Когда она заговорила о «реальной жизни», он почувствовал себя уязвленным — так выражались только богатые и их дети, и ничего, кроме всю жизнь не оставляющего их желания поболтаться по трущобам, здесь никогда не подразумевается, — но он не стал придираться: он понял, о чем она говорит, и согласился.
— Мне кажется, когда пытаешься решить, что для ребенка лучше, — сказала она, — приходится взвешивать все чуть ли не на весах.
— Точно, — отозвался он.
Лауре было шесть с половиной, и для своего возраста она была высокой, — застенчивая, нервная девочка, со слегка выступающими верхними зубами и необыкновенно большими голубыми глазами. Отец недавно научил ее щелкать пальцами, и теперь она часто, сама того не замечая, щелкала в унисон пальцами обеих рук, будто аккомпанируя своим мыслям.
В первом классе ей не понравилось, и второго она боялась: страшно было даже думать о едва ли не бесконечной череде других, до боли долгих классов, которые ей предстоит вытерпеть, пока она не станет наконец взрослой, как мама. Зато дом в Ларчмонте ей понравился: ее спальня была единственным в мире секретным местом, принадлежащим только ей, и на заднем дворе можно было каждый день устраивать себе опасные приключения, вернее, приключения не опаснее, чем ей того захочется.
В последнее время в доме не утихали разговоры об «округе Патнем», и то, чем все это могло обернуться, стало внушать ей ужас, хотя родители уверяли, что ей там понравится. Потом как-то утром к дверям кухни аккуратно подрулил огромный красный грузовик, в дом протопали какие-то мужики и стали выносить все подряд — сначала картонные коробки, которые родители паковали и заклеивали в последние несколько дней под ее встревоженным взглядом, а потом и мебель, лампы, ковры — все.
— Поедем, Майкл, — сказала мама. — Не думаю, что ей хочется на все это смотреть.
И вот вместо того, чтобы остаться и смотреть, она долго ехала в одиночестве на заднем сиденье со старым и довольно чумазым пасхальным зайцем в руках, которого мама разрешила взять с собой, если ей хочется, и пыталась расслышать и понять как можно больше из того, что там впереди говорили друг другу родители.
И что самое забавное, вскоре ей стало совсем не страшно: ее охватило какое-то безудержное веселье. А вдруг эти люди и в самом деле разобрали весь их ларчмонтский дом и он превратился в груду пыли и мусора? А вдруг грузовик с их вещами потеряется где-нибудь по дороге и так никогда и не приедет, куда они в итоге должны приехать? И если уж на то пошло: а вдруг папа и сам не знает, куда им надо ехать? Да какая разница?
Действительно, какая разница? Уж в их-то машине с Лаурой Дэвенпорт, с папой и мамой ничего плохого не случится, и они так будут путешествовать во времени и пространстве; и если надо будет, эта сама машина сможет стать новым домом — маленьким, но вполне подходящим — для всех троих (или даже для четверых, если ее желание про маленькую сестренку когда-нибудь исполнится).
— Как дела, солнышко? — спросил папа, обернувшись назад.
— Отлично, — ответила она.
— Ну вот и хорошо, — сказал он. — Теперь уже недолго осталось, мы почти приехали.
Значит, он все-таки знал, куда они едут. Значит, в целом все в порядке и скоро снова пойдет нормальная жизнь — ну или почти нормальная, как уж там у родителей получится. И Лаура ощутила облегчение, но в то же время и какое-то странное разочарование: она никак не могла избавиться от чувства, что ей было бы лучше, если бы все получилось наоборот.
Через пару дней после переезда, когда вещи, целые и невредимые, были все еще разбросаны по всему дому, Лаура болталась на террасе у входа, где отец орудовал тяжелыми садовыми ножницами. Он пытался срезать толстые лозы у основания винтовой лестницы, и она наблюдала за его работой, пока не наскучило; потом она неожиданно заметила вдалеке девочку — по виду ровесницу, которая уверенно направлялась по траве в ее сторону.
— Привет, — сказала девочка. — Меня зовут Анита, а тебя как?
И Лаура, совсем как ребенок, украдкой спряталась за отца.
— Ну что же ты, солнышко, — заговорил он с нетерпением и даже положил ножницы, чтобы вытащить ее из-за спины и подтолкнуть вперед. — Анита спрашивает, как тебя зовут, — обратился он к ней.
Ничего не поделаешь: пришлось смело шагнуть вперед.
— Меня зовут Лаура, — объявила она и щелкнула пальцами, сразу в две руки.
