На дне рождения в сорок лет он собрал двести пятьдесят человек и устроил праздник. Все, у кого играет очко, сорок лет не отмечают, боятся. Он никого не боялся и отметил с присущим ему размахом и фантазией.
Он захотел спеть дуэтом со звездами самые трудные и сложные песни – с Градским «Первый тайм», с Антоновым «Зеркало» и дуэтом с Ротару «Лаванду». Все номера имели успех, и никто из звезд не чувствовал себя неловко в дуэте с ТС.
Одна пара привела с собой подружку из Майами – русскую девочку из эмигрантской семьи.
Она совсем не знала новой русской жизни и таких людей не видела. Он запал на нее, даже перестал спать, пить и работать. Он даже перестал играть в карты – ему выпал джекпот.
Он завертел ее в карусели постоянного праздника, забросал подарками, пел ей сутками наяву и по телефону песни, не отпускал, переехал в президентский номер в «Национале», где, как гласит табличка, жили Ротшильд и Ленин, пока в Кремле делали ремонт.
Этот номер три месяца был штабом революции отдельно взятого человека, в нем вершилась история его любви к девушке, которая пока еще не любила, но в празднике участвовала – устоять перед его напором было невозможно.
Он окружил ее своими людьми – водитель, охрана, подружки и все ее знакомые и родственники стучали ему обо всех ее перемещениях и связях. Она была золотой рыбкой в его пруду, но не все его желания исполняла – не хотела. А он хотел – и сам стал золотой рыбкой для нее. Все, что он для нее делал, она принимала. Ее нельзя было купить, к чему он привык за много лет. В ее поведении не было позы, а он все бросал и бросал в ее кратер новые жертвы, но время извержения еще не пришло. Их яхта плавала из порта в порт, с карнавала на карнавал. На «Оскаре» он сидел в первом ряду, и его Золотую Рыбку даже перепутали на красной дорожке с Николь Кидман, в Париже, в «Ритце» на Вандомской площади, он постоянно жил в номере Коко Шанель и пел своей девочке песни. Персонал его не трогал. Когда в три часа ночи его песни разбудили Де Ниро, тот сам пришел попросить его сделать потише, но не успел произнести то, зачем пришел. Они пили с ТС до утра, и артист выучил до завтрака первый куплет «Прощайте скалистые горы».
Иногда девочка, раздавленная его натиском, сбегала от него в какой-нибудь мотель отдохнуть. Он поднимал всех на уши – спецслужбы, подруг и даже ее бывшего мальчика, которого купил за «субару», чтобы тот не омрачал своими глупостями его радость.
Она выбрасывала телефон, карточки и ключи от машины и пропадала. Больше чем на три дня ей спрятаться не удавалось, он возвращал ее, не понимая, почему она такая…
Год его осады завершился на Бали, где под одуряющий запах тропических цветов и три бутылки водки он вырвал у нее, что она согласна жить с ним в одном доме и готовиться к свадьбе, которую он задумал сыграть на борту нового «боинга» во всех часовых поясах и с кучей гостей.
Он заставил ее поклясться на могиле своего отца, пообещать, что она не сбежит и не бросит его никогда. Даже этот плохой театр с клятвами его не успокоил, он ждал чего-то – и дождался.
Воскресный вечер. Июльский зной затопил Москву. ТС сидел с друзьями на берегу пруда. Он заказал обед на всех, ждали Золотую Рыбку.
Она вышла из своей квартиры на Сивцем Вражке – тихой сонной улице, открыла дверцу своего «порше» и тут же была снесена вместе с дверцей битой тонированной «девяткой» с обдолбанными пацанами.
Все кончилось мгновенно. «Скорая помощь» зафиксировала смерть и отвезла тело в морг Первой градской.
План «Перехват» по горячим следам ничего не дал, ничего не дал и по холодным следам. Машина растворилась в гаражах Южного порта, пацаны срочно ушли в армию – и все.
За обедом подали горячее, и тут раздался звонок, который остановил время.
По последнему звонку с телефона Золотой Рыбки холодный голос сообщил адрес, где будет проходить опознание.
Как они летели по Ленинскому, он не помнил. Одна бутылка уже была вылита в себя и ничего не дала, голова взорвалась и не хотела собираться.
Влетели во двор и остановились возле кособокого домика. Рядом увидели машину ГИБДД.
ТС вышел из машины, охрана встала рядом. Офицер ГИБДД будничным голосом сказал, что произошло ДТП с летальным исходом.
