Я прошла мимо очередной остановки, на которой толпились такие же горемыки. Увидев меня, пожилой мужчина в клетчатой кепке махнул рукой и крикнул:
– Девушка-джан, ты не с конечной остановки случайно идешь?! Там автобусов не видать?!
– Не видать. Говорят, что сегодня только маршрутки работают.
Мужчина вздохнул и двинулся следом за мной.
Я шла, всматриваясь в окна домов, из форточек которых торчали трубы печек-буржуек. Некоторые источали клубы дыма, по внешнему виду которого я могла легко определить, чем топят печь. Черный густой дым с хлопьями означал, что в раскаленной жестяной утробе плавится пластмасса или резина. Белый, с легким сероватым оттенком – топят дровами, паркетом или книгами. Тоненькая черная струйка – тщетно пытаются растопить печь чем-то непригодным для топки.
Вскоре пошел снег. Мокрый, с примесью сажи, он прилипал к лицу и стекал вниз, оставляя на щеках грязные разводы. Но меня это мало волновало. Главное, что у меня была пачка сигарет, мятная жвачка и деньги на чашку кофе.
На пороге института я столкнулась с деканом. Он стоял возле крыльца и что-то внушал дворнику, который сбивал сосульки с козырька над входом, ловко подгребал их лопатой и отбрасывал в сторону.
– Умные слова вы говорите, господин Симонян, вот только, не обижайтесь, слова и есть слова, кхе-кхе, – дворник закашлялся и покосился на декана.
– Вы ошибаетесь, Левон Айрапетович. Я считаю, что сейчас, как никогда, важно относиться друг к другу с пониманием. Верните, пожалуйста, украденный стол.
– Не верну. – Дворник с размаху ударил по самой большой сосульке, та разлетелась на мелкие осколки, часть которых посыпалась на голову декана.
– Осторожнее, Левон Айрапетович. Так и убить можно.
– А вы не стойте над душой, господин Симонян, – бросил дворник, подгреб очередную порцию льда и, поднатужившись, отбросил ее в сторону.
– Я не буду стоять, если вы пообещаете мне, что вернете стол. Пожалуйста, – в голосе декана слышались нотки мольбы. – Я все понимаю. Вы вернете стол, и мы навсегда забудем об этом инциденте.
– Тьфу ты! – плюнул в сердцах дворник и бросил лопату. – Я не могу его вернуть, господин Симонян. Никак не могу, уж не злитесь.
– Почему?
Левон Айрапетович шмыгнул носом и с видом нашкодившего мальчишки жалобно посмотрел на декана:
– Я сжег его.
– То есть как это сожгли?
– Ну как-как, а то вы не знаете, как столы жгут? У меня жена болеет, а у сына ребенок маленький. Я разобрал стол на части, отнес домой и сжег. Стола вам жалко, что ли? Все равно студентов меньше, чем этих клятых столов.
Декан махнул рукой:
– Эх-эх, Левон Айрапетович. Ну что мне с вами делать? Разве что отругать и уволить?
– Я и сам уволюсь, не переживайте. Мы скоро в Россию уезжаем. Квартиру уже продали. Недолго нам осталось мучиться.
Я пыталась прошмыгнуть мимо, но декан заметил меня в ту самую минуту, когда я почти скрылась за мраморной колонной.
– Опять ты опоздала, Лусине. А с тобой что прикажешь делать?
– Опять. Извините, вы знаете, как сейчас сложно с маршрутками, а я живу на окраине города.
– Я все знаю, но ты выходи пораньше, что ж теперь из-за маршруток занятия пропускать? Пошли, проведу тебя в аудиторию.
Преподаватель истории Армении долго возмущался и не хотел пускать меня на занятие.
– Во всем Ереване проблемы с транспортом, но почему-то только она пропускает лекции!
– Проходи в аудиторию, мы сами разберемся, – сказал декан, осторожно взял преподавателя под локоть и вывел его за дверь.
Я не знаю, о чем они беседовали, но когда преподаватель вернулся, то покосился на меня и пригрозил:
– Арутюнян Лусине, я не знаю, почему он тебя защищает, но клянусь солнцем своего отца, ты не сдашь экзамен!
Я молча достала тетрадь и приготовилась записывать. Я не знаю, почему декан защищает меня. Мне кажется, что он единственный человек, который понимает, каких невероятных усилий мне стоит приходить в институт и сидеть за одной партой с теми, чьи родители, именно родители, а не добрые родственники, оплачивают обучение, наряды и походы в кафе. Он знает, что я курю, но почему-то не исключает меня из института. Когда-то он сказал, что я особенная, что у меня большое будущее, но что он имел в виду – неизвестно. Какое будущее может быть у девушки из бедной семьи, которая обматывает ноги целлофановыми пакетами, прежде чем обуть сапоги с отклеившейся подошвой? Какое будущее может быть у девушки, чье приданое заключается в золотой медали и красном дипломе об окончании музыкальной школы? Какое вообще будущее может быть в этой некогда обласканной, а ныне забытой Богом стране?