— Ого, четко! — сказала Анита. — Как это у тебя получается?
— Папа научил.
— У тебя есть братья и сестры?
— Нет.
— А у меня две сестры и брат. Мне семь лет. Фамилия наша Смит. Легко запомнить, потому что она самая частая в мире. А у тебя как фамилия?
— Дэвенпорт.
— Ничего себе какая длинная! Зайдешь к нам домой ненадолго?
— Пошли.
И Майкл позвал жену на террасу — посмотреть, как уходят девочки.
— Похоже, начало положено. Общение у нее будет, — сказал он.
— Вот и хорошо, — сказала Люси. — Правда же?
Они заранее договорились, что еще пару дней — и они тоже озаботятся кругом общения, нужно только привести дом в презентабельный вид.
— …Ого, да это ж замечательно! — сказал по телефону Том Нельсон. — Удалось найти приличное место? Отлично. Заезжайте к нам как-нибудь. Завтра вечером сможете?
Про городок Кингсли, в котором жили Нельсоны, не нужно было ничего объяснять: ни про заброшенный курорт на берегу озера, ни про оставшуюся от курорта обслугу, ни про отживающий свой век летний театр. Он не требовал объяснений и не предлагал их.
В Кингсли вообще не было ничего городского, если не считать выстроившихся в аккуратную линеечку почты, заправки, бакалейной лавки и винного магазина; остальное являло собой деревню. Люди жили в Кингсли, потому что заработали себе это право, то есть заработали достаточно денег в Нью-Йорке, чтобы позабыть о пошлости и убожестве навсегда, — и свою уединенность они ценили. Те немногие дома, которые можно было заметить с дороги, располагались в глубине участков среди кустов и деревьев, чтобы лучшая их часть так и осталась неведомой для посторонних. Все это слегка напомнило Майклу летний дом родителей Люси на Мартас-Виньярд.
Принадлежавший Нельсонам фермерский дом — большой, белый и со вкусом перестроенный — являл собой исключение: он стоял на вершине крупного, поросшего травой холма и представал взору целиком, как только из-за поворота узенькой деревенской дороги появлялся сам холм. Но даже и так по одному только облику дома было понятно, что он неприступен для вторжений и непроницаем для компромата. На вершине этого холма не будет никаких престарелых гомосексуалистов, толкающих перед собой нагруженную кирпичами тачку, а у его подножия — молодых гомосексуалистов, просиживающих до полудня над тарелкой яичницы. Это место целиком принадлежало Томасу Нельсону и его семье. Они им владели.
— О, привет! — Пока Том встречал их на подъезде к дому, в двери у него за спиной показалась с улыбкой его жена.
Потом они приступили к восторженному осмотру дома, и при каждом открытии Люси не забывала сказать «чудесно». Залитую солнцем гостиную одним взглядом было не окинуть, такая она была просторная, и для Майкла самым замечательным в ней оказалась длинная стена, которую от потолка до пола занимали открытые полки с книгами. Здесь было как минимум две тысячи книг, а может даже, и в два раза больше.
— Накопилось за многие годы, — объяснил Том. — Всю жизнь покупаю книги. В Йонкерсе и Ларчмонте места для них не было, приходилось держать их на складе. Приятно было снова расставить их по полкам. Посмотришь студию?
И студия тоже оказалась широкой и длинной и тоже залитой светом. В углу прямо на полу лежала старая пластина оцинкованного железа — теперь она казалась очень маленькой, — а над ней на доске висели на кнопках без всякого порядка несколько новых работ, из чего Майкл заключил, что во всей студии только этот угол и использовался на самом деле для работы.
— За все время это у меня первая студия, — сказал Том. — Порой чувствую себя потерянным в этих просторах.
Но чтобы скрасить моменты, омраченные ощущением потерянности, в дальнем конце комнаты имелась полная барабанная установка, стереосистема и целая куча аккуратно расставленных по полкам пластинок. Коллекция джаза у Тома Нельсона была почти такая же солидная, как и библиотека.
Возвращаясь на кухню, где устроились поболтать девушки, Майкл заметил, что новое место нашлось и для солдатиков: парадные фигурки стояли порознь, выставив напоказ свои мечи и развевающиеся флаги из тюбиков от зубной пасты, а глубины ящиков под ними было довольно для размещения боевых расчетов.
— Я так за вас обоих рада, — сказала Люси, когда все четверо уселись в гостиной. — Вы нашли идеальное место, чтобы жить и растить детей. Вам больше никогда не придется думать о переезде.
