Анна пыталась поддеть большим пальцем угол конверта, настороженно следя за Робертом, как вдруг он поднял голову и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ, положила конверт на колени и, взяв вилку, подцепила чуть тёплый гриб.
Она не прикасалась к письму, пока муж снова не спрятался за своей газетой. Как только он открыл страницу с экономическими новостями, она положила конверт справа от своей тарелки, взяла нож для масла и поддела истрёпанный угол. Она медленно разрезала конверт и положила нож на место у маслёнки.
Она снова бросила взгляд в сторону мужа, желая убедиться, что он по-прежнему увлечён газетой. Так и было.
Придерживая конверт левой рукой, правой она осторожно вытащила из него письмо. Потом спрятала конверт в свою сумочку, висевшую сбоку на стуле.
Она опустила глаза на знакомую ей кремовую почтовую бумагу «Базилдон Бонд», сложенную в три раза. Ещё один небрежный взгляд в сторону Роберта. Убедившись, что он все так же скрывается за газетой, она развернула двухстраничное письмо.
Как обычно — без числа, без адреса, без титульного листа.
«Моя прелестная Титания».
Впервые они провели ночь вместе после премьеры оперы «Сон в летнюю ночь» в Стратфорде. Две премьеры в одну ночь, смеялся он.
«Я пишу эти строки в своей спальне, в нашей спальне. Ты ушла всего несколько минут назад. Это моя третья попытка — никак не могу подобрать верные слова, чтобы выразить свои чувства к тебе».
Анна улыбнулась. Должно быть, такое признание нелегко далось человеку, который сделал себе состояние при помощи слов.
«О такой любовнице, какой ты была прошлой ночью, мужчина может только мечтать. Ты возбуждала и дразнила, была нежной, дерзкой, соблазнительной, и на какое-то восхитительное мгновение превратилась в развратную шлюху.
Прошло больше года с тех пор, как мы встретились на приёме у Сэлвинов в Норфолке. Я уже не раз говорил, что ещё в тот вечер хотел увести тебя к себе. Всю ночь я не сомкнул глаз, представляя, как ты лежишь рядом с этим занудой».
Анна подняла глаза и увидела, что Роберт уже дошёл до последней страницы.
«А потом мы случайно встретились в Глайндборне — но прошло ещё целых одиннадцать дней, прежде чем ты впервые изменила мужу, и то только когда зануда уехал в Брюссель. Та ночь пролетела для меня слишком быстро.
Не представляю, что бы подумал зануда, если бы увидел тебя в наряде горничной. Наверное, решил бы, что ты всегда убираешься в гостиной на Лонздейл-авеню в белой прозрачной блузке, без лифчика, в чёрной кожаной юбке в обтяжку с застежкой-молнией сверху донизу, в ажурных чулках и туфлях на шпильке, не говоря уж о ярко-розовой помаде».
Анна снова подняла голову, чувствуя, что краснеет. Если его в самом деле всё это так возбуждает, надо будет опять пройтись по магазинам в Сохо, как только она вернётся в город. Анна стала читать дальше.
«Милая, я наслаждаюсь всеми оттенками нашего секса, но хочу признаться — больше всего меня заводят места, которые ты выбираешь, когда сбегаешь с работы на обеденный перерыв. Я помню их все до одного. Заднее сиденье моего „мерседеса“ на парковке NCP[2] в Мейфэре; служебный лифт в „Харродсе“; туалет в ресторане „Каприз“. Но самый волнующий секс был в той маленькой ложе бельэтажа в Ковент-Гардене, когда давали „Тристана и Изольду“. Сначала перед первым антрактом, а потом во время последнего акта — естественно, это же длинная опера».
Анна хихикнула и быстро положила письмо на колени, потому что Роберт выглянул из-за своей газеты.
— Что тебя рассмешило, дорогая? — спросил он.
— Изображение Джеймса Бонда, приземлившегося на купол собора, — ответила она. Роберт озадаченно смотрел на неё. — На первой странице твоей газеты.
— А, да, — без улыбки сказал Роберт, бросив взгляд на первую страницу, и снова уткнулся в финансовые новости.
Анна достала письмо.
«Когда я думаю, как ты проводишь выходные у Мюриел и Рэгги Арбутнотов, меня сводит с ума мысль, что ты спишь в одной постели с занудой. Я пытался убедить себя, что раз Арбутноты принадлежат к королевской фамилии, то, возможно, они отведут вам разные спальни».
Анна кивнула и пожалела, что не может подтвердить его догадку.
