральным депутатом, его избирали и переизбирали вновь без всяких осложнений. Будучи гораздо старше Мундиньо, оба брата встревожились, услышав, что он самостоятельно ведет дела, экспортирует какао, получает завидные прибыли, с увлечением рассказывает об этом варварском крае, куда он уехал по причине, которую никто никогда не узнает, и заявляет, что вскоре станет депутатом.
– Мы можем тебе помочь, - отеческим тоном сказал Лоуривал.
– Мы сделаем так, чтобы твое имя было занесено в правительственный список одним из первых, тогда ты будешь избран обязательно, - добавил Эмилио.
– Я приехал сюда не просить, а только рассказать.
– Заносчив ты, однако, - пренебрежительно проворчал Лоуривал.
– Если будешь действовать в одиночку, тебя не выберут, - предупредил Эмилио.
– Ничего, пройду от оппозиции. Управлять я хочу только там, в Ильеусе. Сюда же я приехал не затем, чтобы просить у вас помощи. Весьма вам признателен!
Мать повысила голос:
– Ты можешь делать что тебе угодно, никто тебе не запрещает. Но почему ты восстаешь против братьев? Почему ты отстраняешься от нас? Они же хотят тебе только добра, они тебе братья.
– Я уже не мальчик, вы сами это сказали.
Потом он рассказал им об Ильеусе, о битвах прошлого, о бандитах, о землях, завоеванных силой оружия, о нынешнем прогрессе, о проблемах, стоящих перед городом.
– Я хочу, чтобы меня уважали, чтобы меня послали в палату выступать от ильеусцев. Какая мне польза, если вы вставите мое имя в какой-то избирательный список? Чтобы представлять фирму, достаточно Эмилио, а я теперь житель Ильеуса.
– Политика в масштабах местечка со стрельбой и оркестром, - усмехнулся Эмилио не то иронически, не то снисходительно.
– Зачем рисковать, если в этом нет необходимости? - спросила мать, пытаясь скрыть тревогу.
– Чтобы не быть лишь братом своих братьев. Чтобы самому стать кем-то.
Он поставил на ноги весь Рио-де-Жанейро. Ходил по министерствам, запросто беседовал с министрами, являлся к ним в кабинеты, встречал их в отчем доме, где они обедали за столом, во главе которого сидела его мать, либо в доме Лоуривала в Сан-Пауло, где они улыбались его жене Мадлен. Когда министр просвещения, который несколько лет назад был его соперником в борьбе за расположение одной прелестной голландки, сказал ему, что уже пообещал губернатору штата Баия предоставить в начале года колледжу доктора Эноха права государственного учебного заведения, Мундиньо рассмеялся:
