– Прошу, Николай Николаевич!
Николай Николаевич дважды просить себя не заставил. Несмотря на печаль, с удивительной бодростью пересел он к столу. Николай Николаевич бывал голодным частенько. В нос ударил терпкий аромат хорошего чая. Александр Антонович накрыл чайник тряпичной боярыней.
За столом вели непринужденный разговор. Впрочем, разговор непринужденный с одной стороны: Колины реплики были однообразны и порой не по существу.
– Ну, пойдемте, голубчик, – я вижу, вам нынче не до бесед, – сказал наконец Александр Антонович. Друзья оделись и вышли.
Синий, подернутый инеем, купол Троицкого собора был похож на спелую сливу. Александру Антоновичу скорее бы слива напомнила купол собора. Александр Антонович питал уважение к красотам природы. Он выпустил голову из воротника, и длинное лицо выразило удовольствие. Повертев головою в разные стороны, чтобы орлиным взором окинуть перекресток, деревья, скамьи у собора, собор, окинул всё. Тогда выдохнул пар и сказал:
– А не прогуляться ли нам до Васильевского пешком, а, Николай Николаевич?
– Да, прогуляемся, согласился Коля, – время есть еще. Час?
Шли медленно. Александр Антонович наслаждался зимой и морозом, вращал головой, озирая холодный пейзаж, и пугал прохожих, делая эксцентричные жесты. Коле же было не до мороза. Испорчен был для него первый зимний день. Сунув руки в обшарпанные карманы пальто, он шагал рядом с высоким Александром Антоновичем, ничего вокруг не замечая и думая об ожидавшем его разговоре.
Может быть, ничего и не будет, думал Коля, может, все так обойдется. Да, как бы хорошо, когда бы обошлось. Конечно, разговаривать с участковым – это не то что в отделе кадров. Тут, конечно, сложнее. Там – не подошел и ушел, а здесь… Здесь, конечно, так не уйдешь. Здесь подписку возьмут, а потом и… Да, это недавнее постановление все усложняло; все стало строже. Но может быть, можно договориться. Действительно, Александр Антонович, может быть, прав? Человек же он все-таки, этот Бибиков, может понять. Александр Антонович про детей говорит. Да, наверное, дети. Объяснит ему Коля, как получилось. Объяснит, какую он ищет работу. Такую ведь не сразу найдешь.
Эх, как бы хорошо договориться, потому что, в принципе, в этом году все так сложилось удачно. Есть деньги – и приличная сумма. Летом с одним товарищем, с бывшим однокурсником, ездили в Псковскую область, сделали там кое-какую работу, неплохую в общем халтуру. И теперь есть прожиточный минимум, как минимум до весны. Не то чтоб шикарно, но можно прожить. Да писать бы теперь и писать. А весной он бы устроился, нашел бы: весной с работой полегче. Нет, сейчас совершенно нельзя идти ни на какую работу. Вообще-то даже на такую, как он, Коля, предполагал; и то, что он ходил в этот НИИ, по сути дела, малодушная уступка, непозволительный компромисс. Нет, ничего Бибикову обещать насчет работы не надо. И подписку давать не надо. Надо говорить принципиально; и все-таки по-человечески постараться объяснить.
И Коля все думал и думал, и не замечал ни солнца, ни снега, ни даже восторгов Александра Антоновича, который вдруг, остановившись и взором пронзив снежно-дымные дали, торжественно зачитал:
Вздымалась та-та-та холодная заря,
И ветер шелестел та-та-та-та-та-та,
Он знал, что каждый день летят фельдъегеря В морозную Сибирь, где звон над рудниками1.
Александр Антонович искоса взглянул на Колю и от удовольствия зажмурился:
Сослать немедленно! Вот царственный указ.
И скачет адъютант с развернутой бумагой.
– Но это же прекрасно, Николай Николаевич! – воскликнул вдруг Александр Антонович.
– Что – прекрасно? – очнулся Коля.
– "В морозную Сибирь", – воскликнул Александр Антонович, живо представив Николая Николаевича в кибитке и с фельдъегерем, – в "морозную Сибирь", ну там… "Фельдъегеря"… с "запятнаным гербом"… Я имею в виду стихи, – схитрил Александр Антонович.
– А-а! Стихи? Да-да.
Александр Антонович посмотрел на Колю встревоженно.
– А что? Так допекает вас этот квартальный? Хм!
Александр Антонович подумал немного и, выпятив грудь, произнес:
– Я с вами пойду, друг мой. Целиком на меня положитесь, – и решительно зашагал впереди Николая Николаевича. Мы поставим жандарма на место, – грозился Александр Антонович, – мы внушим ему должное уважение к артисту…
Однако по мере приближения к штабу дружины следы Александра Антоновича стали вычерчивать все более и более четкую синусоиду. Коля не без иронии посмотрел на своего не вполне адекватного друга и предложил:
– Знаете что, Александр Антонович, давайте все же я пойду к участковому один, а то странно как-то, знаете.
