Ознакомительная версия.
Украдкой от себя Гера на сколько-то времени выбирался из-под тяжести, которая увеличивалась в процессе медитаций, необходимых для самоуглубления и духовного роста, и которая становилась нестерпимой от страха потерять Нестора. Может, без таких передышек он опять бы загремел в больницу…
Не опоздал.
Вход в незнакомый зал загораживает сухопарый седой бородач, напустивший на себя строгость. Или наконец-то высвободивший свою ненависть к людям… Лет восемьдесят старикану, но ничего у него не трясется. Ни руки, ни голос. «Ваш билет!» звучит как «стой, стрелять буду!». Из таких, с маленькими бегающими глазами, с лицом, закамуфлированным бородой и усами, формировались, наверное, заградительные отряды в главную войну прошлого века. Кто-то же стрелял по своим…
Гера хлопает себя по карманам, снимает с плеча сумку, нервно роется в ней – кошелька нигде нет. Наверно, оставил в пиджаке. Что делать?
Сослаться на Нестора – первая мысль. Как? Не скажешь же: он мой друг, я без него жить не могу.
Гера краснеет. (Обычная ситуация, в которую попадают фанаты, да в общем-то все влюбленные. Любящие без взаимности.)
А если просто позвать Нестора? Сразу решает – нет. Просить? Ни за что! Как-то невзначай попасться бы гуру на глаза – он, конечно, проведет в зал, но унижаться перед мерзким воякой не стану.
Что делать?
– Ты чего тут топчешься? – Из переполненного зала выглянула вездесущая Капитолина, подошла, приобняла Геру за плечи и повела к крайнему сиденью у стены, зарезервированному для своих.
Охранник взял под виртуальный козырек. Наверное, она и была его нанимательницей: проза бизнеса Нестора не касалась.
Гера безотчетно ссутуливается, ослабляя хватку Капитолины, но не вырываясь из ее делового объятья. Уже не первый раз она его выручает. И взамен пока ничего не требует.
Сперва он не выделял несуразную тетку из роя, жужжащего вокруг Нестора. Геру раздражало само количество людей, которые запросто могут подойти к обожаемому гуру, дотронуться до него, спросить о чем-то совсем пустяковом и получить ответ. Каждый внимательный, доброжелательный взгляд Нестора на этих теток и мужиков – все на одно лицо – казался Гере незаслуженным, расточительным…
Со временем человеческое месиво как бы структурировалось. Стало очевидно, что всякий контакт измеряется даже не в минутах, а в секундах, и у измерителя есть физическая оболочка. Капитолина регулирует доступ к гуру. Незаметно, по мере возможности необидно, но жестко.
– Пора, пожалуй, выписать тебе постоянный пропуск, – почти задевая Герино ухо сухими губами, шепчет Капитолина. – Подойди-ка ко мне потом, после всего… – Она смотрит в обалдевшее лицо юноши и на всякий случай уточняет: – Когда Нестор закончит.
Наверное, такая же радость бывает у тех, кто неожиданно получает премию или повышение по службе… Отец, во всяком случае, даже ерундовую удачу всегда отмечает. Ликует, вкусности домой приносит. Примитив…
Гера теряется. Ему предложили то, в чем он больше всего нуждался. Конечно, счастье. Впервые чужой человек делает ему такой большой подарок. Когда отец покупал мобильник, когда мать привозила новую куртку или ботинки, когда они сложились ему на квартиру, Гера бурчал «спасибо», и все. С детства считал – откупаются, и до сих пор безэмоционально принимал родительскую заботу.
А как сейчас быть? Даже поблагодарить не успел – Капитолина уже хлопочет в другом конце зала.
Гера никак не может сосредоточиться на словах, которые произносит Нестор. И тут пришло в голову: не без ведома же самого гуру поступило предложение. Это знак, знак близости! Значит, мама ничего ему про меня не рассказала.
В обнимку с этой удобной, приятной мыслью он отключается от реальности и сосредотачивается на мелодии, которую не спеша и не громча выводит бархатистый голос Нестора.
– …О намерениях. Каждому из нас кажется, что нашими поступками руководит добро, справедливость, честность. К этим благим намерениям сводятся все наши действия. И это правда, это очевидно, когда мы взыскуем взаимности, жаждем от другого приязни, любви. Но даже когда мы хотим отомстить, то оправдываем свои действия принципом справедливости. И вот здесь очень стоит помыслить, поотличать собственное намерение от реальности. Перечитайте Достоевского. Писатель наглядно показывает, в какое зло могут превратиться добрые намерения, если они остаются всего лишь естественными, порожденными нашей психикой. Эпитет «бедный» не гарантирует наличие у человека чувства социальной справедливости, сколько бы ни настаивали на этом те, кто воспевает деревенских Матрен и чудиков.
