Собственно, работа с населением давно уже обрела традиционные формы: помимо колоссальных народных гуляний в табельные дни, помимо кружков, курсов по изучению чего бы то ни было, вечеров и лекций, фенечек и тусовок, каждый департамент практиковал выездные семинары, где в течение трех дней где-нибудь в загородном доме отдыха, пансионате или туристической базе заезжие израильские посланники и местные специалисты, заказанные и оплаченные в “Научном Форуме” у Норы Брук, обрабатывали пойманных в сети рыб по высшему разряду: программа таких семинаров составлялась наиплотнейшим образом, с получасовым перерывом на обед, так что желающим прокатиться за город на халяву приходилось отрабатывать и номера в тусклых обоях, и селедку под майонезом, и свежий воздух за окном.
Основным условием набора публики на такие вот тусовки было наличие мандата. Собственно, это был и основной закон Страны: взойти в Святую землю предков может человек, имеющий мандат на Восхождение... Этот самый мандат человеку обеспечивал его еврейский дедушка или бабушка, – что уж говорить, условие щадящее. Ведь, положа руку на сердце, или, оглянувшись окрест, вы чаще всего найдете этот самый мандат не далее как у себя за пазухой... а если не найдете, то, значит, плохо ищете... Покопайтесь в родословной, пошукайте какого-нибудь прадеда-кантониста, какого-нибудь Семена Ивановича Матвеева, полного георгиевского кавалера, бывшего Шмуля Мордуховича... Ищите, говорю я вам, и обрящете... В девяностые годы, годы Великого Восхождения, мандаты покупались в синагогах, подделывались в паспортных столах, возвращались во многих семьях из небытия, из выкрещенного прошлого, из кантонистских легенд, из бегов, из потерянных паспортов, из подделанных военных билетов... В те, уже легендарные, годы сотрудникам Синдиката не приходилось рыскать по задворкам Советского Союза, чтобы выдать на гора и засыпать в закрома Родине... Они работали, как черти, валясь от усталости с ног, отправляя в день по нескольку самолетов...
Ныне ситуация поменялась, и, словно гончие ищейки, синдики прочесывали и прочесывали старые грядки, пытаясь раскопать давненько закопанные в землю мандаты на Восхождение, а иногда заново посеять и вырастить в человеке нечто такое... некое чувство... самоощущение такое, вот... ощущение чего-то такого, неопределенного, но жгуче волнующего, которое... Короче – на чиновном жаргоне Синдиката это называлось национальной самоидентификацией, и я хотела бы взглянуть на прохвоста, который изобрел этот термин.
...Меня и саму коллеги часто приглашали поучаствовать в таких вот семинарах.
В большинстве своем собирались там вполне приличные, даже интеллигентные люди, читатели книг, и моих, в частности; многие и сами пробовали писать – с каждого такого семинара я возвращалась с несколькими рукописями, выданными мне “на благосклонное прочтение”... Бывало, после выступления, затерев меня в угол в дребезжащем музыкой баре, кто-нибудь из этих симпатичных людей интимным тоном интересовался – нет ли у Синдиката хороших программ по Восхождению в Германию...
* * *
...Но я-то в своем привилегированном департаменте Фенечек-Тусовок ориентирована была на особую публику; я никого не должна была мучить обязательной программой, никого никуда не тягала и вообще работала не топором и зубилом, а скальпелем. Даже Яша в одном из своих летучих комиксов, нарисованных им на “перекличке синдиков” за те пять минут, пока я отчитывалась перед Клавдием за неделю, нарисовал меня в белом халате, стоящей над простертым, обнаженным ниже пояса, пациентом. В одной руке я держала скальпель, в другой – эфирную маску, из моего рта выдувался пузырь со словами: “Вы напрасно боитесь, в моем департаменте обрезание делают незаметно и безболезненно”...
Словом, я просыпалась ночами, перебирая в уме всевозможные идеи. Мысленно я называла это “постирушкой”.
В конце-концов сочинила несколько изящных, на мой взгляд, проектов. Например, проект семинара по искусству.
Наутро собрала свой департамент на еженедельное координационное совещание. В кабинете у меня уже стоял к тому времени роскошный диван для посетителей, журнальный столик, кресла. По пути на работу я покупала обычно печенье, Маша и Женя заваривали на всех чай... Эти совещания, а точнее, ор, колготня и ругань, проходили у нас довольно весело, и на наш хохот, бывало, забегал Яша, кое-кто из инструкторов департамента Восхождения, заскакивал Изя Коваль с новой моделью мобильного телефона, забредал Гурвиц, позвякивая тяжелой связкой ключей от рая...
– Ребята, – сказала я, как это ни смешно, волнуясь. – Главная новость: в конце месяца мы проводим небывалый семинар по проблемам искусства...
– А на кого ориентирован этот ваш семинар?! – завела, как обычно, Рома. – Кому адресован?
И тотчас зазвонил телефон. Маша взяла трубку. Я показала ей знаками: не могу, мол, занята, совещание, отсылай...
Но услышав голос в трубке, Маша вытаращила глаза, судорожно cглотнула и пробормотав:
– Щас, Ной Рувимыч... – переключила кнопку на аппарате.
– Клещатик!!! – прошипела она.