ТС сорвал с груди крест и завыл – страшно и горько. У него забрали все. Потом он зашел в здание, вышел и поехал на дачу, где начался трехдневный кошмар. Похорон он не помнил, на отпевании в церкви не был, ночью перед похоронами зашел туда, где стоял гроб, и провел один всю ночь рядом с Золотой Рыбкой. Он справил по ней тризну один, и на похоронах его все равно что не было – он уже попрощался, не поняв до конца, что потерял.
Он запил, жестко и круглосуточно. Вокруг него всегда была куча людей, ненасытная рать желающих быть рядом. Жестких слов он никогда для них не жалел, но они терпели – им так было удобно.
Под горячую руку его горя попались и искренне любящие его. Им тоже досталось, он не жалел никого. Известно, что никто не любит, когда ему желают геенны огненной, но его можно было понять: требовать от человека в отчаянии сохранять приличия – глупо.
Постепенно вокруг него образовалась выжженная пустыня: только охрана, и всё. Все, кто еще вчера аплодировал ему, ушли в свои дела, отбежали на безопасное расстояние, боясь навлечь беду на свои семьи. Берегли свой покой, хотя на расстоянии жалели его и сокрушались о нем.
Иногда, проснувшись от пьяных слез, он лежал в пустом доме, упав где придется, и недоумевал, как могли люди, которых он любил, бросить его в такое время, когда ему так плохо. Он пытался понять, за что ему это, и не находил ответа.
Он решил уехать, перестать сидеть на кладбище, перестать искать виновников его горя. Все брали деньги, говорили, что найдут, но их не было. Он понял бессмысленность своей власти – до тех пор он считал, что за деньги можно поставить мир раком. Оказалось, два пьяных урода без плана и цели поставили раком его и поимели безнаказанно.
Он решил уехать, сил выбирать место не было. Он решил поступить фатально, дополз в кабинете до глобуса, чудесного полированного чуда, и крутанул его, как колесо рулетки, закрыл глаза и ткнул зажженной сигаретой в лакированную поверхность.
Юг Африки зажегся маяком, в кратере обожженного континента. Он прочитал: «Кейптаун». Ему сразу стало легче – далекий город звал его на всех тринадцати государственных языках народов, сбросивших недавно ярмо апартеида.
Собирался ТС недолго, вещей не брал – у него на вилле в Дубае был чемодан, и он улетел, никого не предупредив.
Дорога до Йоханнесбурга заняла с посадкой в Эмиратах 20 часов, которые пролетели, как и пять литров водки, со свистом.
Конечная цель – Дурбан.
Через час он сидел в своем бунгало на берегу Индийского океана и полоскал в нем ноги среди одуряющего запаха цветов гигантских размеров.
Он пил ледяную водку и просматривал в ноутбуке московскую прессу, описавшую все подробности трагедии и похорон. Просматривал неотрывно, сам себя доводя до исступления.
Утром он выбросил в океан и телефоны, и ноутбук. Сразу стало легче.
После завтрака пришла VIP-гид, русскоговорящая женщина из Макеевки, которую нелегкая жизнь занесла в ЮАР. После аварии на шахте ее муж выжил, они уехали по найму в Анголу, а оттуда добрые люди помогли переехать в ЮАР – работать на ферме одинокого бура, старого сторонника апартеида.
Скоро он умер и завещал свою ферму дочери, уехавшей в Канаду от прелестей власти черного большинства. Она возвращаться не стала, но гастарбайтеров из Макеевки оставила присматривать за своим добром.
Так учительница химии стала гидом для новых туристов из России, которые появлялись на курортах ЮАР как желанные гости.
Она предложила ТС весь набор для белых людей, но ТС ничего не хотел. Он заплатил соотечественнице за все дни и дал на чай, чтобы на водку и селедку хватило.
Океан гонял волны, солнце жгло, тоска и боль обдавали ледяным холодом.
На третий день он принял решение повеситься. Сначала он планировал прыгнуть со смотровой площадки отеля, но, представив себя дохлой рыбой в бассейне, отмел этот вариант. Потом показалось, что можно поехать на сафари и отстрелить себе башку рядом с хищниками, но картинка не понравилась. Тогда он решил повеситься и, выпив напоследок, вошел в ванную и приладил брючный ремень на крюк для халатов.
Опыта никакого не было. Пришлось изловчиться, но ремень вырвал крюк от тяжести стокилограммового тела, и только разбитые в результате казни колени зудели еще три дня.
После неудачи смертельно захотелось есть – до казни он специально не ел, не хотел плохо выглядеть перед теми, кто его обнаружит. Захотелось борща, захотелось так сильно, что он в пять утра позвонил гиду из Макеевки и попросил приготовить борщ.
Через три часа в бунгало позвонили, у дверей стояла девушка цвета баклажана со сливой, в руках у нее была кастрюля с борщом и йогуртом.
