– Из него художника не получится, – вмешался рыжий старшина, – видел я его творчество. Мне его соседка показывала его картины: никуда не годятся.
Коля пожелтел.
– Много вы понимаете! – крикнул он. – И какое вы имели право входить в мою комнату?
– Да, это не нам с тобой решать, – строго сказал Бибиков старшине. – Мы дипломов не выдаем: наше дело – штамп в паспорте. Ну вот, что, – сказал он, обращаясь к Коле. – Мы с вами дискуссий проводить не будем. Спорить не будем. Вам кажется, что вы работаете, а нам не кажется. По существующему положению вы – тунеядец.
– Но почему?.. – начал Коля.
Но Бибиков прервал:
– Потому.
Он достал из ящика стола глянцевитый бланк и аккуратно заполнил его.
– Распишитесь.
Коля взял поданный ему документ. Он посмотрел на документ, посмотрел на Бибикова и положил бумагу на стол.
– Я этого не подпишу, – тихо сказал Коля.
– Нет, нет, – не расслышал Бибиков, – вам это… подписать.
– Я не подпишу, – повторил Коля.
Бибиков, пораженный, приподнялся над столом.
– То есть как не подпишите?
– Я не обещаю устроиться на работу, – сказал Коля, – я не буду устраиваться, – сказал Коля, – я не подпишу.
Бибиков от удивления даже закашлялся. Такого случая в его практике еще не было. Всякое бывало: бывало, что устраивались, бывало, что нет, бывало, что устраивались и через месяц увольнялись, бывало, что давали подписку и исчезали, а потом много времени спустя объявлялись со штампом, – всякое бывало, но такого, чтоб отказались дать подписку…
Бибиков растерялся…
А Коля надел шляпу, сказал "До свидания" – и вышел.
Коля вышел в тамбур, потом в холодный тамбур, потом на улицу; а на улице было тепло.
"Как потеплело", – подумал Коля и расстегнул пальто.
– Что это вы, батенька, выходя на улицу, расстегиваетесь, – раздался над ухом хриплый бас Александра Антоновича.
Коля посмотрел на Александра Антоновича, вздохнул и застегнулся.
– Что, голубчик? – встревожился Александр Антонович. – Что, серьезно дело?
– Да, – сказал Коля, – серьезно.
– Что, подписка?
Коля глотнул морозный воздух, кивнул.
– Как, взяли?
– Нет, я не дал, – сказал Коля, – не дал. Только боюсь, что это еще все ухудшит.
– Да, завал, – сказал Александр Антонович, не найдя для этого случая никакого старинного слова.
Коля задумался. Александр Антонович принялся было его утешать, успокаивать, но спохватился, торопливо попрощался и уехал к Pauline.
Коля постоял на остановке и в раздумье побрел на Тринадцатую линию.
Что же это? – подумал Коля. Ведь это черт знает что! Ведь я ж не преступник, не хулиган… даже не пью. За что же меня?
А ведь, в сущности, и правда, за что? Живет художник. Никого не трогает, не хулиганит, не пьет. Вот только курит и даже, пожалуй, слишком. Но и курит у себя в комнате, а не в кухне или в коммунальной уборной. Соседям не мешает, всякую вредную музыку ночами не крутит. Материальных благ?.. Верно, не производит…
Бибиков говорит: "Духом сыт не будешь". Это правда. Но он, Коля, о сытости и не помышляет – "Человек выше сытости!". А, собственно, кто такой этот Бибиков? Так, капитан, участковый инспектор. Нет, конечно, может быть, это и нужно, но вот Коля… Ведь он в общем-то важную работу выполняет. Ведь у него, по сути дела, целая школа! И теперь, когда сделано уже так много… Коля споткнулся… Какой-то Бибиков! Какой Бибиков? Тут открытие, понимаете, эврика! Фактически новый живописный язык.
Коля ничего для себя не требует. Государство берет с него невысокую плату за комнату, и спасибо. Необходимые для жизни средства Коля всегда заработает (как Мартин Иден). Будучи в этих средствах экономен, приложит все усилия, чтобы…
"Не трогайте меня, не мешайте, я занят, я очень спешу". А тут Бибиков!
И этот еще, соседкин. Да как он смел в Колину комнату входить! "Художника из него не получится!" Да кто он такой? А впрочем… Что он, Коля? На кого обиделся? Вздор. Дело на самом деле очень серьезно. Ведь сошлют, и никто ему, Коле, не поможет, потому что милиция… Да что милиция? Милиция выполняет постановление. С законом не шутят. Черт возьми, что за закон, по которому… Ну ладно, придумали… Но ведь это закон о тунеядцах? Ведь о тунеядцах, а не о художниках. А он, Коля, не тунеядец, он художник. А вот Бибиков не верит. И суд не поверит. "Художник? Докажите".
Ну, допустим, станут разбираться. Предположим: вызвали художника с бородой.
– Диплом у вас есть?
– Нет диплома.
– Учились?
– Учился.
