Я сказал ему это совершенно серьезно, точно так же серьезно, как говорил, что не выношу отвратительных отметок по математике и его портков, которые он носит без ремня.
Несмотря на горючие слезы, я чувствовал себя точно зимой в сыром, плохо отапливаемом доме. Ноги в носках казались мне отмороженными, а пальцы на руках не сгибались. Я выпустил из них листок, затем снова сунул руку в задний карман джинсов и вытащил оттуда другую бумажку, поменьше. Я развернул ее и набрал номер, записанный шариковой ручкой.
— Я хотел бы поговорить с Маликом, — шмыгнув носом, сказал я голосу, который вместо ответа, не рассыпаясь в восточных любезностях, произнес только «да».
Малик назначил мне встречу в Макдоналдсе, расположенном в восемнадцатом округе, у выхода со станции метро «Маркс-Дормуа». Я помнил наизусть постоянный заказ Клемана в Макдо. В то время он еще терпел, что я хожу туда вместе с ним в среду в полдень, перед его тренировкой по футболу: один бигмак, девять чиккен мак-наггетс, два соуса барбекю, один соус карри, одна большая кока-кола лайт. И никакой картошки или десерта. Он был единственным из всех известных мне детей, который этого не любил.
— Почему ты не берешь меню? Это дешевле. — Я не упускал возможности всякий раз лицемерно упрекнуть его. — К тому же это жуткая гадость. — Теперь надо было вызвать у него чувство вины. — Не понимаю, как тебе удается проглотить эти отбросы, там полно сахара и все так омерзительно.
Так каждую среду в полдень я, как настоящий садист, старался отравить ему удовольствие. Я безумно ревновал, глядя, как он жадно пожирает свой гамбургер с ароматизированными соусами. Совсем не так, как мои переваренные макароны, не особенно мягкие бифштексы или плохо размороженные и ничем не приправленные зеленые овощи. Зная, как мне приятно видеть, что он ест то, что я приготовил, дома он торопился поскорее покончить с едой. Я отравлял ему удовольствие из садизма и ревности, воздерживаясь от признания, что в десять-одиннадцать лет не меньше, чем он, обожал Макдоналдс. А еще «Бургер Кинг», «Фритайм» и «О’Китч», все эти эфемерные сети фастфуда восьмидесятых, о которых многое мог бы ему рассказать, не будь я таким надутым индюком.
Меня поразило количество инородцев на прилегающих улицах. Я прекрасно знал, что на севере Парижа существуют целые кварталы с большой концентрацией иммигрантов. Но я там не бывал. Чтобы считать, что они мне знакомы, мне хватало того, что я слышал о них по телевидению. Тем более что они расположены всего в десятке остановок метро от моего дома. Я даже не представлял, до какой степени непривычным для меня окажется выход со станции метро «Маркс-Дормуа». Тунисцы, марокканцы, африканцы, индусы, в основном мужчины, переговаривающиеся на своем родном языке. На первый взгляд основное отличие от кварталов с преобладающим коренным французским населением заключалось в большом количестве ярко разрисованных дешевых лавочек и бакалейных магазинчиков, да еще в манере людей занимать пространство. Они не просто проходили по тротуару, они на нем размещались. Тут и там небольшие группки: кто-то играл в карты на общественных скамейках, кто-то стоял, прислонившись к припаркованным вдоль тротуаров старым «рено».
Малик и еще один черный парень сидели за столиком на террасе. Я подошел, испытывая некоторую неловкость и робость от осознания того, что я единственный белый в зале. Склонившись над стоящим на середине стола блюдом, они вместе ели куриные крылышки, обмакивая их в кетчуп и майонез. Соусы пятнами лежали на отдельной бумажной тарелке, напоминая масляные краски на палитре художника.
Не отрываясь от еды, Малик плечом придерживал возле своего уха мобильный телефон. Вместо приветствия, его сотрапезник поднял на меня недоверчивые глаза и тут же опустил их: ничто во мне не побудило его задержать на мне взгляд.
— Алло, — произнес Малик, проявивший не больше приветливости и ограничившийся лишь едва заметным движением бровей.
Можно было подумать, он забыл, что назначил мне встречу или что мы вообще знакомы. Несмотря на свои сомнения, я присел на банкетку возле стола.
— У меня для тебя кое-что есть, — невозмутимо произнес Малик, не поворачиваясь в мою сторону и по-прежнему прижимая плечом к уху телефон.
— Что — что-то? — глупо спросил я, одновременно озадаченный этим внезапным тыканьем и не слишком уверенный в том, что он обращается именно ко мне.
