Ознакомительная версия.
В мае того же года мне позвонил человек, представившийся бывшим заместителем директора злополучного института, и сказал, что он теперь совсем на другой работе, о которой говорить в прямом эфире гораздо приятнее. Никаких секретов, а одна лишь информация, жгуче интересная. И что он, Степан Фомич, готов поставлять ее мне тоннами.
Давайте, сказала я, поставляйте. Что у вас там, как вас там? И назначила время на один прекрасный понедельник.
Пришел. Точнее, пришло странное существо. Из-под рукавов серого безликого костюма торчат потрепанные по краям манжеты несвежей рубашки. Заговорил - и аромат дешевого перегара наполнил студию. Лицо красное, сосуды синие - красавец!
Слушая уважаемого гостя с затаенным дыханием (понятно, почему я старалась дышать пореже), я все время думала одну дурацкую думу: "Неужели у этого чучела есть жена? Кто же может спать с ним? И почему его одежда в таком состоянии?"
Чересчур увлекшись внешним обзором, я не сразу заметила, что он вещает тоже по бумажке! Вот она, лежит на столе; текст красиво отпечатан струйным принтером. Я обиделась. Ведь я же запретила и себе, и людям приходить на эфир с заготовленными речами!
Обиделась, не обиделась, а нам еще полчаса сидеть за эфирным столом вместе. Заставила себя вслушаться в его слова - и очень удивилась: а ведь интересно говорит! И все какие-то неизвестные мне вещи: дескать, то, что американские консерваторы называют консерватизмом, российские либералы называют либерализмом. Ужас. Ум за разум. К концу передачи я так заслушалась, что еле успела вовремя попрощаться со слушателями.
В коридоре я спросила у Степана Фомича, зачем он принес бумажки, если говорил своими словами, не за?глядывая в текст. "Вам, для отчета..." - удивился он.
Странное ощущение возникло у меня после его ухода: будто инопланетянин залетал. Будто он специально принарядился похуже и погрязнее, чтобы сказаться своим. Дескать, сами мы местные... Но выйдя за порог "Останкина", стряхнул бутафорскую пыль, выдохнул весь бутафорский перегар, облачился в серебристый плащ и взмыл к своим привычным звездам, посмеиваясь над моей недогадливостью.
О ту пору у меня была драматичная личная ситуация. Цинично выражаясь, назревала очередная смена караула. Мне было очень неприятно жить вне стен "Останкина", и я к работе на радио добавила очень хлопотную работу на телевидении. Трудотерапия - величайшая идея, прекрасная и практичная. А я буквально полыхала: радио - это волшебный микрофон, а телевидение - это впечатления и много-много денег. Все расположено почти в одном коридоре. И туманные тайны закрытого от обычных людей электронного мира каждый день сдают мне по одной-другой позиции. Свободы - вагон. По утрам просыпаешься по-быстрому и бегаешь, и звонишь, договариваешься, выискиваешь всякий интересный народ в эфир туда, на съемку сюда, выдумываешь сюрпризы для народа. Анна, это было прекрасно!
Позже, много позже, в марте 1998 года, оценивая свой первоначальный пыл, я написала грустную вещицу. Она компактно передает историю моей любви к магиче?скому делу электронного вмешательства в жизнь сограждан. И заодно подводит нас вплотную к особой роли Степана Фомича. Он пришел в мою радиожизнь весной 1994 года, потом пришел в мою личную жизнь весной 1998 года, а потом убил меня весной 2001 года. Зачем?
(Продолжение в Приложении 5)
Потерпите, профессор!
"Наша дружба и опасна и трудна..." - напевала Алина, направляясь в клинику.
Профессор начал ждать ее часов с шести утра. Бессонница сделала жесткий захват - внезапно, беззаконно, грубо. Доктор мучительно боролся с нею уже три дня, и раунд за раундом выигрывала бессонница. Опуститься до снотворного - это позор. Волшебник, повелитель чужих судеб - и вдруг таблетки! Он проклял бы сам себя. Да и опасно.
Телепатия не возвращалась. Профессор только головой об стенку не бился - тщетно. Ощущение абсолютно непробиваемого шлема, кем-то насаженного ему на голову, не исчезало ни на миг. Добавить к этому кошмару пару таблеток - но вдруг от них будет еще хуже? Вдруг не удастся содрать шлем? От одной этой мысли сердце останавливалось, потом вдруг прыгало в горло, потом трепетало или ныло какой-то протяжной, тупой болью.
К полудню измученный доктор подсобрался. Одет с иголочки, чисто выбрит, благоухает. Заперевшись в комнате отдыха, смежной с кабинетом, он полчаса стоял перед зеркалом, репетируя независимое выражение лица.
Алина вошла ровно в двенадцать. Профессор взглянул на нее и вздрогнул: выражение ее лица было точь-в-точь таким, какое нарепетировал себе он.