– Закончили?
– Нет.
– Отчислили?
– Нет.
– Ушли?
– Ушел.
– Почему?
– Времени было жалко.
– Это ваши работы?
– Мои.
– Выражаю компетентное мнение: все просмотренные мною картины никуда не годятся.
– Как? Почему?
– Потому.
– Потому?
– Потому.
– Товарищи судьи, художника из него не получится.
– Суд удаляется на совещание.
И винить ему, Коле, некого, потому что суд полагается на экспертизу, а эксперт… И некому в защиту Коли слово сказать, потому что тех нет, а эти…
Коля остановился. Налево надо свернуть, в магазин. То есть в булочную. Дверь приятным подернута морозцем. Коля не замечает. Мокрый, наслеженный пол. Опилки…
– Триста, пожалуйста, сахару.
– Сахару или песку?
– Сахарного песку.
– Двадцать четыре за чай.
– Чай за двадцать четыре.
– Всё.
– Неужели всё? Ой, правда, – всё.
Пошел по Тринадцатой линии, линии не заметил, ничего не заметил, даже красной девки, попавшейся опять навстречу, а заметил только Гудзеватого в коридоре, и то заметил лишь тогда, когда Гудзеватый два раза поздоровался с ним.
– А? Да, Иван Соломонович.
– Курите что-нибудь?
Коля, прижимая кулек к животу, достал из кармана пачку. Толкнул дверь, прошел.
– Возьмите сигареты.
Из-за двери высунул руку, взял сигареты.
– Спасибо, – прислонился к двери, так минут пять и стоял с батоном под мышкой, держа в руке кулечек с песком. Стоял, соображал.
Вот те на, Бибиков! Это он ему, Коле, подарок ко дню рождения. Да, подарочек!
Черт, все этот НИИ! Да из-за диплома все. Это он, Коля, недоучка, он неудачка.
Поправился: "Неудачник".
"Тьфу! Да при чем здесь НИИ!" – рассердился Коля.
Да и вообще теперь, собственно, вопрос стоит принципиально: он, Коля, художник, и будет писать картины, и ни в какие НИИ не пойдет. Об этом прямо заявлено было.
Тунеядец! По совести, Коля не верил ни в ведьм, ни в чертей, ни в тунеядцев. Зря, между прочим. Ведьмы? Очень даже… Были процессы. В одной лишь Испании сожжено более… Не помню точно, но какое-то очень большое количество ведьм. Тем не менее Коля не верил. Верит – не верит, а вот тунеядец. Ест себе втуне. Что же он ест? – натюрморт стоял на столе. И не был то пышный Снайдерсов натюрморт, явил бы который профессиональному взгляду хорошего повара богатый творческий материал; ни натюрморт Сурбарана, поскольку не имел он ни цитрусовых, ни иных плодов; нет, это не был натюрморт Петрова-Водкина: не было в нем аппетитно ржавой селедки; и вообще это был не натюрморт. Был тринадцатикопеечный батон да пачка чаю за двадцать четыре копейки. Какой же это натюрморт? Но из кулька по синей клеенке рассыпался сахар. Сахарный песок.
Нет. Натюрморт.
Коля рукой подвинул будильник.
– Что такое?
Поднес его к уху, потряс. Будильник издал похожие на кашель звуки, но тикать не стал. Коля вопросительно посмотрел на будильник.
– Три?
Встал, подошел к окну. За окном, на фонаре, неизвестно кем, когда и для че- го поставленном во дворе, как физиономия Деда Мороза, в снежной шапке часы.
– Три? Три. Хм…
Коля поставил будильник на стол, переставил, подвигал. Выкатил из угла железное кресло. На больших, круглых, погнутых колесах поездил взад-вперед, прицеливаясь на стол. Тогда остановился. Вытащил из-под кушетки грунтованную белую картонку, поудобней поставил мольберт – и работа пошла.
Да, увидел бы эту работу рыжий милиционер, увидел бы художник с бородой! Они бы хором сказали:
– Эта картина никуда не годится.
И правда, на картонке ничего похожего на то, что было на столе, не было. Зато было то, чего не было на столе. Например, в окне появился фонарь с часами, а его отсюда не было видно; за столом тесно устроились какие-то личности с лицами странными, каких просто не бывает, да и сами-то личности не за столом, а не понять где; лица налезают на лица, руки там и сям; и по синей клеенке – разводы, и там – лица, руки. Что делает? А черт его знает, но крепко так, плотно, одно в одно. Плевать на рыжего, плевать на бородатого, плевать на всех. Отличная работа! Браво, Коля!
Коля встал. Отошел к дверям, закурил. Да-а-а. Хорошо! Он, конечно, молодец. Однако! Ого-го! Шесть часов! Время за работой идет быстро, да и вообще быстро. А вот будильник, например, наоборот, остановился. Взял, да и остановился. Э-э-э, нет! Не надуешь. Будильник был Колин, и Коля прекрасно понимал, что все это значит. Был суеверен.