«Матрен и чудиков…» До этого места Гера понимал каждое слово Нестора. Понимал и принимал. Тут – споткнулся. Кто такие? Надо будет в Интернете набрать. Но как не забыть?
Не отнимая взгляда от гуру, внимая каждому его слову, Гера обеими руками шарит по карманам – на чем бы записать? Правая наткнулась на пачку бумажных носовых платков. Стараясь не шуршать, вынимает один. А чем писать? У себя искать бесполезно – не носит он карандашей-ручек… Смотрит налево, потом оглядывается. Затылок в зеленой бейсболке склонился над блокнотом с железной пружинкой.
– Одолжите, пожалуйста, ручку. На минуту, – шепчет Гера.
«Достоевский, Солженицын, Шукшин», – записала Юна и отдала свое стило. Ждала, когда вернут, и думала: «Бедняки у этих классиков такие разные… Как их там – тех, что пришли раскулачивать князя Мышкина? Явились, узнав про его наследство. Антип Бурдовский, Ипполит Терентьев, Чубаров, Келлер, Докторенко, племянник Лебедева – кажется, даже без имени. – Юна с удовольствием поперекатывала в памяти без напряжения вспомненную номенклатуру. Восьмой том болотного цвета с академическим текстом «Идиота», обернутый в полупрозрачный пергамент, лежал у нее на прикроватной тумбочке – там, где в европейских гостиницах кладут Евангелие. Вообще-то вся настоящая литература – в своем роде ремейк главной книги, из которой мы помним каждого персонажа. – И чудики у Макарыча неоднозначны. А Матрена как раз идеализирована… Плоская и малореальная. Как икона».
Получив ручку, Юна слушает еще внимательнее.
– Присмотритесь к современным беднякам… – Нестор говорит и сразу для всех, кто собрался, и с каждым беседует как будто один на один. – Разве за нищетой не могут скрываться злоба, эгоизм, ненависть ко всем без разбора? И к богатым, и к таким же бедным. Соблазнительно третировать окружающих, демонстрируя свою обделенность. Не услышали мы Федора Михайловича… Желание добра – даже у добрых в психологическом смысле людей – порождает вокруг них такое зло, какое едва ли приснится отъявленным злодеям.
«Как он прав! – мелькает у Юны. – Я тоже Юленции добра хотела, а получилось…» Растравила бы себя, но не хотелось пропустить, что же дальше.
– Повторю: недостаточно психологически испытывать доброе намерение. Есть еще что-то, и мой шаг к нему можно назвать шагом мысленным. Намерение добра есть у всех. Самый разболтанный человек испытывает порыв к добру. Любой трус время от времени переживает храбрость или желание быть храбрым. Вспомните, как подлый Лебезятников защитил Соню Мармеладову от клеветы. Но добро возникает потенциально тогда, когда я начинаю с недоверия к самому факту переживания мною добра. То есть начинаю понимать, что для человека не существует раз и навсегда данного естественного добра, естественной справедливости, естественной честности. По этому признаку различаются целые исторические эпохи в развитии многообразных культур. Язык религии был нужен для того, чтобы отличить человека, стремящегося к добру, от человека действительно доброго…
Голос Нестора и то, что он говорит, – все привораживает. Как по физическому облику человека – здоровая кожа, подтянутое, упругое тело – можно понять, что он ест, так по интонации, модуляциям, звуковой наполненности Несторовой речи Юна догадывается, что он – меломан. Питается хорошей музыкой. Наверняка джаз слушает…
И какие глубокие знания!
Знания, но не вера…
Чтобы и ее не засосало в ту воронку, которая уже через пару минут превращала в зомби весь зал, то есть всех, кто обманываться рад, – Юна заставляет себя наклониться к ботинкам: якобы завязать шнурок, а на самом деле украдкой засовывает в уши желтоватые поролоновые цилиндрики, заранее купленные в аптеке. Приспособление придумано было в начале прошлого века, чтобы защищать сон, но она-то сейчас как раз намерена сосредоточенно бодрствовать. Надеется, что беруши оградят ее от звуковой радиации.
Увы…
Не только голосом Нестор завораживает публику.
Юна вспомнила, как они с Юлькой проверяли качество старых, когда-то знаменитых советских фильмов: отключали звук, и если без слов, без старомодной, скоропортящейся риторики обе чувствуют волну, переносящую в другое измерение, сдвигающую хоть на микрон эмоции и вслед за ними мысли – констатируют: «Пациент жив». Забавно, что в «Зеркале» все-таки захотелось услышать тарковское «свиданий наших каждое мгновенье…», а в «Заставе Ильича» на сцене в Политехническом палец не нажал кнопку, освобождающую звук. Хватило вытянутой длинной шеи Ахмадулиной, вскинутой руки долговязого Евтушенко и цыплячьей вылупленности Вознесенского. Немые, они выглядели более индивидуально.
Ознакомительная версия.