– Ну что ж, голубчик, смотрите, вам виднее, – как-то очень быстро согласился Александр Антонович.
Коля вздохнул и потянул на себя тяжелую дверь.
В помещении было просторно. Рыжий маленький участковый с погонами капитана сидел за канцелярским столом на фоне розоватой стены; справа, за тем же столом, сидел знакомый Коле милиционер, соседкин приятель. Он тоже был рыжий. И уже совсем справа на длинной скамье сидел и курил еще один – в пальто, в сапогах. Этот был огненно-рыжий.
"Что за черт, – подумал Коля, – Союз рыжих!" – Здравствуйте, – несмело сказал Коля, подойдя к столу.
– Здравствуйте, – ответил капитан, подняв на него васильковые глазки.
А соседкин поклонник ничего не ответил, а только самодовольно усмехнулся на Колин кивок.
– Садитесь, – сказал капитан. – Какие заботы?
Коля твердо уселся на жестком венском стуле боком к столу.
– Какие заботы? – повторил капитан.
"Что ж он, не помнит?" – подумал Коля.
– Я по повестке, – сказал он вслух, – вы мне повестку прислали, и вот я пришел.
Он протянул капитану бумажку. Бибиков, не глядя, взял и передал ее рыжему старшине.
– Как фамилия?
– Болотов.
– Как, Кочумаров?
– Почему Кочумаров? – удивился Коля. – Болотов.
– Б-о-о-лотов? – разочарованно протянул Бибиков и извинительно добавил: – Мне послышалось Кочумаров.
Капитан сквозь фуражку почесал свою плешь.
– Так что, Болотов, работать будем? – Капитан дружески улыбнулся.
– Я, видите ли, работаю, – неуверенно сказал Коля, – только штампа о работе у меня в паспорте нет. У меня только штампа нет.
– Хе! Где же это? Где же это такая работа? – удивился капитан.
– Это – дома, – сказал Коля, – я художник и… дома работаю.
– Творчески, значит? – уточнил Бибиков.
– Вот-вот, именно, творчески, – обрадовался Коля.
"Ну вот, все понимает, – подумал он, – конечно, дети маленькие: мальчики, девочки…" – Ну, это хорошо, – сказал Бибиков, – творчески работать надо. Это даже необходимо. Для общего… Я вот тоже марки собираю. Ну а на работу устраиваться будем?
– Так я же работаю, – растерялся Коля.
– Нет, – мягко сказал Бибиков, – это не работа. Творчество – творчеством, а штамп – штампом. Вы не думайте, я понимаю: искусство, талант… но материально…
Коля заерзал.
– В каком смысле материально?
– А в любом. Жить на что будем?
– Да вот, живу. Время от времени зарабатываю.
– Это халтурами, что ли?
– Ну, можно так назвать…
– А штамп?
– Штамп?
– Да, штамп. О работе. Материальные блага производить будем?
– Простите, но то, что я делаю… это представляет в конечном итоге какие-то духовные ценности.
– Э-э! Духом сыт не будешь. Работать надо, а в свободное от работы время можно и творчески. В нашей стране творчество масс поощряется.
– Я не масса, – сказал Коля. – Я художник. И не могу я в свободное время. В свободное время темно.
– Я картину видел, – задумчиво сказал участковый, – кино. Там испанского художника показывали. Так он себе свечки вставлял. В шляпу. И при таких условиях рисовал картину. Вы не в Испании живете. Вам государство комнату предоставило, электроэнергию; так что это всё отговорки.
– Может, кто-нибудь и может при лампочке, а я не могу: лампочка меняет цвет, – возразил Коля, чувствуя, что ввязался в бесполезный спор.
– Всё – отговорки, – махнул капитан. – Не можете при лампочке, устраивайтесь на сменную работу, на вечернюю. Не наше дело. Ваши картины нас не касаются.
– Но поймите, – убедительно сказал Коля, – я в свободное время не могу. Я так не могу. И не только потому, что темно, а потому, что творчество требует много времени, практически всего. Я не могу терять время на другую работу.
– Работа не главное, – отрезал Бибиков, – для нас главное – штамп в паспорте. Настоящие художники в паспорте штамп имеют. От Союза художников. Вот, устраивайтесь в Союз художников, я не возражаю.
– Из него художника не получится, – вмешался рыжий старшина, – видел я его творчество. Мне его соседка показывала его картины: никуда не годятся.
Коля пожелтел.
– Много вы понимаете! – крикнул он. – И какое вы имели право входить в мою комнату?