Что-то смутное вспомнилось мне. Кафе в Иерусалиме, зеленый тент над столиком, пятна света на благородном стволе старой оливы... Что-то такое предостерегающее...
– Я же показала тебе – не могу! – удивленно сказала я Маше. – У нас совещание.
– Но ведь Клещатик!!! – сдавленно вскрикнула девочка. Судя по виду, она вполне была готова грохнуться в обморок.
Я взяла трубку и услышала совершенно родственный голос:
– Здравствуйте, дорогая... Простите, что влезаю в ваши напряженные будни, посреди совещания...
Я пожала плечами. Откуда этот господин мог знать о совещании? Услышал мои слова? Но ведь Маша успела переключить телефон, я точно видела...
– Ничего-ничего, – любезно проговорила я. – Слушаю вас...
– ...Ной Рувимович, – подсказал он... – А мы ведь с вами давно уж должны познакомиться. Опять же и повод подходящий – ваша прекрасная идея семинара по искусству...
Я оцепенела.
Да, за завтраком я советовалась с мужем – кого позвать на наш семинар из российских художников и искусствоведов, кого пригласить из Израиля... Но больше никому, просто никому не успела сказать ни слова, вот, до последней минуты...
Я внутренне заметалась. Спросила растерянно:
– Откуда вы знаете о семинаре?
– Слухом земля полнится!.. Вы человек у нас заметный, так что... – он еще говорил что-то, тем же задушевным тоном... Я не знала, что и подумать.
– ...а вот сегодня, минут через сорок, скажем, могли бы мы встретиться, пообедать где-нибудь?
– Вы имеете в виду где-то в городе?
Он рассмеялся: – Да уж, не в Синдикате... У меня, знаете, печень не казенная.
Действительно, на обед к нам, в Синдикат, с часу до двух привозили алюминиевые баки из ближайшей столовой Метростроя, и мы обреченно жевали прибитые котлеты, обугленную печенку и макароны, липкие и тягучие, как смертная тоска...
– Я заеду за вами в три, – сказал Ной Рувимыч, – а там уж мы решим – куда податься. – И повесил трубку.
В сильнейшем замешательстве я обвела глазами своих подчиненных. Напряглась и вспомнила почти дословно разговор с моим предшественником на террасе иерусалимского кафе. “Пусть все твои чувства, все мысли и все позывы твоего естества замрут... и встанут дыбом...”...
– Ну вот, – проговорила Рома почти удовлетворенно. – А я все ждала – что это Клещатик запаздывает! Целых два месяца дал вам свободно гарцевать... Видать, чего-то опасается...
– Что ж вы молчали?! – воскликнула я. – Ну, рассказывайте!
Все они загалдели, перебивая друг друга, поправляя, вскакивая и вставляя какие-то замечания, совершенно мне непонятные. Из всего этого коллективного объяснения поняла я вот что:
Ной Рувимович Клещатик со своей фирмой “Глобал-цивилизейшн” уже много лет был генеральным подрядчиком Синдиката.
Его фирма, официальная, удобная и общеизвестная, как памятник Пушкину, проплачивала все затеи Синдиката безналичкой, – это было удобно всем, а затем уже Синдикат, с его неповоротливостью огромного ископаемого, спустя недели или даже месяцы оборачивался вокруг собственного хвоста и возвращал Клещатику долг, а порою Центр сполна возмещал затраты фирмы “Глобал-Цивилизейшн” в Иерусалиме, и совсем иной, вполне конвертируемой валютой.
Тень Клещатика нависала над Синдикатом, как статуя Свободы над Гудзоном. Любое мероприятие, любое деяние Синдиката в России осуществлялось через эту фирму – “и будешь ты ходить путями моими”... Без Клещатика немыслимо было снять зал, провести семинар, заказать автобус, поместить в гостиницу приезжих лекторов, купить в отдел ручки и салфетки. Вообще-то, объяснила осведомленная и опытная Рома, таких фирм навалом по всему миру, существуют они за счет своих – н у, 11–12 процентов за услуги... Но специфика существования Синдиката в России, понимаете ли, балансирование, так сказать, в некоторых деликатных вопросах финансовой законности... с этим ведь такая морока! – тут они, как обычно, перешли на шепот, многозначительно округлив глаза и почти синхронно вывернув руки большими пальцами вниз: последний жест римлянина в Колизее. Ничего не поняв, я уставилась в пол, на который они указывали... Наконец сообразила: с прошлой недели в “инструктажной”, большой комнате на первом этаже прямо под нами, где обычно консультировали потенциальных восходящих, сидели и работали аудиторы из Налоговой инспекции... Мимо этой комнаты служащие Синдиката носились бесшумными валькириями, а главный бухгалтер нашего российского кошелька, Роза Марселовна Мцех, ходила торжествующая и гордая своей проницательной честностью. (Яша подозревал, что она-то и навела российских аудиторов на нашу избушку двуликого Януса. При этом на салфетке (дело происходило в нашей неказистой столовой за неказистым обедом) он мгновенно набросал двуглавого Ануса: пышную, как сдвоенные подушки, задницу с двумя отверстиями – в одно через огромную клизму Джеки Чаплин закачивал доллары. Из другой бреши с фонтанной мощью вылетали рубли, и эту-то брешь и пыталась закрыть своим телом железняк-матрос Роза Марселовна...)