Помолчав несколько секунд, они кивнули друг другу и сели по своим обычным местам.
Сегодня в папке Алины лежал всего один листочек.
Профессор не мог возражать: в контракте не оговаривался объем разовой творческой порции. Его финансовая выгода не ущемлялась, даже если б Алина принесла вообще одну строчку.
Продолжая солидно молчать, он взял бумагу.
"Душа у детей часто болит еще сильнее, чем у взрослых. Даже у очень счастливых детей. Иногда им так горько, что лишь находчивое чувство юмора взрослых может спасти ситуацию.
Однажды я была в гостях у американской семьи. Очень набожные - и очень веселые. Куча детей. Хорошие отношения. Все как в сказке. Хозяин - Рик, жена - Сюзи. Интеллектуалы. Рассказали чудную историю о своей старшей дочке, которая выпила шоколадное молоко.
Итак, двухлетний ребенок выпил нормальное свежее молоко. Вкусное. Допив до дна, дитя вдруг расплакалось. Перепуганная мать кидается к чашке, потом - ввиду природного ума - все-таки к ребенку. Что случилось?
Сквозь проливные горестные слезы ребенок с трех попыток, всхлипывая, ухитряется вымолвить, в чем проблема.
Накануне дитя узнало, что Бог - везде. Вездесущий. Ребенка воспитывали и воспитывают в любви ко Христу. И вот, по окончании питья, ребенок вдруг смекает, что если Христос везде, во всем, в каждом человеке, то получается, девочка только что облила его теплым шоколадным молоком, отчего ей стало очень стыдно, неловко, даже страшно.
Смущенная мать, утешая неординарную двухлетнюю дочку подручными средствами вроде влажного полотенца, стала лихорадочно набирать рабочий телефон мужа, авось он знает ответ.
Передает трубку дочке и видит, как буквально на глазах дитя успокаивается, благодарит отца за информацию и со светлой улыбкой кладет трубку. Через некоторое время, уложив девочку спать, женщина мигом перезванивает мужу со жгучим вопросом: что он сказал двухлетнему философу такого, что нестерпимо горькие слезы просто сами высохли? Муж, еще не пришедший в себя от действительно экстремального разговора с младенцем, шепотом сообщает жене, что ему удалось ровным голосом поведать дочери, что Христос у нее в сердце, а не в желудке..."
- Понятно, - процедил профессор, запирая лист в сейф. - Я вас просил подумать о душе, вот вы и подумали. Что-нибудь еще есть?
- Нет, Василий Моисеевич. А вам не нравится история про молоко? - удивилась Алина.
- Нормальная история. Главное - короткая. Но вы, если не ошибаюсь, собирались писать большой роман. Как вы думаете - сильно поможет вашему роману эта бесхозная миниатюра про ребенка? - Профессор говорил что попало и не мог оторвать взгляд от гладкого, довольного лица клиентки.
- Искусство совершить великое заключается в умении начать с малого, - процитировала Алина, а профессор не смог с ходу вспомнить - кого именно.
- Пожалуйста, пожалуйста! - Профессор широко улыбнулся и с мстительной миной начертал несколько цифр на очередном счете. - Мой гонорар не зависит от объема ваших трудов. Что одна страница, что пятьдесят. Мне важно, чтоб вы работали над собой, не экс?плуатировали прошлое, не гадали о будущем. Нужны чис?тые попытки. Обыкновенное творчество. Вот счет, пожалуйста...
- Видите ли, доктор. Часть вашей работы уже выполнена: я пишу. Мне уже не страшно. Мне даже хорошо. Может, расстанемся по-хорошему? - беззаботно спросила Алина.
- С чего вдруг? - удивился ее нахальству профессор и даже не стал напоминать о нерасторжимости их контракта.
- Да так. Я вспомнила об обстоятельстве непреодолимой силы.
- Неужели революция? Землетрясение? Нет? Вулкан в Москве открылся?
- Ага, открылся вулкан. По инициативе западных инвесторов, - усмехнулась Алина. - У нас очень энергичный и талантливый мэр, а итальянские туристы, как понаедут, обязательно спрашивают про вулканы. Им своей Помпеи мало; хотят везде чувствовать себя как дома...
- Почему вам так весело? Не вижу причин.
- Причин хоть отбавляй, - твердо сказала Алина.
- Просветите, пожалуйста.
- Мне голос был. А также видение. И явление.
- Это, знаете, исключительно ваши причины, - успокоился профессор, потративший лучшие годы жизни на лечение перечисленных симптомов у сотен своих клиентов.
- Ну-у... - обиженно протянула Алина. - Вы, уважаемый Василий Моисеевич, тоже очень крупно по этой части, не так ли? Вот, например, что у вас творится с головой? Вам кажется, если я не ошибаюсь, что на вас шапку надели, или шлем, или еще не важно что, однако это - звукомыслевидонепроницаемо. Вам не страшно?
Ознакомительная версия.