— Это лучше, чем любая мука, которую я мог бы тебе дать. — Он протянул свободную руку к блюду и небрежно вытер кончики пальцев бумажной салфеткой, продолжая повторять «алло», по всей очевидности остающееся на том конце провода без ответа.
Я никогда в жизни не слышал про наркотик под названием «мука», и мне понадобилось несколько мгновений, чтобы пораскинуть мозгами и сообразить, что, судя по контексту, это, возможно, означает кокаин.
— Ты готов попутешествовать? — продолжал он, в первый раз повернув голову ко мне.
— Попутешествовать? То есть? Как? — спросил я, не слишком понимая, как разобраться со словами, имеющими двойной смысл.
Он удивленно взглянул на меня, но так и не уловил, чего я хочу добиться.
— Алло, — в третий раз сказал он в пустоту, но в голосе его не прозвучало заметного нетерпения. — Как все. Сесть в самолет, к примеру. Ты готов?
С сухим хрустом пережевывая куриные крылышки, второй тип снова метнул в мою сторону быстрый взгляд, в котором я уже не прочел первоначального враждебного равнодушия. Теперь это, скорее, был стремительный и точный способ проанализировать мои реакции. Меня смущала невозмутимость и естественная самоуверенность этих парней. Оба они: один со своим приклеенным к уху телефоном, а другой, обсасывающий куриные косточки, безмолвно положив локти на стол, не запаривались изображать что-либо.
— Да, конечно, — решительно ответил я, но все же подумал, что Малик, в первый раз внешне не проявивший никакой заинтересованности, теперь морочит мне голову.
— Ты уже бывал в Африке? — поинтересовался он.
В ожидании ответа, который — он знал — неизбежно их разочарует, второй снова поднял голову. Но теперь подольше задержал на мне свой взгляд, в котором на сей раз читался вызов и ирония.
— Ну, однажды, два года назад, ездил в Марокко как турист. Но я прекрасно понимаю, что это не Африка.
Парень отвел глаза и взял с блюда новое крылышко: как и предполагалось, я их разочаровал.
— Алло, — продолжал спокойно настаивать Малик в телефон, поднося ко рту стакан содовой. Он сделал долгий глоток через соломинку. В своем блейзере, с непреклонным взглядом миндалевидных глаз за стеклами очков, какие носят радикальные активисты, он напоминал Малколма Икса[28]. Его длинные пальцы держали картонный стаканчик, словно он Сэмюэль Ли Джексон в фильме «Криминальное чтиво», после того как тот проглотил кусок бигбургера. — Я знаю кое-кого, кто может кое-что для тебя сделать, — сказал он, поставив стаканчик на стол и постаравшись незаметно подавить отрыжку. — Полетишь на самолете до Уаги[29], там встретишься с моим дядей, а он представит тебя кое-кому, кто все уладит. — И подхватил крылышко с блюда. — Алло, — он резко отвернулся, держа мясо большим и указательным пальцами.
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не задать все те вопросы, которые пришли мне на ум: «Кто этот приятель твоего дяди?», «Сколько мне это будет стоить?», «И прежде всего, что сам-то твой дядя делает по жизни?», «И что я буду делать, когда окажусь там?», «Где я буду ночевать?», «В твоей стране есть малярия?» Неизбежные, «нормальные» вопросы.
Не знаю почему, но, глядя на этих двоих, таких спокойных, немногословных, естественных, так мирно лакомящихся куриными крылышками, я не осмелился ни о чем спросить. Сравнивая себя с ними, я ощущал свою бесполезность, нелепость, трусость, беспокойство, буржуазность, белокожесть, неприспособленность. Я чувствовал, что в тот момент, когда я соглашусь уехать и рискну довериться Малику, все мои корыстные соображения разрешатся сами собой. А тогда я только уточнил:
— Полагаю, Уага — это Уагадугу? А в какой это стране? В Нигере? В Мали?
— В Буркина-Фасо, — ответил Малик, не переставая жевать.
— Ах да, простите, в Буркина-Фасо, — спохватился я, хотя, похоже, никого не обидел.
Мне сразу подумалось, что вот Клеман даже не подумал бы задать этот вопрос. Он, который однажды спросил у меня, какое официальное наречие Республики Кирибати[30], в восторге, что назвал страну, о которой я точно слыхом не слыхивал.
— Гилбертский, — сам ответил он тоном, которым я разговаривал с кошкой, слегка назидательным, напомнившим мне тон комментаторов новостей «Пате-фильм» времен Второй мировой войны. Как и фильмы Питера Селлерса и Луи де Фюнеса, они убеждали меня в постоянстве и незыблемости добра.