«А его храп правда похож на гудок „Королевы Елизаветы II“, заходящей в гавань Саутгемптона? Представляю, как он сидит сейчас на другом краю стола. Одетый по моде 1966 года — пиджак из харисского твида, серые брюки, клетчатая рубашка, галстук Эм-Си-Си[3]».
На этот раз Анна рассмеялась в голос, и её спасло только то, что Рэгги Арбутнот поднялся со своего места и спросил:
— Кто-нибудь хочет сыграть в теннис двое на двое? Согласно прогнозу, дождь скоро кончится.
— С удовольствием присоединюсь к вам, — сказала Анна, пряча письмо под столом.
— А вы, Роберт? — спросил Рэгги.
Анна посмотрела на мужа. Тот свернул «Таймс», положил газету на стол и покачал головой.
«О Господи, — подумала Анна. — Он действительно в твидовом пиджаке и галстуке Эм-Си-Си».
— Я бы с удовольствием, — ответил Роберт, — но, к сожалению, мне нужно сделать несколько звонков.
— В субботу утром? — удивилась Мюриел. Она стояла около буфета с закусками, наполняя свою тарелку второй порцией еды.
— К сожалению, да, — вздохнул Роберт. — Видите ли, у преступников нет определённого графика работы, поэтому они считают, что их адвокаты должны работать так же, а не пять дней и сорок часов в неделю.
Анна даже не улыбнулась. Она слышала от него это замечание каждую субботу на протяжении последних одиннадцати лет.
Роберт встал из-за стола и, посмотрев на жену, сказал:
— Если я тебе понадоблюсь, дорогая, я буду у себя.
Она кивнула и дождалась, когда он выйдет из комнаты.
Она хотела было вернуться к письму, но вдруг заметила, что Роберт забыл очки на столе. Она отнесёт их ему сразу после завтрака. Она положила письмо на стол прямо перед собой и перевернула на вторую страницу.
«Хочу рассказать тебе, какие у меня планы на нашу годовщину, как мы проведём выходные, пока зануда будет на конференции в Лидсе. Мы остановимся в „Лайгон Армс“. Я забронировал нам тот же номер, в котором мы провели нашу первую ночь вместе. В этот раз я взял билеты на „Всё хорошо, что хорошо кончается“. Но я планирую сменить обстановку, когда мы вернёмся из Стратфорда и останемся одни в нашем номере на Бродвее.
Я хочу, чтобы ты привязала меня к кровати, а сама стояла надо мной в форме сержанта полиции: с дубинкой, свистком и наручниками, в чёрном обтягивающем платье с серебристыми пуговицами. Ты будешь медленно расстёгивать эти пуговицы, пока я не увижу чёрный бюстгальтер. И вот ещё что, моя милая. Ты не развяжешь меня до тех пор, пока я не заставлю тебя кричать во всё горло — так, как ты кричала на той подземной парковке в Мейфэре.
До встречи,
твой любящий Оберон».
Анна подняла голову и улыбнулась, думая, где бы раздобыть форму сержанта полиции. Она хотела вернуться на первую страницу и перечитать письмо ещё раз, как вдруг заметила приписку.
«P.S. Интересно, что делает зануда в эту минуту».
Анна взглянула на стол и увидела, что очков Роберта там уже нет.
— Что за негодяй способен написать такое непристойное письмо замужней женщине? — возмущённо спросил Роберт, поправляя очки.
Анна обернулась и с ужасом увидела, что муж стоит у неё за спиной, впившись глазами в письмо, а его лоб покрыт капельками пота.
— Не спрашивай меня, — холодно ответила Анна, и в этот момент к ней подошла Мюриель с теннисной ракеткой в руке.
Анна сложила письмо, протянула лучшей подруге и, подмигнув, сказала:
— Очаровательно, дорогая, но я надеюсь, Рэгги никогда об этом не узнает.
В тихое утро понедельника Кенни Мерчант — это было его ненастоящее имя, но, правда, в Кенни почти всё было ненастоящим — выбрал «Харродс» местом действия первой части операции.
На Кенни был костюм в тонкую полоску, белая рубашка и галстук цветов Королевской гвардии. Не многие покупатели поймут, что это галстук Королевской гвардии, но он был уверен, что продавец, которого он для себя выбрал, сразу же узнает красно-синие полосы.
Дверь ему открыл швейцар, который служил в Колдстримском гвардейском полку. Заметив галстук, швейцар тотчас отдал ему честь. Когда он несколько раз заходил в магазин на прошлой неделе, тот же швейцар его даже не замечал, правда, справедливости ради надо сказать, что тогда на Кенни был поношенный лоснящийся костюм, рубашка с открытым воротом и тёмные очки. Но на прошлой неделе он всего лишь проводил рекогносцировку; сегодня же он планировал оказаться под арестом.