Нет, у меня нет будущего, потому что его нет в принципе. А те жалкие крохи, которые остались, уже поделены между моими более обеспеченными сокурсниками.
После пары я пошла в туалет – покурить. Туалет, кафе, темные закоулки и дома подруг, чьи родители достаточно лояльны, – немногие места, где я могу достать из пачки сигарету и жадно затянуться первой затяжкой. Мне нравится курить в туалете института. Боязнь быть пойманными на «горячем», потрескавшийся кафель и стойкий запах фекалий уравнивают всех, кто предается пагубной привычке, опускаясь до уровня женщин легкого поведения. Всех без исключения. И кутающуюся в норковое манто Диану – дочь владельца цеха по производству тортов, девушку со стеклянным левым глазом и тонкими, как ниточки, губами. И стриженную под мальчика, одетую по последней моде Кристину, чей отец известный художник и общественный деятель. И даже Ашхен – дочь владельца мясокомбината, которая носит в ложбинке между пышными грудями массивный, усыпанный драгоценными каменьями крест. Только в туалете мы говорим на равных. Стоит нам услышать в коридоре голос декана, как мы забиваемся в тесные кабинки и стоим, прижавшись друг к друг. Утыкаясь носом в пропахший дорогими духами норковый мех, я слышу мятное дыхание Дианы и на миг забываю о разделяющей нас пропасти, которая простирается за дверью с табличкой, на которой изображен черный женский силуэт.
Сегодня Диана чем-то недовольна. Она вихрем влетела в туалет, уселась на подоконник и стала нервно рыться в сумочке:
– Черт, сигареты дома забыла, дайте кто-нибудь одну! – истерично взвизгнула она.
– Держи, – ответила я, протягивая ей пачку «Мальборо».
Диана выпустила в потолок свои фирменные три кольца дыма и посмотрела на Кристину, которая занималась привычным делом – сидела на подоконнике, закинув ногу на ногу, курила и одновременно красила губы ярко-красной помадой.
– Кажется, мы разводимся, – сказала Диана тоном скорее хвастливым, нежели раздраженным.
– Я давно говорила, что твоего студентишку надо гнать взашей, – равнодушно ответила подруга и сжала губы кровавым бантиком: – Что на этот раз?
– Он сказал, что мы должны пожить отдельно, без родителей. Представляешь?
– Дурак. На что он собирается жить?
– Не знаю, говорит, что устроится на работу. На какую работу он может устроиться? Знаешь, Крис, это ты во всем виновата. Зачем было тащить меня в мастерскую твоего отца? Не пошла бы, не встретила этого гения-недоучку.
– Ах-ха, – Кристина посмотрела на подругу как на сумасшедшую и повертела пальцем у виска. – Я тебя, что ли, к нему в постель пихала? Мой отец уже тридцать лет как художник, однако я с его учениками не сплю.
– Ой, девочки, а ко мне сваты приходили, представляете? Сын заместителя начальника уголовного розыска нашего района. Такой красивый, такой красивый… Татосом зовут. Я как увидела, так вздрогнула. А папа сказал, что еще подумает, отдавать меня или нет. Я всю ночь плакала. Знали бы вы, как я его люблю, – вмешалась в разговор Ашхен.
– Дура ты, Ашхен, как ты можешь его любить, если видела всего один раз? – фыркнула Кристина и протянула руку к моей пачке сигарет, которая лежала на подоконнике. – Можно? Мои закончились.
– Да бери.
– Я поговорила с отцом, – продолжала Диана, доставая из моей пачки новую сигарету – теперь уже без спроса. – Он сказал, что надо гнать его взашей. Толку от него никакого.
– Гони, – зевнула Кристина.
– Ой, девочки, что же мне теперь делать? Я так решила – если он будет настаивать, убегу с ним. Возьму и убегу, – решительно сказала Ашхен и с надеждой посмотрела на подруг. – Девочки, ну что же вы молчите? Ну скажите же хоть что-нибудь!
– Ха, одна уже убежала! – прыснула Кристина, покосившись в сторону Дианы.
– Много ты понимаешь! Сама-то с тремя одновременно встречаешься.
– Мне можно, я из богемной семьи. Мой отец – продвинутый человек, он выше ваших идиотских обычаев и предрассудков.
– Повезло тебе с отцом, – вздохнула я. Кристина, – единственная из этой троицы, кому я завидую. Завидую внаглую, самой черной завистью. Только Кристина может носить короткие до неприличия юбки, менять любовников как перчатки и знать, что никто ее не осудит.
